Режиссер Марина Брусникина: «Театр – такой живой организм, что может себе позволить исследовать сегодняшний день, а не фиксироваться на чем-то уже признанном»

Кажется, работа для заслуженной артистки РФ, лауреата Государственной премии РФ, профессора Марины Брусникиной – главное содержание жизни. Иначе не объяснить, как один человек может все охватить? Более сорока ролей на сцене родного Художественного театра, постановка спектаклей на разных площадках в Москве и других городах. Один за другим выходят ее Мхатовские вечера – «Круг чтения» и «Память места». Она возглавляет кафедру сценической речи Школы-студии МХАТ, а после ухода из жизни мужа, Дмитрия Брусникина, подхватила его дело, став руководителем театра «Практика» и мастером брусникинского курса.

— Однажды услышала ваше признание в том, что вы не имеете никаких амбиций. Неужели в театральных профессиях можно без них обойтись?

— Зависит от целей, которые ставишь. Мне всегда казалось, что актерская и режиссерская профессии – такие интересные, чудесные, предел мечтаний. Замечательная литература, возможность существовать в нескольких пространствах и изменчивых мирах. Что же портит жизнь людям театра? Ощущение собственной недореализованности, когда кажется, что ты – единственный и неповторимый, но ты невостребован. Недовольство обстоятельствами, возможно, кого-то двигает вперед, а меня – разрушает. Если такие амбиции и возникали по молодости, я с ними боролась. Стоит для себя ответить на вопрос: от чего ты хочешь получать удовольствие? От своей значимости или от того, что занимаешься любимым делом? Для меня – второе.

Сделать что-то, чтобы остаться на века? Но остаются дарования масштаба Шекспира и Чехова. Утверждение: плох тот солдат, который не хочет стать генералом – работает в армии, а в искусстве – нет. Чем крепче ты занимаешь какую-то общественную позицию, тем у тебя больше свободы? Но это тоже обман.

— Вы учились у Олега Ефремова – человека, нацеленного на успех. Ваша стеснительность педагогов не смущала?

— Олег Николаевич, видимо, чувствовал во мне какой-то потенциал, и его возмущала моя скромность. Во время учебы после удачных отрывков или ролей, я уходила в себя. Тогда он впадал в негодование: «Почему ты не проявляешься? Проявляйся!».

Я часто слышала это в свой адрес. Помню, мы вместе с Анной Николаевной Петровой, знаменитым профессором по сценической речи Школы-студии МХАТ и моей крестной мамой в педагогике, поехали в Англию на семинар. На мастер-классе она – фонтан энергии и обаяния – бегала, играла, комментировала. На своем показе я тихо сидела в углу, а студенты всё делали. Она удивилась: «Как ты так можешь? Нужно же проявляться!». Но это характер, его не изменить.

— Вы и в жизни такая?

— Не люблю внимание, мне тяжело переносить – не скажу тусовки, но большие собрания людей. К своим годам поняла, что у меня раздвоение личности: я абсолютный интроверт, занимающийся экстравертной профессией. Правда, скромность и нерешительность отступают в момент, когда решение принято. Тогда — горы сверну и никто меня не остановит.

— Судьба подарила вам встречу с двумя великими Олегами: актерскую профессию получили из рук Ефремова, на режиссерский путь благословил Табаков.

— Ефремов и Табаков – большие художники, у каждого были свои студенты, выпускники, студии… Мы были «ефремовские». Не могу сказать, что это – конкурирующие силы, скорее – разные истории, хотя мы все пересекались; складывались дружеские отношения. Когда Олег Павлович стал ректором Школы-студии МХАТ, он пришел на мой экзамен по речи – мы собрали живые рассказы людей про чертей, ведьм, домовых, такой фольклор тогда еще не назывался словом вербатим. Как же Табаков смеялся, просто заходился в хохоте! С тех пор не отпускал меня: я занималась с его актерами, он приводил своих друзей из бизнеса для индивидуальных тренингов. Он меня крепко поддерживал, я чувствовала его заинтересованность во мне как в педагоге. Параллельно в театре я работала актрисой, в одном спектакле мы даже играли вместе с Олегом Павловичем.

После ухода Ефремова из жизни (2000-й год, — Культура), Табаков стал руководить театром. Тогда он впервые увидел наш «Круг чтения», где мы обращаемся к современной литературе, поэзии или прозе. Прямо за кулисами сказал: «Возьми одного автора и сделай спектакль». И дальше я знать не знала никаких проблем: приходила к нему, говорила, что хочу поставить, и он сразу соглашался. Не все мои работы ему нравились, но он их никогда не запрещал. Помню наши долгие разговоры по поводу двух спектаклей, которые он не принял, мои попытки его убедить и его слова: «Хорошо, пусть играют». Одна постановка прожила два года, другая – «Деревня дураков» - оказалась хитом, зрители на премьере встали, и он это видел. Все 20 табаковских лет у меня была прекрасная жизнь.

— Художественный периода Ефремова, Табакова, Женовача – разные эстетические институции. Хорошо ли, что главный драматический театр страны меняет свой имидж?

— Это – нормально. Ничего нет вечного. Меняется жизнь и, конечно, театр. Со временем сложился такой образ Ефремова: отличный артист, но не очень хороший режиссер. Артист он – гениальный, режиссер – редкий, глубокий. Мог одну сцену в Чехове репетировать месяц. Он относился к театру как к миру, который направлен на исследование человеческой души. Пытался проникнуть в какой-то иной театр, очень трудный; добивался того, во что верил, а именно – живых взаимоотношений живых людей, возникающих здесь и сейчас. Художественный при Ефремове – совсем не то, что потом стали писать театроведы, которые родились позже. Считается, Олег Табаков – менеджер, который собирал режиссеров, а якобы у Олега Ефремова было какое-то болото. Это, конечно, не так! Репертуар ефремовского периода постоянно включал современную драматургию, он приглашал на постановки Додина, Гинкаса, Васильева, Эфроса. Все забыли… Везде, где могу, об этом рассказываю.

Конечно, театр поменялся с приходом Олега Павловича. Его сильные стороны – организаторские способности и удивительное чувство времени. Не помню его злым или строгим, он любил свое дело и людей, чувствовал их потенциал, открывал дарования. В этом смысле он – огромного масштаба человек. Он собрал новую команду режиссеров и создал совершенно иной театр. Табакову выпало время абсолютных свобод и больших возможностей.

Сергей Женовач – другой, и время другое. Сергей Васильевич создает в МХТ такой островок, отличный от всех. Сейчас везде одна платформа и театры живут приблизительно по одной программе, приглашая разных режиссеров и работая в самых разных направлениях. У Женовача – свой взгляд и свое направление, в его театре важны хорошая литература, режиссура, в которую он верит, и свои ритмы. То, что он человек талантливый, порядочный и, как и предшественники, невероятно любит театр – несомненно.

— Каюсь, не увлечена современными театральными текстами. За что вы их так любите?

— В этом семестре со студентами мы делаем классические отрывки. Ищу их и думаю: «Мама родная, сотни раз играли этих персонажей, все ставили-переставили!». Театр уже отравил любовь к этим великим текстам. Почему-то считается, что с ними опять надо работать – для меня это просто ужас какой-то. А есть огромное пространство современных текстов, которых никто не знает, где новые сюжеты, герои, язык. Они рассказывают о том, что сейчас между людьми происходит, о чем они спорят, и для меня настолько интересно открывать эти живые истории. Переубеждать вас не буду – бесполезно. Надо захотеть посмотреть другими глазами и тогда что-то попадет в душу. Театр – такой живой организм, что может себе позволить исследовать сегодняшний день, а не фиксироваться на чем-то уже признанном и выдающемся. Сколько интересной литературы выходит. Копнешь – целый континент талантливых людей. Их произведения особо никто не читает, может, придут в театр и узнают? Хотя не уверена, что много людей ходит в театр - в процентном соотношении, наверное, их слишком мало.

— По опросу 2019 года в городах-миллионниках треть населения никогда не бывала в театре, около половины — посещают спектакли один-два раза в год. Тех, кто ходит в театры не менее пяти раз в год, – 12%, а стараются не пропускать премьер всего 5%.

— Зато эти проценты – культура нации.

— Вы служите одновременно в МХТ с его серьезным отношением к классике, и в «Практике», заточенной на злободневность. Как это может совмещаться?

— Для меня все совместимо, это одно творческое пространство, которое я бы не делила. В «Практике» идут замечательные спектакли ученицы Женовача Марфы Горвиц, еще одна его выпускница начинает работу с нашими резидентами.

— «Мастерская Брусникина» – это курс 2015 года выпуска?

— Они – основная группа, которая образовала театр «Мастерская Брусникина», к ним добавились ребята позапрошлогоднего выпуска. Плюс – второкурсники, студенты. Сейчас это театр с огромной труппой, 45 человек. Влились Илья Барабанов и Родион Долгирев. Юрий Квятковский и Алексей Розин, которые учились у Брусникина раньше, как актеры не работают, они – режиссеры и педагоги.

— Кто сейчас ведет брусникинский курс в Школе-студии?

— Я и Сергей Щедрин – руководители курса, а педагоги – из нашего театра, одна команда.

— Какова структура «Практики»?

— В «Практике» нет труппы. Это маленькая проектная площадка, где работают разные коллективы. Нам не хватает дней в месяце, чтобы играть спектакли. Всем тесно, пытаемся делать так, чтобы никто не обижался. «Практика» - официальная резиденция трех «Мастерских» - Дмитрия Брусникина, Олега Кудряшова и Виктора Рыжакова и Театра Вкуса Юрия Макеева. У «Практики» много энергии, но мало возможностей, финансовых и пространственных. В затянувшийся период пандемии с неполной заполняемостью залов мы ничего не зарабатываем. Это – моя боль и мои переживания, хочется, чтобы все независимые труппы могли реализовываться.

— Расскажите о фестивале имени Дмитрия Брусникина.

— Идея сделать фестиваль, посвященный Дмитрию Брусникину, родилась после ухода Дмитрия Владимировича. Мы провели два «Брусфеста» при поддержке Фонда президентских грантов, а в первый год «Мастерскую» и театр «Практика» поддержал департамент культуры Москвы. Раз в году мы фокусируем внимание общественности на документальном театре во всем его разнообразии. Осенью 2020-го пандемия не пустила зарубежные коллективы, но мы смогли привезти спектакли из других городов. Собираем афишу из того, что интересно и неожиданно. Проводим большую образовательную программу: мастер-классы, конференции, лекции по всем направлениям театра «док». С нами большая группа волонтеров и молодых театроведов, которые вместе с нами учатся, пишут тексты, ведут соцсети фестиваля.

— Как возник проект «Память места» и будете ли его продолжать?

— Сергей Женовач поддержал наш 20-летний «Круг чтения» и предложил придумать еще какой-нибудь цикл. В результате я поняла, что к читкам и современным текстам «Круга чтения» хорошо бы добавить культовые для Художественного театра пьесы, о которых помнят только специалисты.

Решили начать со спектакля, которым открылся МХТ в 1898 году (посвященный трагедии «Царь Федор Иоаннович» Алексея Толстого, — Культура). Дальше начались чудеса – оказывается, то, что происходило более ста лет назад, похоже на сегодняшние поиски. Какие интересные тексты брали Станиславский с Немировичем-Данченко, и тогда они не были историей, классикой, традицией, а назывались «новой драмой»! Как тонко основоположники ее чувствовали. Алексей Толстой был запрещен 30 лет, а они совсем незнакомой пьесой «Царь Федор Иоаннович» открывают театр. Потом – «Чайка», провалившаяся в Александринке, из которой сбежал еще неизвестный Чехов-драматург. Ибсен, Стриндберг, Гауптман, Метерлинк... Неизвестные имена – абсолютный театр «Практика»! Никакого противоречия между прошлым и настоящим.

В прошлом сезоне к «Царю Федору» добавили «Ганеле», «Анатэму», «Сверчка на печи». Пандемия притормозила наше движение, но в апреле покажем новую работу, пока не буду говорить, какую.

— Вы всегда ставили в разных театрах. Эти времена прошли?

— У меня есть любимые театры, по которым скучаю. Вообще, по той своей жизни, когда была свободным художником, ставила там, где хочу и то, что хочу. Сейчас возник разговор с одним театром, но пока не стану озвучивать, хочу, чтобы все сложилось.

— А где время на все берете?

— На то, что касается не-искусства у меня нет времени. Когда говорю своей сестре, что у меня истерика и я не понимаю всего, что касается бумаг, быта, хозяйства, она спокойно отвечает: «Что переживаешь? Тебе же реально некогда этим занимться!». В работе я научилась расставлять приоритеты по принципу, где и когда ты нужнее. Если репетирую спектакль, то у студентов появляюсь реже. Сейчас идут экзамены, и значит я – в Школе-студии.

— Вы преподаете более 30 лет. Изменились ли студенты?

— Они всегда прекрасные, живые, одаренные люди. Мы же получаем отобранный материал – ребят, нацеленных на профессию, прошедших огромный конкурс. Они – исключительный контингент, прекрасный срез жизни.