Экономист рассказал о проблемах старения нации и почему мизерные пенсии

Россияне неуклонно стареют: к 2030 году треть населения нашей страны (почти 44 млн человек) будут составлять лица старше трудоспособного возраста. Сегодня таковых 25%, докладывает Росстат. Ситуация порождает ворох взаимосвязанных проблем: растет нагрузка на пенсионную систему и сферу здравоохранения, экономика лишается рабочих рук, ее производительный потенциал падает, ширится пропасть между богатыми и бедными. Способно ли государство справиться с этим вызовом, скорее социально-экономическим, чем чисто демографическим? На какие меры должны пойти власти во избежание худшего сценария? Не придется ли вновь повышать возраст выхода на пенсию? Все эти вопросы «365NEWS» задал профессору Высшей школы экономики, доктору экономических наук Евгению ГОНТМАХЕРУ. Фото: АГН «Москва» — Насколько грозен для России вызов, который ей несет увеличение доли пожилых людей в общей численности населения?

— Мы имеем дело с глобальной необратимой тенденцией. Во всем мире число пожилых людей неуклонно растет — и в абсолютном исчислении, и в доле населения. Одновременно снижается рождаемость, причем не одно десятилетие. Этот процесс не обошел стороной даже такие мусульманские страны с исторической многодетностью, как Египет, Тунис, Эмираты. Считается, что рост населения за счет естественных причин происходит при суммарном коэффициенте рождаемости (СКР) больше 2,1 (среднее количество детей, рожденных одной женщиной в течение репродуктивного возраста). В развитых странах он стабильно не дотягивает до двух, в России — тоже. Президентский майский указ 2018 года в своей изначальной версии содержал формулировку: до 2024 года обеспечить устойчивый естественный прирост населения, то есть добиться превышения рождаемости над смертностью. В новой, июльской редакции этого года говорится уже об устойчивом росте численности граждан, слово «естественный» исчезло. Такой рост может быть достигнут за счет притока мигрантов. В общем, рассчитывать в перспективе ближайших десятилетий на то, что проблему старения нации удастся решить путем стимулирования многодетности и роста рождаемости, не приходится. Перелома не будет. Это явление неодолимой силы.

— Но можно ли как-то к нему приспособиться, минимизировав потери для рынка труда?

— Трагедии делать не надо. Есть немало примеров, достойных подражания. Скажем, Япония практически не привлекает мигрантов. При этом средняя продолжительность жизни намного выше российской — более 83 лет. Процесс старения населения там идет давно и с явным опережением по отношению к нам. В семьях, как правило, один ребенок. Однако ни о каком фатальном влиянии на экономику речи нет, ВВП потихоньку растет. Японская экономика смягчает эти демографические моменты высокой технологичностью и производительностью труда. Кстати, европейские страны — Германия, Австрия, Чехия и ряд других — также находятся в худшем положении, чем Россия, по количеству граждан в возрасте 65+. Но они, как и Япония, сумели адаптироваться к ситуации. В этом смысле нам сложнее в силу экстенсивности нашего хозяйственного развития, низкой производительности труда и квалификации работников, тесной привязки к добыче и экспорту сырья, значительного теневого сектора экономики, нехватки инвестиций.

Нынешняя мировая промышленная революция базируется на так называемых подрывных технологиях — автоматизации, цифровизации, роботизации. Почему «подрывных»? Потому что за их счет производительность труда увеличивается не на 5–10%, а сразу в разы, зачастую при существенном снижении числа рабочих рук. Такой тип развития обеспечивается массированными инвестициями и благоприятными условиями для частного бизнеса, которые должно обеспечить государство. Штат Калифорния с его Кремниевой долиной нефть и газ не добывает, но имеет ВВП больше российского.

— Получается, что интенсивная экономика способна легко переварить все демографические и, соответственно, кадровые риски. Но как быть с теми людьми, которых из цехов и офисов вытесняет искусственный интеллект? Им-то как жить дальше и на какие деньги? Помнится, луддиты, противники внедрения машин в Англии в начале XIX века, уничтожали ткацкие станки, оставлявшие не у дел опытных вязальщиц.

— Сложности действительно есть. Замена работников среднего и предпенсионного возраста на «безлюдные» технологии должна осуществляться максимально грамотно и деликатно. Высвобождающихся людей надо переводить в другие места, помогать им в поиске работы, переучивать. И это задача не бизнеса, а государства. Но в России, особенно в малых городах, новые рабочие места открываются нечасто: в отличие от Москвы там трудно устроиться даже грузчиком, курьером или водителем. Кроме того, в стране сокращается число малых предприятий, а ведь эта сфера — парикмахерские, рестораны, торговля, консалтинг, стартапы — держится на живых людях, на их интеллекте, компетенциях, навыках. И тут мы упираемся в политический момент — в необходимость проведения структурных реформ, реформ госуправления, правоохранительной и судебной систем. Малый бизнес подвергается жесточайшему административному давлению, значит, нужен хотя бы независимый суд. Чтобы предприниматель был уверен в том, что он получит справедливое решение по своим хозяйственным вопросам. Нужно менять само государство, чтобы оно не перераспределяло финансовые потоки в свою пользу. Вот так, обсуждая демографию, мы выходим на куда более широкую институциональную проблематику.

— Могут ли власти пойти на очередное повышение пенсионного возраста ради затыкания кадровых пустот на рынке труда? Не возникнет ли такого соблазна? Те десять лет, о которых говорит Росстат, — большой срок, сулящий массу разных событий.

— Второй раз этого не будет. Нынешний низкий рейтинг властей в значительной степени обусловлен тем, как проводилась пенсионная реформа — в спешке, кулуарно, без консультаций с экспертным сообществом. В то же время в мире есть понимание, что нельзя повышать пенсионный возраст механически и до бесконечности. Это связано с чистой физиологией. После 70 лет человек может ощущать себя вполне здоровым, а его органы (сердце, легкие, почки, печень) — нормально функционировать. Однако мозг уже не тот. Именно старение мозга зачастую не позволяет пожилым людям работать на прежнем уровне, вровень с молодыми. Где-то в районе 70 лет наступает естественный предел, дальше наращивать пенсионный возраст бессмысленно и бесполезно. Разумеется, речь идет об основной массе населения, а не о единичных исключениях. Мы знаем выдающихся ученых, бизнесменов, политиков, не утративших свежести ума и в 80–90 лет.

Да, продолжительность вашей жизни увеличивается, но о работе забудьте. Есть известный термин — возраст дожития, то есть сколько еще лет человек полноценно проживет (а не протянет), выйдя на пенсию. Это — один из международных параметров оценки социальной ситуации в стране. Считается, что чем он больше, тем лучше. Впрочем, властям приходится ломать голову: как выполнить соцобязательства перед гражданами, которые проводят на пенсии не 10 лет, а 20 или 30.

— Действительно, как?

— В России, как и во всем развитом мире, страховая пенсионная система. Пенсии гражданам платят не из бюджета, а из Пенсионного фонда, куда работодатель отчисляет за нас страховые взносы в размере 22% от зарплаты работника. Но поскольку у нас заработные платы низкие (самая распространенная — в районе 25 тысяч рублей), то и пенсии копеечные. В этом корень проблемы. Человек, выйдя на заслуженный отдых, недоумевает: как же так, пахал десятилетиями, а в старости обречен на прозябание. Между тем развитые страны переходят или уже перешли на плавающий, персонифицированный пенсионный возраст. Там схема такая: вы стремитесь повышать свою зарплату, свои официальные доходы, чтобы отчислять как можно больше денег в пенсионные фонды. Допустим, вам исполнилось 65 лет (стандартный пенсионный рубеж для мужчин на Западе), и вам сообщают размер ваших накоплений и потенциальных пенсионных выплат, причем по выбору — рассчитанных на их выплату в течение ближайших лет или пожизненно. Вы говорите, что будете продолжать работать, поскольку сумма не устраивает. Словом, там каждый сам решает, когда становиться пенсионером. Сколько накопил, столько и получишь. Понятие единого для всех пенсионного возраста уходит в прошлое. Надеюсь, когда-нибудь и в России придут к той же схеме. Но для этого нам нужна высокопроизводительная, инновационная экономика. Тогда и зарплаты будут совсем другие и пенсии.

Наша пенсионная система не соответствует современным мировым стандартам и нуждается в институциональном усовершенствовании. Скажем, сейчас вы как физлицо, располагая неким излишком денег, не можете их добавить к своим накоплениям в ПФР. У вас нет права открыть пенсионный счет в банке на 30–40 лет, хотя такая практика существует в других странах. В России вы можете открыть только обычный срочный счет, на пять лет максимум, при этом у вас не будет никаких привилегий — ни гарантий сохранности личных средств от банка, ни освобождения от НДФЛ.

— Очень многие одинокие и при этом больные старики в России предоставлены сами себе, никто за ними не присматривает — ни государство, ни близкие, если таковые есть. Это серьезная социальная проблема и одна из задач соцзащиты, выходящая за чисто финансовые рамки. Как она у нас решается?

— Действительно, у нас все больше престарелых граждан нуждаются в постороннем уходе. В каких-то случаях за ними ухаживают родственники. Это не очень хорошо, поскольку они не ходят на работу и, кроме того, эмоционально выгорают, психологически изнашиваются. Качество жизни критически падает: ни на что другое не остается ни времени, ни сил. Нужны специально обученные люди, нужны сиделки, которые этим будут заниматься за деньги, — та же патронажная служба. В России она есть, но маленькая, маломощная, не способная охватить всех нуждающихся. Это тоже требует кадрового укрепления.

— Мы вплотную подошли к теме состояния здоровья старшего поколения россиян, к теме медицинских услуг, тесно переплетенной с проблемой старения населения. О чем здесь надо говорить?

— Прежде всего нам нужна современная бюджетная модель здравоохранения. Как в Великобритании, Канаде, Австралии, Новой Зеландии, ряде стран Европы. Она не идеальная, но по всем рейтингам эффективности лучше многих страховых моделей, в том числе и российской. Лучше с точки зрения соотношения между затрачиваемыми ресурсами и состоянием здоровья населения. Механизм обязательного медицинского страхования (ОМС) в России пока не складывается — все по той же причине низких заработных плат. Размер страхового взноса, который работодатель отчисляет на ОМС, — 5,1%. С учетом наших зарплат это вообще копейки, не позволяющие системе ОМС предоставлять необходимый объем качественной медицинской помощи за счет самофинансирования. Сейчас у нас государство тратит на здравоохранение всего 3,5% ВВП, а нужно, по самым скромным оценкам, не менее 5–6%. Поэтому нет денег на новое оборудование, на техническое перевооружение отрасли, так и не стала достойной оплата труда врачей и особенно среднего и младшего медперсонала. В результате пожилых людей, чья доля в населении растет, государственная страховая медицина не способна обслужить должным образом. Накапливаются проблемы и в состоянии здоровья детей школьного возраста, сохраняется так называемая сверхсмертность мужчин в возрасте 40–50 лет.

— Государство практически ничего не знает и, похоже, не хочет знать о реальном состоянии здоровья пенсионеров и в целом населения. Как тогда быть с двумя задачами, поставленными президентом Путиным в 2018 году: обеспечить устойчивый естественный рост численности населения и повысить к 2030 году ожидаемую продолжительность жизни до 78 лет? Одно с другим не вяжется.

— Тариф отчисления в ОМС, а также платежи за неработающее население, которые туда перечисляют региональные власти, не строятся ни на какой объективной базе, которой должно быть только состояние здоровья нации. Сейчас мы его не знаем. Человек попадает в официальную статистику только тогда, когда приходит к врачу с жалобой. Из-за крайне низкого качества бесплатных медуслуг распространено самолечение. Между тем нашему населению требуется экстренная помощь: очень много скрытых недугов, их надо выявлять и профилактировать, пока они не перешли в хроническую форму. А у нас онкология в большинстве случаев обнаруживается на третьей-четвертой стадии, когда человека либо уже поздно лечить, либо для этого нужны колоссальные деньги. Та же история — с сердечно-сосудистыми патологиями. Система здравоохранения заточена на больных людей, а заниматься профилактикой никто не заинтересован. Это настоящее растранжиривание денег, все поставлено с ног на голову. Схема должна быть такой: если ты участковый врач-терапевт и за тобой закреплено несколько тысяч человек, то чем меньше у тебя случаев заболеваний, тем больше зарплата. Естественно, что параллельно должна быть создана независимая система контроля качества медицинского обслуживания. А в нашей реальности ты обязан обеспечить поток, чтобы поликлиника получала деньги ОМС за «пролеченные» случаи. Беру в кавычки это слово, поскольку реальной проверки качества обслуживания с соответствующими финансовыми последствиями у нас фактически нет. На месте главы государства я бы инициировал общенациональную дискуссию о путях реформирования здравоохранения, создал бы соответствующий совет при президенте и возглавил его. Надо сначала сформировать действительно эффективную модель здравоохранения, а уж потом влить в нее необходимые деньги.

Но, повторяю, параллельно нам не обойтись без экономической модернизации, основанной на быстром росте производительности труда. Она позволит значительно нарастить абсолютную массу налоговых поступлений в бюджеты всех уровней и в медицину. Что, в свою очередь, создаст больший объем бесплатных и более качественных медуслуг, в том числе в пользу пожилых людей. Вот первооснова всего.