«Я очень боюсь, что государство обидит врачей»

— По образованию я травматолог-ортопед, нейрохирург, работаю в клинической больнице № 1 «Медси», на Пятницком шоссе, в отделении травматологии и ортопедии, и занимаюсь хирургией позвоночника. Ну в обычной жизни. Но с 1 апреля наша больница приведена в режим борьбы с коронавирусной инфекцией. С 3 апреля я работаю в отделении обсервации. К нам поступают пациенты с подозрением на COVID. Потом от нас уже переводят в профильные отделения: либо COVID-плюс, либо COVID-минус, либо на выписку под самоизоляцию.

Мы занимаемся диагностикой. Пациенту при поступлении делается компьютерная томография легких, берутся мазки. В течение трех дней мы наблюдаем пациента, лечим. Через три дня повторяем КТ, повторяем мазки, оцениваем динамику. Основной момент — дождаться, когда придет результат анализа на COVID. Сейчас процесс диагностики отладился, стало больше тестов. Первые тесты мы ждали в некоторых случаях долго, 5–7 дней. Сейчас тесты приходят гораздо быстрее, и поэтому пациенты долго не задерживаются.

Нас планировали открывать поэтапно, в течение месяца. До 6 апреля мы должны были сто коек развернуть, после 6-го и до 13-го еще сто коек, ну и после 13-го еще сто коек. Но в связи с такой волной пациентов все 300 коек были развернуты в первые 10 дней.

У нас есть служба контроля. Когда мы надеваем на себя защитные средства, специально обученные ребята нас тщательно проверяют, чтобы было все герметично.

Мне попроще в этом костюме, потому что я хирург. Хирургия позвоночника — это, как правило, долгие операции, как правило, под рентгеном, то есть кроме хирургической экипировки мы имеем на себе очень часто еще и какие-то дополнительные вещи типа рентгензащитных халатов. И стоим в них подолгу, по шесть, по восемь часов, иногда может быть и больше. А ребятам из терапевтической службы, наверное, не очень привычно.

Вся работа в «грязной» зоне ведется, по сути, в электронном виде: по рации, по телефону, по компьютеру. Мы не можем вести документацию на бумаге, потому что ее нельзя выносить. Если нужно переслать что-то [в «чистую» зону], просто делаем фотографию.

В этом месяце у меня всего лишь 13 дежурств, но я еще веду прием как спинальный хирург, у меня четыре приемных дня в поликлинике. Со следующего месяца 16 дежурств. Я думаю, что у нас потихонечку будет нарастать нагрузка.

Мы дежурим по шесть часов. И это очень круто и логично, потому что те доктора, которые дежурят по 12 часов, — они сильнее устают.

У нас есть памперсы, но я не надевал. Видел докторов, которые подходят и берут. Я много в Германии стажируюсь, там доктора, когда идут на длинные операции, надевают памперс — для них это нормально.

«Медси» — это коммерческая клиника, но мы работаем и по ОМС. Большинство пациентов сейчас лежат по ОМС. Поначалу у нас были конфликты с физлицами, которые сами оплачивают: они считали, что мы их должны лечить какими-то волшебными препаратами, которые у нас припрятаны только для них. А тут у всех одинаковое лечение, ко всем одинаковое количество раз заходит доктор.

Пациенты по-разному реагируют. Кто-то напуган, потому что ходят страшные мифы, сказки. Я думаю, что у них легкий шок возникает… «Чистая» зона, «грязная» зона, люди в масках и тому подобное — вот это, я думаю, играет роль. У нас есть команда психологов, которые при необходимости приходят, общаются. И с нами общаются, объясняют, как мы должны вести себя с этими пациентами.

Очень важно собирать правильный эпиданамнез: где пациент находился, с кем контактировал, когда последний раз был на работе, где он работает. Мы сами можем быть переносчиками, поэтому чтобы много времени с пациентом один на один не проводить, мы подаем анкеты, пациенты их заполняют, мы заходим, забираем анкеты и уже потом, сидя в ординаторских, эту информацию забиваем.

Как правильно сказать человеку, что у него COVID? Да просто прийти и сказать. Красок сгущать не нужно, это не чума, не оспа. Есть летальность, но она в рамках разумного. Есть средства диагностики, есть средства лечения. Ничего страшного, вылечим. У меня не было пациентов, которые запаниковали бы. Кто-то немножко мрачнеет, в таком случае ты остаешься с ним подольше, разговариваешь.

Я живу дома. У меня есть девушка. Она спокойно относится. Я думаю, что она немного гордится.

Я считаю, что это круто, это очень хороший практический опыт.

Мне никогда не приходилось, например, мерить оксигенацию. Это маленький приборчик, который одевается на пальчик. Я хирург, это вообще не моя область. Ну вот сейчас приходится мерить оксигенацию, контролировать подачу кислорода, например. Очень много литературы сейчас приходится перечитывать. За сегодняшний день побеседовал уже с тремя коллегами из разных больниц, мы обсудили, кто что где новое услышал, увидел, переслали какие-то справочники, какие-то статьи, англо-, германоязычные.

Приходя с работы, ты на работе остаешься. Потому что, например, у меня три-четыре группы в вотсапе по COVID-тематике. И кроме того, что отслеживаешь какие-то приказы, новые рекомендации, которые постоянно обновляются, еще в этих группах постоянно происходит обмен информацией. Ты должен быть в курсе, потому что тебе завтра выходить на дежурство, и надо понимать, что у нас изменилось.

Перед тем, как закрыться и перейти в разряд инфекционных больниц, у нас в отделении было собрание, и заведующий сказал очень интересную вещь: не понимаю, почему нас начинают готовить только сейчас. Почему не месяц назад, или не две недели назад, когда уже было ясно, что мы никуда не денемся. Из Китая все уже разошлось

Если человек сидит в правительстве и занимается системой здравоохранения, то он должен думать наперед. Основная задача медицины — не лечить, а профилактировать. Если бы ввели [профилактические меры] заранее, сказали: ребята, грядет эпидемия! — до нас это могло не докатиться в таком объеме. В то время, когда в Германии клеили полоски [для соблюдения дистанции] в магазинах, у нас все еще над этим ржали.

Мне моя девушка говорит: а сколько получите? Я говорю: не знаю, сколько получим. Я сегодня общался с доктором из 13-й больницы, общаюсь регулярно с коллегой из 15-й больницы — никто не знает! Раньше у нас был минимальный оклад, плюс процент с операций, какие-то такие вещи. Сейчас этого просто нет, системы не существует. Я очень боюсь, что государство обидит медиков. Если после всего этого доктор получит зарплату меньше, чем он получал, работая просто хирургом, делая свое любимое дело, — вот это будет очень некрасиво. Не думаю, что кто-то откажется дальше работать, но осадок останется, как говорится.

Елена Костюченко  
спецкор