Письма из Донбасса
Она приехала сюда, в Донецк, из Одессы.
Там последнее время работала журналисткой. Мы об этом ещё расскажем.
Однажды с предложением работы на неё вышел Анатолий Шарий, тот самый украинский журналист и видеоблогер, от имени которого трясёт всю замайданную публику. Человек, раскрывший невероятное количество украинских медийных фейков (а эти клоуны всё рассказывают про «распятого мальчика»), разложивший по полочкам десятки коррупционных схем (а им всё нипочём), показавший лицом публике откровенных нацистских убийц, отлично себя чувствующих в нынешнем Киеве, в нынешней Одессе, в нынешнем Харькове (а они всё талдычат про террориста Стрелкова)…
Шария хотят убить, его ищут, он постоянно меняет место жительства и один делает столько, сколько иной государственный телеканал не потянул бы. Ну, верней, не один, а с Ириной.
Ирина выезжает на каждый обстрел, каждую бомбёжку.
Кроме всего прочего, она фактически ежедневно находит в Донецке, в прифронтовой полосе, одинокую бабушку, чаще всего в разбомблённом доме. И передаёт каждой по восемь тысяч рублей (имени Шария не называя, а зачем): чтоб хоть чуть полегче было этот кошмар перенести.
Ни расписок, ни справок не берут: просто отдают деньги. Таких бабушек — уже более трёхсот.
То есть перед нами не только небольшой государственный телеканал, но и отдельная социальная служба.
Только бы в подобной социальной службе работало бы человек -надцать или -надцать пять и на телеканале ещё столько же, плюс генеральный директор, зам директора и две их секретарши.
А тут — обходятся малыми силами. Вернее: огромными силами маленькой женщины.
У неё всегда много работы. Она без работы не живёт, Ирина.
Миловидная — хотя черты лица не очень запоминающиеся, обаятельная женщина за сорок. Очень активная, очень говорливая, слышен одесский акцент. Ну и: бесстрашная, чего уж тут.
Тут не «гвозди бы делать из этих людей», а «мужчин бы делать из таких женщин».
***
— Я хотела с двух сторон посмотреть на войну. Сначала была на украинской стороне, в Песках. Это же надо, чтобы меня так занесло! В первый же день на войне я попадаю под бомбёжку там. У меня где-то есть кадры, как глина падает мне на голову и я всё время делаю так: ой, ой, ой. У ВСУ началось наступление, они грузят БК и кричат: «Что ты стоишь? Каску надень!» — там во дворе лежала гора касок. И я подбегаю, хватаю каску, а она — в свежей крови. Я говорю: «Такую не одену». — «Ну как хочешь, стой, курица, без каски». Они со своих убитых и раненых пособирали только что эти каски... Я к тому моменту не то что не была под бомбёжкой, но даже не видела бронетехники. Я другому журналисту кричу: «Смотри, танк, танк, настоящий танк!» Они на меня все эдак смотрят... Короче, я произвела на них ошеломляющее впечатление.
Потом приехала на Донбасс. Сняла квартиру: у меня с окна аэропорт видно было, то есть я в зоне прострела поселилась. В первые дни написала две-три статьи, с людьми поговорила и отправилась в детский центр для детей с ДЦП — туда был прилёт «Града». У них это было уже в четвёртый раз. Один снаряд «Града» упал в кушетку в массажном кабинете, прошил кушетку и — торчал. Приехали сапёры, а я там снимаю. Сапёры подняли кушетку, говорят — да, «Град». И они начали его вытягивать, а он не достаётся — его нужно чем-то выдёргивать.
Там был парень с позывным Воробей, он такую фразу сказал: «Все нормальные люди пусть выйдут, а вы можете остаться» — и на меня кивнул.
Они привязали трос к «Граду», кинули трос в окно, привязали к машине «Шкода». Я вышла и из-за угла снимаю. За рулём сидел Воробей. Он завёлся и под «Ламбаду» — так жжжжжи, жжжжжи — газует, тянет эту «градину». Я кричу ему: «Сцепление спалишь» — уже дым пошёл. Не может вытянуть «Шкода». А тут по дорожке едет дедушка в тракторе. Ему: «Батя, сюда, сюда». Воробей говорит: «Батя, вылезь, я дёрну». А он: «Я сам дёрну».
— Он знал, что будет дёргать?
— Нет. Потянул, а этот трактор аж поднимается. Я это всё снимаю. Дёргает, со второй или третьей попытки «градина» вылетает вместе с тросом на асфальт. Тракторист вышел, посмотрел и вот так сделал, — Ирина изображает, как у человека появляется обморочное состояние и он на несколько секунд теряет координацию. — А Воробей его по плечу: «Что, батя, обделался? Ты герой, батя, герой!»
Воробей потом погиб. Незадолго до смерти просил, когда он погибнет — чтобы мне об этом сказали. Он хотел, чтоб я о нём написала.
***
— Украинских военных ты тоже видела. Что это за люди?
— Я застала интересный период… Вот Карловка, мост идёт бетонный, а дальше уже Пески. Следом аэропорт как на ладони. На мосту в Карловке стояли ещё даже не вэсэушники, а те, которых призвали первыми — кого на 10, кого на 40 дней, — и тут их — хоп! — и на три месяца на передок. Как они могли необкатанных гражданских людей кинуть на передок?
Кто-то из них был учителем, кто-то мелкий бизнес имел — такие люди там стояли. Хорошие пацаны, на самом деле....
Хорошие такие мальчики были тогда… не злые. Один с красными глазами с Запорожья — заплаканный какой-то был. Он говорит: «Я тут не высыпаюсь, я домой хочу. Что они упёрлись в этот Донбасс? Ну не хотят они с нами. Отдали бы этот Донбасс». При всех говорил, не тушуясь. Тогда ещё не боялись.
— Из донецкого аэропорта забирали мы пленных. — продолжает Ирина в другой раз, — Отмороженных, без ног, без рук. Когда уже всё закончилось. Я к ним ходила, с ними разговаривала. Я им кушать носила. Зубные щётки, пасты. Причём одну сумку несла на третий этаж, нашим пацанам, а вторую наверх — «киборгам». Медсёстры говорят: «Они нас убивают, а вы их кормите». Я говорю: «Они нас убивают, а вы их лечите». Мы же не фашисты.
И «киборги» мне божились, клялись, что не будут больше воевать. Я с ними много разговаривала на разные темы. Там был один мальчик — Остап, без ноги, отрезали под корень — 20 лет ему. Я его на себе несла в «скорую» на обмен. Я ему говорю: если ты будешь говорить гадости на ДНР и на людей, что тебя спасли, — прокляну. Но он молодец, дал интервью, и очень хорошее. Его спросили: что вы пожелали бы украинским солдатам, которые идут на войну? А он две секунды молчал и ответил: «Ничого не пожелаю, чтоб не буты ворогом». То есть Остапчик молодец.
А был другой, тоже с ампутацией, тоже божился, что воевать не придёт, а я смотрю: одел протез и опять на передке.
***
Долгое время я делала 25 роликов в месяц о людях Донбасса.
Мы показывали быт: как люди живут, как переносят войну, какие-то чувства. Наша цель была — люди. Армия — это само собой, но это опять же в том плане, если перед нами — человек. В
от в аэропорту я снимала, когда его штурмовали — какие классные ребята там стояли! Я ездила к ним не на десять минут, а на целый день. А чаще всего было два дня подряд. С утра и до темноты рядом с ними была. Вот мы сидим там, холодно, сквозняк, ветер воет — и ребята постепенно начали мне доверять. С ними нужно сначала общаться, а потом только писать. И мы уже настолько подружились, что они мне говорят — на, стреляй по бутылкам. Я говорю — нет, я не буду. Они же не знали, чем меня угостить — у них же там ничего нету. Они могут отблагодарить только тем, что есть: «Хочешь хотя бы пострелять, Ирин?»
***
— Ещё ты когда была в Одессе, ты проводила своё расследование событий 2 мая.
— Две тысячи человек в Одессу заранее приехали из Киева — Майдан опустел в этот день. С 1-го на 3-е они в Одессе сидели четыре дня. Для них были проплачены гостиницы у моря, такие задрипанные турбазы. Их специально завозили, и они ждали. Это всё оплачивалось. Если бы не было 2 мая, было бы что-то другое. Это массовое убийство должно было произойти, чтобы люди испугались. И люди очень сильно испугались.
У меня есть одна знакомая девушка, Наташа, она уже уехала в Россию — не смогла жить после этого в Одессе. В тот день, 2 мая, она сразу увидела всё по телевизору и прибежала посмотреть. Когда эта толпа двухтысячная окружила антимайдановцев и заталкивала их в Дом профсоюзов, они были уверены, что спрячутся там: будут бросаться камнями и дожидаться милиции. Никто же не знал, что так закончится.
Муж Наташи преподавал в военном училище, подполковник, а сыновья у них — в «Альфе». Наташа поэтому говорит: я спецов узнаю по повороту головы.
И вот все побежали в здание — там темно, кабинеты закрыты, выходной. Основная часть убежала в одну сторону, Наташа пошла в другую, с камнем в руке. И увидела спецов. Это же сталинское здание, окна высокие, и в оконных проёмах, так, чтобы их не видно было, стояли спецы.
Возле них было несколько ящиков с коктейлями Молотова. Она рассказывал мне потом: «У меня сразу одна мысль — будут убивать».
Наташа догадалась включить дурочку и спросила: «Мальчики, здесь камни выбрасывать?». Они кивнули. И говорит им: мол, вам ещё принести? Они в ответ снова кивают.
И она выскочила. Стала бегать по коридору — искать выход. Второй этаж, очень высокие потолки. Одно окно открылось, она в него выглянула — искала глазами мужа.
А что такое спец: муж учёл даже то, что все будут в коричневой защитной форме, и поэтому одел ярко-синюю футболку, чтобы выделяться. И бегал под окнами.
Она его, наконец, увидела, он кричит ей — прыгай! Она боится высоты, но прыгнула. Он поймал её, повредил себе позвоночник. И вокруг сразу образовалась толпа подростков — малышей этих карандашей со свастиками — и в намордниках, и без масок, с битами. Они начали их окружать, чтобы добить. Одна девушка, очень хрупкая, — Наталья её видела потом на видео — крикнула: «Убыйтэ еи!» А Наталья говорит: «За что меня убивать?» А эта девушка: «Убыйтэ еи, она убыла наших побратымив».
Они начали их окружать. Муж её закрывает собой. Минута ещё — и всё. Тут появился какой-то видный и влиятельный мужик в кепке, видно, знавший её мужа, и спрашивает его, сможет ли он сейчас быстро увести свою жену. «Да, смогу».
Так их спасли.
Муж Наташин начал тянуть её по парку, она тормозила ногами, кричала: «Не убивайте их! Они будут их убивать!» Она всё уже поняла.
Я пришла туда через месяц после событий. Здание днём охраняли 60 милиционеров, а ночью — эти их нацисты в чёрной форме.
Днём, когда стояла милиция, я смогла попасть в здание.
Со мной была Наташа и один местный полковник. Он рассказывал, как после всего людей оттуда выносил. Он мне показал, где сколько людей лежало. Говорит: в этом туалете — там дырка — и в ней девочка пряталась, лет пятнадцати. Её туда загнали, она полностью разбила череп. Полковник показывал: «Я её вот так выносил, она как пушинка была...» Вот здесь столько-то лежало, вот здесь столько-то.
Недели две я допрашивала свидетелей, которые ни с кем не разговаривали. Ни с милицией, ни с кем. А мне всё рассказывали. Я им дала слово, что не буду их записывать. Что всё буду запоминать.
Итак, что сделали те, кто устроил эту бойню. Там был взрыв хлора. Всю штукатурку в сталинском здании содрать нереально. Так они перфораторами сбивали штукатурку в зоне взрыва хлора: это, типа, ремонт. В зоне лестничного марша сбивали штукатурку «с мясом». Сбивали и вывозили, чтобы даже следа не осталось.
— Следа того, что применяли химию?
— Да. На видео есть кадры, когда ломятся эти малолетки в шортах с битами, а один человек кричит: «Пять минут не входить». Они ждали, пока газ выйдет.
Я спросила у одного человека из СБУ: каким газом их травили? Он: тык, мык. Я говорю — пожалуйста, скажи. Он говорит: хлор.
Когда кинули этот хлор, люди упали. После смерти спецы их переворачивали. Они все перевёрнутые, посмотрите на фото. Редко кто лежит лицом вниз — один или два. И у всех изо рта и носом пошла типа каша манная. Это специфическое воздействие хлора. Спецы их поливали коктейлем Молотова и поджигали, чтобы по фото нельзя было определить, что травили хлором. Подчищали последствия.
По первому образованию я архитектор. Я искала план Дома профсоюзов. Это же самое большое бомбоубежище в Одессе. Там есть ход, который ведёт к зданию СБУ, по катакомбам. Поэтому спецы могли уйти по катакомбам и зайти по ним же.
Когда я ходила и снимала всё, меня поразил тот факт, что все входы в подвал даже с пожарных лестниц и пожарных ходов заварены вот таким слоем железа, а сверху решетка, арматура — наглухо! Я думала: всё равно где-то отковырну, пролезу — нет!
— Они после случившегося всё заварили?
— Да, все ходы в подвал. Планы эвакуации во время пожара есть, но ходы заварены и подвала как бы и нету. Даже вход в лифт заварен, шахты заварены: к подвалу не подойти. И есть кадры, когда зашли журналисты 3 мая снимают и говорят: «А что это здесь замуровано? Капает цемент! Ну толкни же ты ногой, это же подвал».
Там были убиты люди ещё и в подвале, и они в списки не входят. Оттуда был звонок одного парня: «Мама, нас сейчас будут убивать».
— Значит, там было больше погибших?
— Конечно! Более 150 точно, до трёхсот. Тем более что многие прятались, многие семьи боялись — и хоронили тихо, как будто их покойных там не было. Очень много пострадавших было, которые умерли потом от ран. Наконец, очень часто врачи в больницах говорили: «Называйте чужие фамилии и адреса, потому что вам будут мстить». И вот они писали — Вася Васин, ни документов, ничего — зашили голову, травма черепа. Но до сих пор некоторые люди в больницах лежат с переломом позвоночника.
Я общалась с мальчиком 16 лет. Когда начались эти события, кто-то из взрослых прогнал его домой: прячься, убегай. Он успел убежать. И когда уже начался этот кошмар, он обошёл с тыла Дом профсоюзов и видел, как люди обожжённые прыгают вниз. Там же третий этаж — это как пятый по нашему метражу. И мальчик этот сидел у меня на кухне и его так трясло, сильнее и сильнее, я уже думала, у него эпилепсия какая-то. Я дотянула до последнего, чтобы дать ему воды потом, чтобы он успел всё это высказать. И он говорил: «Тетя Ира, они прыгали из окон, они так кричали! А их битами добивали.. Я слышал, как у них кости хрустят. Это так страшно! Так страшно! Я убежал». Там рядом школа олимпийского резерва, он перепрыгнул забор, спрятался в закоулочек и засел там в углу. И говорит: «Тетя Ира, я всю ночь там сидел, а они пели песни и искали, чтобы добивать людей».
Потом, уже в Песках, когда я была в украинской армии, встретила там человека — такого здорового, бритоголового. Он говорит: «А ты меня не узнаёшь? Я на всех пабликах был, на всех сайтах». И признался мне: «Мы же 2 мая срезали с приехавших пожарных машин шланги». Когда пожарники подъехали — их тоже били. Захватывали машины и не давали тушить. И этот бритоголовый был там. А нашёлся на фронте — он сразу же уехал из Одессы. Сейчас он в батальоне «Донбасс» — позывной Слон.
Там столько фактов, которые ещё не известны! Страшная тема! Спецы знают, чем травили, сколько с огнестрелом, сколько забито насмерть, сколько изуродовано.
Допустим, был такой Генка Кушнарев — я нашла место его гибели. Там его каска лежала, его бита — ну, верней, дрючок от лопаты. За ним стояли несколько женщин, а он дрался как лев, до последнего. В него сначала выстрелили, а потом человек шесть-семь начали его бить. Они все кости ему сломали, месиво сделали из человека.
В Одессе такая трагедия произошла, что когда люди узнают, когда всё это всплывет, когда всё это будет рассказано — мир просто вздрогнет...