Фотокарточка на память
Удивительно, с какой чёткостью память возвращается к далёкому прошлому, когда забывается то, что происходило недавно... Так, в 1963 году я, не выходя из почтового отделения, вскрыл давно ожидаемый пакет с логотипом журнала «Юность» и достал договор на издание своего первого романа «Гроссмейстерский балл», рекомендованного журналу Граниным. Вот оно – официальное уведомление! Все переживания, связанные с отказами многих редакций, позади. И вторая радость – гонорар в триста рублей за лист. В романе двенадцать листов, это значит, что я могу оплатить первый взнос за кооперативную квартиру и покинуть осточертевшую десятиметровую комнату, где обитал с женой и пятилетней дочкой.
Кроме договора на белоснежной мелованной бумаге в пакете лежали два письма от двух Николаевичей – Бориса Николаевича Полевого, главного редактора, и Сергея Николаевича Преображенского, заместителя главного. Оба благодетеля, отмечая удачи автора, выбор темы – судьбы молодых специалистов на заводе – и некоторые художественные достоинства романа, завершали свои письма одинаковыми пожеланиями. Убрать при редактуре «националистический душок» в рассуждениях «некоторых» героев романа.
Честно говоря, такое предложение меня не обескуражило – я его читал в глазах тех, кто возвращал мне рукопись во многих редакциях. Но в ту минуту, когда издательский договор был в моих руках, я ощутил особую обиду. Да, один из героев романа – Левка Гликман, прошёл унизительный путь и в школе, и при поступлении в институт по нескрываемой причине своей «неправильной» национальности. «Отредактировать» эту линию значило лишить один из главных мотивов, ради которых и писался роман.
Спустя несколько дней, заглянув в «Книжную лавку писателей», я неожиданно увидел Василия Аксёнова, с которым познакомился ещё в первый приезд с рукописью романа в редакцию журнала «Юность». Слово за слово я поведал о письме Николаевичей.
– Интересно, что ты там такое написал? – вопросил Вася.
– Да ничего особенного – так, как есть. Не знал, что встретимся, а то бы показал пару страниц, – ответил я.
– Если хочешь, приходи завтра в Дом писателя, я там буду с трёх, на конгрессе, – предложил Вася. – Правда, у меня нет пропуска гостевого. Но ты протырься как-нибудь.
Затесавшись в группу людей, покинувших автобус, я проник в бывший Шереметевский дворец на улице Воинова. В былые дни я частенько заглядывал в Дом писателя, сиживал в кафе с друзьями по литобъединению и считался своим среди администрации дома. Но сегодня проводили закрытое мероприятие – «Международный конгресс европейских писателей», и вход был строго ограничен...
С членом советской делегации – Василием Аксёновым – я повстречался на мраморной лестнице, ведущей на второй этаж в роскошное фойе перед актовым залом. Вася был в светлом пиджаке, на лацкан которого присел бейджик, на шее висел фотоаппарат.
– Принёс? – Он взял мои странички, но читать не стал. – Есть идея, старик. Пока не началось заседание и не все собрались, я тебя познакомлю с Ильёй Эренбургом. Он сейчас скучает наверху. Самый раз!
– С кем, с кем? – пролепетал я вслед широкой васиной спине, растерявшись от неожиданного поворота.
– И не робей, я уже обмолвился с ним, – через плечо проговорил Василий.
В придвинутом к окну кресле сидел худощавый старик в сером пятнистом пиджаке, из ворота которого виднелась тёмная сорочка с галстуком, повязанным в тон сорочки. Одна рука свисала с подлокотника кресла, вторая, с потухшей курительной трубкой, покоилась на другом подлокотнике.
– Илья Григорьевич, – почтительно проговорил Василий. – Вот тот самый автор.
Старик повернул голову, покрытую ворохом седых взъерошенных волос, и показал профиль с глубоко запавшей щекой.
– Ты о чём? – промолвил Илья Григорьевич. – Ах, да. Ну и что?
Аксёнов протянул обе странички, вызвавшие, как мне казалось, особую настороженность редакции.
– Это всё? – хмыкнул Илья Григорьевич. – Да вы садитесь. Как ваше имя? Тоже Илья? Возьмите стул и сядьте.
Вася поддел меня плечом и отошёл. Я пододвинул ближайший стул. Эренбург сунул трубку в верхний наружный карман пиджака, прихватил листки обеими руками, перевернул, посмотрел, нет ли записи с оборотной стороны, и принялся читать.
Клок волос, прятавших висок, прикрывал половину крупного уха, густо поросшего волосами... И это был Илья Григорьевич Эренбург, чьё имя у меня на слуху с раннего военного детства. И бабушка, и мама – папа был на фронте – вырезали статьи Эренбурга из газет и читали соседям моего бакинского двора.
В дальнейшем, по мере взросления, я нередко обращался к его прозе. Номера журнала «Новый мир» с автобиографическим романом «Люди, годы, жизнь» до сих пор хранятся в книжном шкафу. Фантастическая судьба человека в гуще событий 20-х, 30-х, 40-х годов. Мадрид, Париж, Югославия. Знакомство и дружба со знаменитыми художниками, поэтами, писателями. Военный корреспондент на передовой двух мировых войн. Личный враг Гитлера. А мрачные времена гонения на «безродных космополитов»!..
В далёкие времена «дела врачей», во времена разгула антисемитизма, надежда людей на справедливость была обращена к Эренбургу, ведь его очень уважал Сталин. Известно, что из списка на арест известных «космополитов» вождь вычеркнул Эренбурга. «Рано ещё» – слишком велика фамилия писателя – вождь старался беречь свой международный авторитет.
Немалый вклад Эренбург внёс в шестидесятые годы, годы «оттепели». Именно тогда он испытал наибольшую злобу со стороны тех, кто пытался удержать привычную узду, накинутую вождём на страну. Мне вспомнилась одна давняя литературная история, связанная с коллегами-писателями ещё при жизни Сталина. На одном послевоенном партийном собрании группа «товарищей» обрушилась на беспартийного Эренбурга с критикой романа «Буря». А услышав, что роман одобрил Сталин, тотчас, не стесняясь, отталкивая друг друга, полезли славить обруганного нехристя. И кто?! Даже сам Михаил Шолохов, не говоря уж о «сафроновых – грибачёвых».
Эти мысли роем овладели моим сознанием, глядя, как Илья Григорьевич читает мои странички. Ещё я почему-то вспомнил, как в 1958 году, выстояв длиннющую очередь, я вошёл в Мавзолей. С левой стороны от Ленина покоилось рябое низколобое усатое личико со скрещёнными на груди руками. «И это называлось Сталин», – подумал я тогда.
Тем временем я уже приметил людей, стоящих поодаль, с явным намерением приблизиться в Эренбургу. «Что он так долго читает, ведь всего пара страничек, – подумал я. – Или уснул?»
– Ну и что? – встрепенулся Илья Григорьевич, отвечая на моё терпеливое ожидание. – Что вы хотите узнать? – Он принялся складывать страницы. – Не знаю, что вам и сказать, молодой человек. если подобные рассуждения их смущают. Скажите, Илья, вас, лично вас, коснулись события тех лет?
– Не очень. Я жил в Баку, а там «безродных космополитов» не выбрасывали из трамвая. Как в Ленинграде.
– Это и чувствуется, что не коснулись. Можно понять редакцию «Юности». Кстати, как ваша фамилия? – и, выслушав, проговорил: – Ну, по жизни вы Штемлер, а под романом можете значиться Штучкин.
Я пожал плечами, не зная, как отреагировать на явную двусмысленность. В этот момент какой-то молодой человек приблизился к нашему окну и протянул писателю пачку фотографий. Эренбург вернул мне листочки и принялся перебирать фотографии, что-то невнятно приговаривая под нос.
– Не сердитесь, с возрастом я становлюсь каким-то. неуклюжим, – улыбнулся Илья Григорьевич и на моё угрюмое молчание добавил: – Я подарю вам одну фотокарточку. На память о нашем знакомстве.
Он вытянул из пачки фотографию и надписал: «Илье Штемлеру – Илья Эренбург. 1963 год».
– И ещё, – добавил он, вручая мне фотографию. – Не ищите чёрную кошку в тёмной комнате, когда её там нет. Не торопитесь кромсать текст, там есть кое-что... Возможно, возникнут новые обстоятельства и ваш роман будет кстати.
Не знаю, что тогда имел в виду Эренбург, но вскоре газета «Известия» напечатала поэму Твардовского «Тёркин на том свете», и, казалось, увядающая «оттепель» вновь ненадолго воспрянула. Дарственная фотография, запечатлевшая худощавого старика в сером пятнистом пиджаке, из ворота которого виднеется тёмная сорочка с галстуком, повязанным в тон сорочки, стоит у меня в кабинете рядом с девятитомным собранием сочинений Ильи Григорьевича Эренбурга. Что касается романа, то он был опубликован вполне пристойно, без досады автора. Инсценировка по роману прошла в ста театрах страны.