Сергей Попов: «Нас не успели бросить на Берлин»
- Когда началась блокада, я учился в 7-й специальной артиллерийской школе. Нам одновременно давали и среднее образование, и артиллерийскую подготовку. По окончании восьмого класса нас отправили в специальный артиллерийский лагерь в Лугу, там мы уже учились стрелять из пушек. Нас выстраивали с утра в линейку, и вот во время этой линейки вдруг объявление по радио – началась война. Приказ школе – вернуться в город, перейти на казарменное положение и продолжать учебу. Кому больше 16-ти лет, просьба записываться в партизанские отряды. Кому меньше – продолжать учебу, закончить среднюю школу и поступить в училище, чтобы получить специальные знания и приступить к командованию.
Это то, что случилось со мной. Мне было меньше 16-ти лет, и я вернулся в казарму. В казарме мы проходили все, что полагалось по программе средней школы. Читали «Обломова», а там такие вкусные завтраки... А мы голодные. Кому-то носили бутерброды, а у меня же никого не было, чтобы носить. Брат в своих делах, в работе. Одним словом, голодали, но читать приходилось. И мечтать. Вспоминать, как хорошо мы до войны питались. Кто-то говорил, что раньше, до войны, бутерброды в урну бросал, потому что есть не хотел. И обижать никого не хотел – о нем же заботились...
- А когда началась блокада, вы оставались в городе?
- Мы еще не закончили десять классов, когда началась блокада. Положение резко ухудшилось. Мы дежурили, тушили пожары, потому что много пожаров было. Воды не было, водопровод же замерз. Поэтому в Невку ходили с ведрами, долбили лед, носили воду, чтобы хоть как-то приготовить чай и суп. Умерших много было. Нужно было их хоронить. Или на тележке, или на саночках возили на кладбище, и там хоронили своих товарищей.
А потом, в феврале 42-го года, решили нас эвакуировать. Пришел приказ. Эвакуировать с Финляндского вокзала. Оттуда ходил паровозик, который ездил на Ладожское озеро, по Дороге жизни. Не все могли дойти до вокзала, нужно было идти с Петроградской стороны, пешком. Кто-то дошел, кто-то нет. Тех, кто дошел, наш командир, майор, выстроил в один ряд, лицом к себе. И к каждому подходил и сильно толкал в грудь. Если устоишь – садись в поезд, не устоишь – отходи в сторону. Я выстоял. Посадили в вагон, вывезли. А те, кто остались... Я не знаю, как сложилась их судьба...
- Куда вас повезли?
- На берегу Ладожского озера деревушка, станция Борисова Грива. Там я увидел гору мешков с мукой. Потому что хлеб возили. А обратно, на полуторках открытых, довозили людей на тот берег. И опять этап – кто залезет в полуторку, тот поедет, а кто не сможет – остается тут. Представляете, как мы карабкались? Рассчитывать на помощь товарища – нет, бесполезно. Он сам обессилен. Но как-то мне удалось залезть. Но я залез неудачно, во «второй этаж». Те, кто залезли в «первый», легли, чтобы их с боков не продувало, чтобы кузов их защищал. А меня ничто не защищало. А надо мной был еще «третий этаж». Вот мы тронулись. А сверху, с воздуха, нас расстреливают немцы. Более того, бросают бомбы, чтобы появились проруби и наши машины провалились под лед. Но, к счастью, у нас был опытный водитель, который объезжал все полыньи, и мы добрались.
- Сколько человек вас было?
- Я не знаю. Дело в том, что мы все голодные были, тупые от голода. У нас одна мысль была – поесть, куда уж там считаться. На станции, куда мы приехали, она Жихаревка называлась, нас кормили. Завели в столовую и дали каждому по котелку каши и по буханке хлеба. Хорошо это или нет? У нас ведь все отощало, возникала кишечная непроходимость. Я когда вошел в столовую, увидел клубочки ребят своих, знакомых, которые от жестоких болей кричали и не могли найти себе место. Это на меня подействовало. Не потому, что я сообразил, что это от еды. Я, конечно, не отказался от котелка каши и буханки хлеба. Я поел, но поел немного, потому что был под впечатлением от этого зрелища в столовой.
Был февраль 42-го. Голодно, холодно на улице. То, что я поел немного, возымело благостное действие. А потом командир нас созвал и говорит, что нам подали теплушки. Это глухие вагончики с одной дверью. Но эти теплушки стоят за городом, за деревней Жихарево. И туда нужно дойти. Кто дойдет – поедет дальше. До теплушки я дошел. Но в нее же залезть нужно, она же высокая! А я маленький. Ну, одни залезли, другие не залезли... Я не знаю, как залез. Нас повезли через Вологду... По дороге нас подкармливали. Помню, как мы стояли, и какая-то женщина подошла ко мне, схватила меня за шею и говорит – пойдем со мной. Я тебя покормлю. А потом обратно приведу. Видите, какие люди душевные были. Я не запомнил ни место, ни как ее звали, женщину эту, а так бы я ей сейчас написал, сказал спасибо. Но я помню, что этот момент произвел на меня огромное впечатление. Ну, я же ей никто! И не только меня, других тоже так же брали, кормили.
- А дальше куда вас повезли?
- А дальше мы доехали до Костромы. Нас в Костроме решили пропустить через санпропускник. Мы же ехали, там никакой гигиены не было. Можно было по голове провести и горсточку вшей собрать. И с нас сняли всю нашу одежду, выдали нам новую, в общем, по-хорошему с нами обошлись. В бане мы напарились. Обрадовались все, конечно, очень. Но вот тут я снова попался. Я оделся и вижу – сил нет. И я на лестнице в бане, на площадке каменной лег и уснул. После бани горячей. В результате что?
- Воспаление легких?
- Именно так. На утро все увидели, что у меня жар, что я болен, и отправили меня в госпиталь на берегу Волги. Там я чуть было не погиб. Потому что после такой пневмонии бывает криз. Это когда наряду с высокой температурой резко падает давление. И человек может погибнуть. Вот мне померили давление, оно оказалось очень низким. Но одна из медсестер, опять же, не помню ни имени, ничего, говорит – «берите у меня кровь». По группе совпала. И мне перелили ее кровь. Вроде бы немножко ожил.
Меня лечили месяца два, а потом, когда поправился, я спросил у коменданта, куда же уехала моя школа. Я же отстал от своих. И комендант сказал, что они уехали в направлении на Новосибирск, чтобы дальше на Барнаул. Сразу сказали, что нас эвакуируют в Барнаульский край, так что у меня был ориентир. Я узнал, что наш поезд уже ушел, и мне пришлось садиться в первый попавшийся поезд. Уже с официальными проездными документами, со справкой, что я был в госпитале с таким-то диагнозом. Своих я нагнал уже в Бийске, а не в Барнауле. И там уже началась учеба по программе средней школы. Вот там уже десять классов мы закончили, и нас перевели в артиллерийское училище. Нужно было снова ехать в Бийск, там был выпускной вечер, а потом нам сказали, кто куда едет.
Меня отправили на Урал, в Челябинск. После двухлетнего обучения, нас перевели в Ростовское артиллерийское училище. Тогда Ростов уже был освобожден. Мы приехали туда и ахнули. Цветут акации, тепло, персики растут... Мы попали в хорошую среду. А потом, после училища, нас уже распределяли в войска. Часть ребят отправили в Венгрию. Там были очень жестокие бои. Все они там погибли.
Я закончил училище с отличием, и это имело значение. Меня отправили в Минск. Там нужны были преподаватели. Меня послали сначала преподавателем, а потом сформировали полк для похода на Берлин, резервный. Второй Белорусский фронт, на тот случай, если первый не пройдет. Я был в этом резерве. Но, к моему счастью, Берлин взяли раньше, без нас.
А потом война кончилась. Я стал командиром взвода. Потом пришел приказ Василевского: «Кто желает поступать в Военно-медицинскую академию, тому дают 45 суток отпуска на подготовку». И я вернулся в Ленинград поступать. Так я и стал врачом. Василевский меня врачом сделал.
Автор фото - Михаил Левандовский / НЕВСКИЕ НОВОСТИ