Приют романтиков / М. Артемьев. «Северо-Кавказские Соединенные штаты» :: В мире

В сорока километрах к югу от Новороссийска, на Черноморском побережье, в живописной бухте расположен небольшой курортный городок Геленджик. Захудалый и малоизвестный до революции, он приобрел при большевиках большую популярность и сделался одним из самых „модных" курортов в России.

М. Артемьев. «Северо-Кавказские Соединенные штаты». Журнал «Оккультизм и Йога». Книга третья. Белград. 1934 Геленджик и его историческая тайна. — Паломническое движение «богоискателей» на Кавказ. — Ворота в «иной мир» — Толстовские колонии. — «Криница». — «Республики» теософов и антропософов. — Церковнические «государства». — Имяславцы. — Федоровцы. — Ново-Афонское «царство». — Странствующие рыцари Братства Светлого Города. — Предсовнарком в гостях у монаха. — Великий разгром «иного царства». В сорока километрах к югу от Новороссийска, на Черноморском побережье, в живописной бухте расположен небольшой курортный городок Геленджик. Захудалый и малоизвестный до революции, он приобрел при большевиках большую популярность и сделался одним из самых „модных" курортов в России. О Геленджике знает едва ли не каждый рабочий и служащий — кто в мечтах и ожиданиях своей очереди, а кто и в воспоминаниях о проведенном там отпуске. Имея не более 5.000 коренных своих жителей, Геленджик в сезонное время, начиная с мая и до самого почти конца октября, наполняется курортниками, вмещая в себя единовременно от 25—30 тысяч человек. Общее же количество отпускников в Геленджике за сезон превышает 150.000 человек. Геленджик замечательное место во многих отношениях. Как город, он — чистый и опрятный, сверкает белизной своих мазанок, утопающих в зеленых грушевых и терновых садах. В этом отношении он вполне оправдывает свое название — Белая Невеста, на одном из местных наречий. И немудрено! Благодатное солнце заливает теплом и светом город в течение 300 дней в году. Потому местечко, расположенное в той же бухте на противоположной ее стороне, и называется Солнцедаром. Место это манило к себе любителей „загорать". А советская молодежь в летние месяцы одержима модою „загореть“. Это превратилось в спорт и в главную цель отпуска, пока, наконец, изобретательные парикмахеры не придумали „искусственного загара” и не отрезвили этим самым молодежь. Так или иначе, слава Геленджика с его Солнцедаром отчасти обязана этому дикому спорту. Геленджик прижат к морю цепью гор. Горы эти не достигают высоты 350 метров, но обрываются над самым морем стеною и кажутся громадными. Геленджик глядит на фоне этих гор как-то особенно беспомощно. Славится он еще своим знаменитым норд-остом, освобождающим его от малярии и приносящим чудесную и устойчивую погоду, а также — виноградниками, „терновкой" (неприглядной на вид, но сладкой и красной, как кровь, сливой), нежными цветами розовой мимозы, ночной музыкой цикад, летающими светлячками и еще многим другим. Художники восторгаются геленджикскими красками и колоритом его воздуха, а поэты воспевают геленджикские горы, которые, несмотря на их сравнительную невысоту, служат постоянным убежищем для отдыха облакам. И, действительно, прекрасная и загадочная мистерия происходит ежевечерне на этих горах. В лучах закатного солнца незаметно причаливают к вершине самой высокой горы розовые ладьи облаков, желтеют, меркнут и тихо покоятся до утра, когда вновь пронизываются золотыми лучами взошедшего за горами солнца, загораются на одно мгновение всеми цветами радуги и, внезапно побелев, снимаются и продолжают свой путь по лазури неба, отражая в воде свои серебряные паруса. Очарователен Геленджик! Любят его художники и писатели. Десятками тысяч съезжаются сюда измученные политикой и „темпами“ пролетарии и молодежь. Но все же не только этим всем славен Геленджик, как единственный в своем роде город в советской России. У Геленджика своя историческая тайна... И тот, кто ближе знаком с его населением, тот догадывается об этой тайне. Ибо население Геленджика совсем особенное, совсем непохожее на население других городов СССР, на население соседних курортов — Анапы, Кабардинки и прочих. По крайней мере — было таким до последнего великого разгрома... Люди жили и в Новороссийске и в Краснодаре, ничем не отличаясь от людей прочих провинциальных городов. Но Геленджик был до 1929 года единственным в своем роде городом: городом мистиков, мечтателей, аскетов и странствующих интеллигентов, городом сектантов и богоискателей, чудаков и юродивых, не приемлющих мира, людей не от мира сего . . . Неслучайно сосредотачивались они здесь. Геленджик с давних пор служил как бы воротами, через которые направлялись со всей России толпы бегущих от мира людей, преимущественно интеллигентов. Многие оседали в Геленджике, как в ближайшем населенном месте, после неудачной попытки „сесть на землю“, или после странствований по горам. Другие, как, например, толстовцы, пользовались Геленджиком, как базой организационных своих планов. Отсюда же, как известно, пошла знаменитая толстовская коммунистическая колония „Криница“, расположенная в 14 километрах от Геленджика. Здесь долгие годы жил и основатель ее — небезызвестный Шеерман, один из толстовских патриархов, друг самого Толстого и копировавший его внешность. Много поселялось в Геленджике интересных и замечательных людей, но еще больше прошло через него и скрылось в цветущих долинах, в ущельях и на склонах великого Кавказа. За Геленджиком — целое царство всевозможных мистиков. И существовало это царство в виде каких-то „соединенных штатов“, отдельных „республик" и «княжеств», основанных последователями того или иного толка, той или иной секты или группировки. Так, непосредственно за Геленджиком, километров на 40 — 50 вдоль побережья и в сторону от моря на юго-восток, начиная от „Криницы" до Михайловского Перевала, вглубь гор расположились отдельными колониями толстовцы. За ними, приближаясь к Адлеру, обосновали свою маленькую республику теософы, a дальше к Сочи — антропософы. В стороне от моря, на расстоянии 50 километров от Адлера, длинной полосой от самого Михайловского Перевала до Красной Поляны и еще дальше по направлению к Новому Афону, раскинули свои скиты и пчелиные пасеки православные имяславцы. Еще дальше в горы по направлению к Кисловодску засели, как затравленный зверь, так называемые Федоровцы; ближе к морю на широком плацдарме к северу и к востоку, а также и к югу от Нового Афона обосновалось „Ново-Афонское царство“. Сам монастырь трагически разогнан в 1926 году (или даже в 25-м). Власть потребовала ультимативно от монахов — снять монашеское одеяние и даже сан, но монахи отказались и были разогнаны с жестокостью, с какой разгонялся не один монастырь в СССР: красноармейцы штыками выгоняли монахов из келий, прикладами разбивали жалкие их сундучки и выпускали на все четыре стороны с пустыми руками. Тогда же мученически погиб (от разрыва сердца) их игумен. После этого монахи разбежались, кто куда, но значительная часть их, под предводительством глубокого старца, отца Сократа, удалилась в горы, и здесь каким то чудом продолжала существовать. Их маленькие пещерки и убогие скиты-шалаши покрыли все склоны окружающих Новый Афон горных цепей. И в темный вечер, когда зажигались в шалашах огни, одна из горных вершин выделялась среди других на темном фоне окружающей: мглы, как гигантская рождественская елка, зажженная как бы для всего мира в обителях горних. Бывало, спускаясь снова к побережью Черного моря и следуя дальше на юг, то и дело натыкаешься на все новые маленькие республики и княжества, иногда состоящие из двух-трех «очагов», основанные различными мистическими сектами, — они скрывали свою веру и свое учение, но выдавали себя часто с головой детски наивными и трогательными атрибутами: расшитым крестом всем известной формы, проглядывающим через холщевую ткань, длинной белой одеждой, копирующей хитоны ессеев и т. д. И наконец, Батум, южная база и местная цитадель различных вновь образовавшихся во время революции рыцарских орденов. Сюда съезжались и сходились (пешком) со всех концов России — из Москвы, из далекого Петербурга, из Нижнего Новгорода, из Переславля Залесского, из Суздаля, из Харькова, Ростова на Дону, из Ташкента и Екатеринодара, странствующие рыцари Братства Светлого Города и разных других орденов. Здесь формировались сборные отряды их из ходоков, прибывая приблизительно в одно время или к Духову Дню (первый поход), или к 13 июля, т. е. ко дню Собора 12 Апостолов (второй поход). Глубокой осенью к Михайлову дню выступал иногда и третий поход. В отличие от прочих сект и групп, орденские организации не образовали своего „оседлого государства“, а являлись сюда, в летние и осенние месяцы, странствуя из одного „государства“ в другое со своими характерными посохами, мистическими знаками и машинописной литературой в карманах. Что же это за «государства» и как образовались они? В сущности, таковыми они становятся лишь в летние месяцы отпусков. В остальное время в указанных местностях жили своими оседлыми хозяйствами три-четыре семейства или несколько отдельных отшельников, группировавшихся друг около друга в сравнительно близком соседстве. В летние месяцы к ним приезжали непосредственно в дом или селясь по соседству, в качестве гостей или даже дачников, их единомышленники, или сочувствующие им, или просто близкие и друзья. Образовывалась целая колония, текучая по своему составу в продолжение всего сезона, ибо одних отпускников заменяли другие. Такая колонии, например, — у теософов или антропософов, ничем не отличались от обыкновенных дачных курортных мест и жизнь в них протекала по дачному и по курортному, но все же колонии жили и своей, как бы невидимой жизнью, общностью веры, духовнаго склада, психологии и стиля. Создавалась почва для единого, объединяющего всех взаимного чувства солидарности и братства. Хозяева — аборигены входили в курс всей жизни своих группировок в Москве, Петербурге и т. д., и в свою очередь рассказывали единомышленникам, приезжавшим из других мест и в другое время про те же события истекшего года или делились планами на предстоящее время. Так, каждая группировка, секта или организация получала представление о жизни всего своего целого в России. Иные селились в ближайших курортах, например — в Геленджике , и отсюда совершали к своим единомышленникам экскурсии в гости. Серьезнее обстояло дело у церковников, ибо жили они по большей части в крайней нужде, аскетами, в одиночку или вдвоем, в убогих скитах. — Сюда к ним приезжали из разных мест, отовсюду, не дачники и даже не гости, а преимущественно ученики и последователи, делясь со своими учителями всеми тяготами жизни, помогая им по „хозяйству“, как послушники. Здесь совершались если не литургии, то совместные молитвы и чтения Псалтиря и Евангелия. На лоне природы велись бесконечные беседы о церкви, церковных событиях, на философские темы, о России и т. д. Частенько на поляне среди зелени показывалась незнакомая фигура прохожего странника. По большей части это был странствующий, „беглый“ монах, направлявшийся в Россию, куда-нибудь в Осташков, искать родную сестру или, наоборот — возвращающийся в насиженные места с безнадежной мечтою вновь обрести свою обитель. Порой пришельцем оказывается просто замученный интеллигент, так сказать — „беспартийный богоискатель“, еще не уловленный „ловцами человеческих душ“. Такого, куда бы он ни пришел, ожидает самый ласковый и теплый прием... Один типичный „гамсунист" (были и такие и), называвший себя духовным бродягой, с большим юмором рассказывал однажды, как кто принимал его и улавливал в свою веру и как в течение одного месяца он дважды был посвящаем в какие-то таинственные и фантастические ордена. Когда же в лице пришельца обнаруживался „странствующий рыцарь“, — опытные люди научились различать их издалека, — посещение это не предвещало для хозяев ничего хорошего, ибо беспокойный народ эти тайные рыцари и впереди была неизбежная словесная схватка, поединок, турнир. Конечно, каждая сторона оставалась по-своему победительницей — противники мирно расходились до следующего года ... Бывало, что в сети к церковникам или мистикам забредет и совсем посторонний элемент — обыкновенный турист, охотник или путешественник. Однажды к молодому монаху-отшельнику на Змийке зашел человек, обнаруживший тонкую душу, большое сердце и недюжинный ум. Он прожил в скиту два дня, помогая копаться в огороде и строить изгородь для кукурузы от проказника Мишки. При прощании он назвался... предсовнаркомом Белорусской Советской Республики, видным коммунистом... Через два года этот самый гость хлопотал в ГПУ об облегчении участи томившегося в тюрьме молодого монаха, у которого он провел свои „незабываемые дни“. Так жили в течение ряда лет „Северо-Кавказские Соединенные Штаты“. С каждым годом все новые волны странников и ищущих тишины проходили через Геленджикские ворота, прокатывались по кавказским хребтам и вновь приливали в мир, и ежегодно волны эти оставляли на Кавказе все новых и новых пришельцев. Бежала сюда вся духовно встревоженная Россия, преимущественно Россия молодая — второе и третье поколения. Кто бежал без оглядки, доведенный окружающей действительностью до после дней степени отчаяния, в поисках покоя и забвения; кто бежал на рекогносцировку, надеясь устроить по новому, по правде, или с безумной мечтой обрести, а если нужно, то и основать свою неприступную твердыню — обитель горнюю, новый Монсальват; кто бежал на побывку, подышать свободным горным воздухом, набраться сил и творческих замыслов. И каждый приносил с собою свою усталую душу, разбитое сердце, издерганные нервы и возвращался как преображенный, с новым, творческим зарядом и дерзкими планами. А на Кавказе, покинувшие мир счастливцы вели свою мирную тихую жизнь, и творилась о них в России легенда, где нужно заронявшая в чутких душах запретную мечту о свободе, о творчестве, о тихой молитве. Так готовилась новая смена, новая волна пришельцев... Но молва не дремлет. Как туман, ползет она дальше, заполняя все уголки. Так проникает она и в уши предателя, карьериста и злого фанатика. И вот подготовился по всем правилам стратегии поход — осторожно и не спеша. Были высланы вперед шпионы и провокаторы. Создались новые легенды, заведомо провокационные, о том, что якобы под рясой отшельников и монахов скрываются беглые белогвардейские офицеры, что в горах у них припрятаны пулеметы и ружья, что на Кубани готовится восстание… Летом 1929 года были закончены все приготовления, а осенью, когда на Кубани действительно разразились, в связи с коллективизацией крестьянские беспорядки, в конце октября вступили в пределы „Северо-Кавказских Соединенных Штатов" части красной армии и начался великий погром. Все „республики" подверглись нападению одновременно, организовалась правильная облава. И были „выловлены" монахи и отшельники, в поисках оружия разрушались их убогие и примитивные жилища, обыскивались не только дома, но в поисках рукописей даже улья. Были арестованы все, кто только попадался в кольцо облавы. Ново-афонских монахов сняли с их утесов, согнали в одну „партию", и этапом направили в Новороссийскую тюрьму. Разрушению подверглись „гнезда", как Змийка, Красная Поляна и Михайловский Перевал. Схватили теософских дам и мирных антропософских „учителей”. По-советски была коммунизирована и „Криница“, откуда были изгнаны последние «вегетарианцы», то есть толстовцы в презрительном наименовании большевиков. Но больше всех досталось Геленджику, где местное ГПУ свирепствовало, как Одиссей во дворце Приама. Обыску подверглась едва ли не четверть всего населения, под арестом оказалось около 10 проц. взрослого населения. Разгром церковников, мистиков и сектантов продолжался целую неделю. К ним присоединили „экономическую контрреволюцию“ и лишенцев. Повсюду искали зачинщиков и вдохновителей кубанских антиколхозных крестьянских волнений. На Кубани арестованных и „раскулаченных" оказалось так много, что их отправляли в Ростов на Дону целыми эшелонами. Все тюрьмы в Новороссийске, Екатеринодаре, в Ростове на Дону и даже в Новочеркасске переполнились в одно мгновение. До 4000 человек были завербованы в это время в армию рабов на лесозаготовки в Архангельский край... Екатеринодарская газетка крупным шрифтом трубила победу: „Святошей и праведных человечков бесплатно выпроводили туда, куда они сами стремились — в архангельские обители“...