Схимники

Увидел я их впервые, как шли они от вечерни. Показались все маленькими старичками. Медленно брели они, кто как: кто еще с печатью молитвы на лице, кто уже озираясь по сторонам, давая отдохновение уму после молитвы. Все в малых схимах: большой крест спереди с надписями, с орудиями крестной казни, с черепом — все не от мира сего. Заметил один меня. Подошел, ласково так смотрит, улыбается, спрашивает: отколе пожаловал, долго ли проживу. А я смотрю и чувствую, как все это велико и хорошо и какое громадное расстояние отделяет меня от этого схимнического мира.

Их тогда было тридцать с небольшим. Жили в особом отделении монастыря. Там же для них была особая церковь — все для них особенное, отдельное. Схимники освобождены от обычных послушаний-работ. Их дело — молитва, а она считается у монахов самым высшим и трудным подвигом. Только грибочки собирать — дается им послушание на всю братию.

Вот пришлось мне познакомиться с одним схимником, судьба которого была необыкновенной. Встреча эта была мне очень поучительна для смирения. Встречаюсь во дворе со схимником. Высокий худой старичок, очень добрый и веселый. Подходит ко мне, обнимает и так просто-просто обращается: «А, это ты, Анатолий, в послушники приехал, а я — Олег, знаешь, читаю-то я каждый день, приходи ко мне чайку попить». Я обрадовался и обещал вечером быть. Да, этот схимник Олег, который так быстро, речисто и бойко читает в церкви каждый день. Особый у него дар прекрасного чтения. Прихожу к нему. Он так весело, шустро суетится с самоваром, накрывает на стол, ставит сахар, варенье, белый хлеб. Это меня смутило. Я начитался раньше о схимниках, что они сидят на хлебе да на воде, и вдруг... Сижу я сам не свой, в великом искушении. Пью чай с вареньем, слушаю почти непрерывный говор схимника, и у меня происходит борьба — сказать или не сказать ему об этом. Наконец, приходит какой-то монах и приносит корзину ягод: «Это твоя доля, отец Олег». Тут бес меня так смутил, что я хотел ногой ударить в эту корзину. Не выдерживаю и обличаю старца в нарушении постнического обета. Но он не смутился, а лишь извинялся и приговаривал: «Эх, милый, да какой же я схимник! Да я и монах-то никакой. А живу, как Бог милует и как братья терпят». Непонятны эти его слова, и в смущении так и ушел я от него. Но потом стало грызть меня раскаяние. Зачем обидел ты старца? Не твое дело судить. Кто ты здесь в монастыре? Всего несколько дней живешь, спасся сюда после личного крушения, а уже наводишь порядки. И стыдно мне стало. Думаю, как бы поправить дело. Вдруг вижу, подходит ко мне опять о. Олег, как ни в чем не бывало, веселый: «Что же обещался приходить, а не идешь?» Я так обрадовался, что он не сердится, и обещался вечером непременно прийти. Прихожу. Он опять суетится с самоварчиком, опять ставит варенье, белый хлеб, а мне дает ломоть черного и говорит: «А ты ведь смущаешься, так я тебе черненького приготовил». Так меня всего и передернуло. Смотрю я на него и думаю: «Что он, издевается надо мною?» — так мне хотелось беленького хлебца с вареньицем. А он это сделал совершенно просто, по-детски, без всякой укоризны мне, а лишь по сознанию своей немощи — не может он никак обойтись без вареньица. «А раз ты сильнее меня, то зачем же вводить тебя в грех, кушай черненький кусочек». Так по своей святой простоте проучил меня старец на всю жизнь — не подсматривать за чужими грехами. Смирил он меня. И тут-то выслушал я с благоговением его рассказ, как он по пьяному делу в монахи-то попал. Это уже совсем странным показалось, и, не проучи он меня раньше, я бы совсем возмутился против него. А тут дыхание затаил. Слушаю с трепетом, как же это могло случиться? А он так просто все это поведал, как будто речь шла совсем и не о нем.

«Был я плотником в Петербурге и, конечно, горький пьяница. А тут слышу, на Валааме плотники нужны, своих-то монахов не хватает для постройки собора. Приезжаю, нанялся и давай работать. Но только то плохо, что вина-то негде достать на Валааме, запрещено это строго. Все пароходы с паломниками обыскивают и у кого найдут спиртное — в воду. Как тут быть? Уходить жалко, народ больно хороший, полюбили и меня, не пускают. Ну, и я не простак, ухитрялся-таки водочки доставать. На что, на что, а на это дьявол всегда тебе помощник. Но все же не так, как на воле напивался. И стал понемногу отучаться от этого зелья. А тут монахи пристают: «Оставайся совсем у нас, будешь послушник, а потом и постригут». Ну, думаю, будь что будет, в миру все равно сопьюсь, пропаду. Так и остался. Годы идут, а я нет-нет да и достану водочки, тогда и поднагружусь, да еще и приятеля монаха кого угощу. Но теперь уже — «шалишь». Так с рук не сходит. Сейчас тебя к игумену. А он на поклоны в столовую. И бьешь их, пока братья трапезуют. Ну, конечно, это вразумляет. Начинаешь и совсем отставать от зелья. Смотри, уже десяток лет прошло, как постригли меня в монахи, и бросил я совсем эту пагубу. А тут случилось — я захворал и был при смерти. А у нас обычай — постригать на смертном одре в схиму. Меня и постригли. А я на грех-то и выздоровел. Вот так-то ненароком и в схимники попал. Ну, правду я тебе говорил, ну какой я схимник, какой монах!»

И мне стало стыдно, что я осудил его. Зато как я был благодарен ему, что он исцелил меня от гордости осуждения, и на век заказал я себе не становиться судьею чужих жизней. Вот о. Олег — не осудил же он меня, строптивого. Да, разные бывают схимники, и разные бывают подвиги, и разные у Бога мерки, и разные награды. Одно только знаем мы, что плоды у Бога измеряются усилиями, а о. Олегу усилий потребовалось куда более, чем всякому другому, кто не одержим был проклятым зельем. Царство Небесное дитяти Божьему — схимонаху отцу Олегу. А один монах рассказал мне, что он восемь раз уходил из монастыря. Что это: похвала ему или осуждение? Ни то, ни другое, а только не наше дело брать на себя суд. Бог будет судить всех.

На Валааме в двух местах ведутся непрерывные чтения Псалтири в поминовение усопших. При схимнической церкви в самом монастыре и в скиту Всех Святых. Читают лишь одни схимники по очереди по два часа день и ночь, за исключением богослужебных часов, когда идет молитва всего монастыря о всех «заповедавших молиться о них». Имена на помин записываются во множестве богомольцами и посылаются по почте. Все они заносятся в списки и прочитываются за здравие во время литургии каждый день специально приставленными для сего чтецами.