Short Story Dump No. 4bis, по-русски again
Непонятно, какими особыми качествами обладает проза, написанная поэтом. Всё, что мне приходит в голову, и так само собой разумеется для хорошего писателя. Я бы, скорее, задался в ответ вопросом, какова поэзия прозаиков, и перестал бы об этом думать, потому что не об этом же речь. (Ещё приходят в голову скорбные щщи русскоязычных читателей Пастернака, которым не понравился его роман). Как бы то ни было, Инид (Энид?) Ш. пишет прекрасно и очень честно; в первом её сборнике речь шла, в основном, о женщинах из американоеврейских семей и их отношениях с мужчинами, а здесь речь тоже о том же самом. Но в упомянутом рассказе женщина на пенсии, и её муж тоже выходит на пенсию, и уже совсем непонятно, куда дальше, и кому и зачем уступать. Удивительно, что так приятно читать о пенсионерах и их никчемных приключениях в штате Флорида. При том, что в рассказе фигурирует, например, фотография ануса пенсионерки (это второй рассказ в моей жизни, где не последнюю роль играет фотография ануса), это по-хорошему скромная проза, и несмотря на то, что всё живое и страшно и больно, она милая, как разговор с бабушкой без обиняков. Рискуя полностью уничтожить репутацию Шомер, я ещё добавлю, что она уютная, поэтому я, в общем, рад, что она не попала в звёздный поток еврейских классиков американского рассказа (или наоборот).
Написав это, я прочитал ещё один рассказ, в котором две двадцатилетние девушки грабят физиотерапевтический кабинет, а потом мучаются угрызениями совести; повествование разбавляется сведениями о тяжёлом детстве героини, которые бабушка Шомер выкладывает порциями в такт вопросам из какого-то психотеста для подростков. Жизнь двадцатилетних девушек совсем карикатурная. На фразе "They decided to smoke a joint" я перестал верить в авторский инсайт. Ещё я заметил в конце книги reading guide с наводящими вопросами. Теперь я не думаю, что мои эпитеты могут стать для Шомер угрозой. Родителей девушки по имени Гарленд в рассказе зовут Истмен и Лорелей. Год рождения Э/И.Ш. установить не удалось. Апд.
utnapishti, вооружившись гуглом, установил не только год, но и точную дату - 2.2.44 - и получил мзду в комментах.Milt had removed all the pepperoni from his half of the pizza and stacked it into a cold, greasy pile, which he now offered to Frieda. She pushed it behind the napkin holder.
“I feel like I’m being turned into something I’m not. That’s it!” he said, struck with insight. “I used to be treated like a man—with respect, a little fear even. Now people treat me like an old douche bag.”
Frieda imagined him, for the first time in her life, as an old woman. The sexes did look more alike as they aged, as if turning into a parody of each other. She remembered her two years in the WASP when she had been treated—almost—like a man. Afterward, she was an outsider again, a woman living apart in a flannel-soft world that men inhabited only long enough to spread their genes around. That was the sociology of it. The rest of it was messier—love songs and bag ladies and young men dying in foreign wars or drug wars or gang wars. “I don’t think I can help you with that one,” she said. (Tourist Season)
If her mother had lived, maybe Eastman wouldn’t have stiffened into a billboard of a person. At least Lorelei would have taught Garland to keep house. Carlene, the woman who cooked and cleaned for them, didn’t mind if Garland never lifted a finger. She even picked up Garland’s dirty clothes from the floor without a reprimand. Carlene had low expectations of white people. Inadvertently she had trained Garland to become a slob. (Fill in the Blank)
Grace Paley, Wants (Enormous Changes at the Last Minute)
А Грейс Пейли, набиравшая обороты в первом сборнике, во втором становится веским перстом указующим, сметает прикрасы и говорит вроде бы прямо, хотя суть вопросов, которые её занимают, так сложна и обширна, что не всегда, кажется, ясно, что она говорит. В рассказе из первого сборника продавец кондиционеров совращает школьницу, и весь пригород в гневе; потом их приговаривают к бессмысленному браку, и все успокаиваются. В рассказе "Нужды" (следующий рассказ в сборнике называется "Долги") немолодая женщина идёт возвращать в библиотеку романы Эдит (Идит?) Уортон с задержкой в 18 лет, и её приговаривают к штрафу в 32 доллара. Она встречает на ступеньках бывшего мужа, с которым прожила 27 лет, и который мечтает купить яхту, и он её обвиняет в том, что она никогда ничего не хотела. А она хотела. Речь, в основном, о гражданском неповиновении и о личном бессилии. Пейли, кстати, тоже писала стихи, и довольно много, вот поди пойми.
No, he said with a great deal of bitterness. I may get a sailboat. As a matter of fact I have money down on an eighteen-foot two-rigger. I’m doing well this year and can look forward to better. But as for you, it’s too late. You’ll always want nothing.
He had had a habit throughout the twenty-seven years of making a narrow remark which, like a plumber’s snake, could work its way through the ear down the throat, halfway to my heart. He would then disappear, leaving me choking with equipment. What I mean is, I sat down on the library steps and he went away.
I looked through The House of Mirth, but lost interest. I felt extremely accused. Now, it’s true, I’m short of requests and absolute requirements. But I do want something.
Stevie Smith, A London Suburb и Simply Living (A Very Pleasant Evening with Stevie Smith)
Стиви Смит написала томик стихов, небольшую повесть и сборник текстов под вышеупомянутым названием, и у меня всё это есть! Если бы я попал на необитаемый остров (в его общепризнанном значении, близком к чаю с ромашкой и пресловутому пледу), то я обязательно взял бы эти книги с собой и повесился бы на пальме. Честно говоря, я ничего не могу о ней сказать вменяемого, потому что представляю себе, как она выглянет из окна, когда я буду проходить мимо, и у меня поседеют все волосы на груди и откроется язва двенадцатипёрстной кишки. В небольших дозах ничего лучшего для вечернего чтения не бывает. Она ещё снабжала свои тексты вот такими картинками:
(Апдейт: она написала целых три повести, вешаться рано).
It would be wrong to suppose that everything always goes well in the suburbs. At Number 71, the wife does not speak to her husband, he is a gentle creature, retired now for many years from the Merchant Navy. He paces the upstairs rooms. His wife sits downstairs; she is a vegetarian and believes in earth currents; she keeps a middle-aged daughter in subjection. At Number 5, the children were taught to steal the milk from the doorsteps. They were clever at this, the hungry dirty children. Their father was a mild man, but the mother loved the violent lodger. When they were sent to prison for neglecting the children, the lodger bailed the mother out but let the father lie.
Alistair MаcLeod, The Closing Down of Summer
Я не знаю, как ко мне попал Маклеод, но я благодарен тому, кто его привёл. Скорее всего, это была Элис Манро. Рассказ неожиданно оказался про шахтёров. Изначальное авторское "мы", которое включает в себя бригаду горников, только к концу относительно длинного рассказа нехотя превращается в "я". Вообще весь рассказ двигается нехотя, иконично, ровно и угрожающе осыпаясь рублеными фразами. Весь его сюжет заключается в том, что шахтёры идут купаться перед тем, как уехать на работу в южно-африканские штольни. Главной темой рассказа является смерть, это не поддаётся сомнению. Рассказчик пытается о ней не думать, но не только думает, а и пишет. Рассказчик думает (и пишет) об отчуждении, о смене поколений, о непроницаемых глубинах внутри себя и других, о событиях, составивших его жизнь. Он делает выводы, но они нарочито неглубокие. Потом все садятся в машины и уезжают в Африку. Я думаю, стоит прочитать десять случайных плохих рассказов, чтобы найти один вот такой.
I have heard and seen the Zulus dance until they shook the earth. I have seen large splendid men leap and twist and bend their bodies to the hard-baked flatness of the reddened soil. And I have followed their gestures and listened to their shouts and looked into their eyes in the hope that I might understand the meaning of their art. Hoping to find there a message that is recognizable only to primitive men. Yet, though I think I have caught glimpses of their joy, despair or disdain, it seems that in the end they must dance mainly for themselves. Their dancing speaks a language whose true meaning will elude me forever; I will never grasp the full impact of the subtleties and nuances that are spoken by the small head gesture or the flashing fleck of muscle.
I would like to understand more deeply what they have to say in the vague hope that it might be in some way akin to what is expressed in our own singing. That there might be some message that we share. But I can never enter deeply enough into their experience, can never penetrate behind the private mysteries of their eyes. Perhaps, I think sometimes, I am expecting too much.
Colm Tóibín, Barcelona, 1975 (The Empty Family)
Тойбина я знаю как публициста в LRB и NYRB. Рассказ про Барселону отличается от его прекрасных статей только фокусом на собственных переживаниях и сексуальным конфессионализмом. В рассказе молодой, ничем не прикрытый Тойбин знакомится с барселонскими пацанами и попадает в квартиру, где ебутся. Там он знакомится, среди прочих, безымянных и богемных, с художником Оканьей, про которого молодой Вентура Понс снял потом документальный фильм. Вентура Понс не слишком хорошо известен, но я его люблю с молодых приморских лет; в частности таким поворотом Тойбин меня расстрогал (в сорок один год ажурная полутень молодoго секса для меня не окрашена ориентацией; Вентуре Понсу в мои двадцать понадобилась солидная доля драматизма и несколько женщин на экране, чтоб разогреть мне сентимент). После узнавания Оканьи рассказ читается как роман с ключом, в котором герои реальны, но безымянны; сам Оканья сгорел, когда загорелось его пышное платье. Грустный и красивый Кольм Тойбин. Конечно, скажет ушлый читатель, это всё не главное; а речь идёт о личном и политическом: умирает диктатор, а художники ебутся. Я читаю последнее, а первое - это как описания природы, бекдроп, с позволения сказать, как если бы напр. "дерево скребло оконную раму, словно просясь войти, и густая слюна грозы стекала на подоконник. Я расстегнул её платье и перед моими глазами возник обрамлённый влажной желтоватой кожей ужасный багровый шрам, грозное воспоминание о былых утехах." (Мой ответ читателю, хотя можно было воспользоваться Пастернаком).
He was, I realized one night, very funny. I had stayed over in his room, sleeping with some others on a mattress on the floor. Early in the morning he began a monologue, imitating accents, putting on voices. I had no idea what he was talking about, but everyone in the room was howling with laughter. It might have been that morning, or maybe it was another, when a woman, who seemed to have a room in the warren of rooms on that floor, arrived with her child, a little boy less than a year old, who could crawl but not walk. She left him with us, twenty half-naked, half-sleeping men. Our friend the painter set about entertaining the child, and we all joined in. Everyone was jealous of whoever had the child’s attention. The baby crawled on top of us all, laughing and making us laugh. We made faces, did voices, played in whatever way we could with the little boy, until his mother came back. The baby cried at being taken away from us.
John O'Hara, Call Me, Call Me and The Portly Gentleman (The New York Stories)
Про самого Джона О'Хару некоторое время интереснее читать, чем его рассказы. Я полагал, например, что он, как все приличные писатели рассказов, написал, скажем, тридцать штук и автобиографию, а также неудачный томик стихов и несколько журнальных эссе про любимых романистов. Но О'Хара написал наоборот очень много всего. Рассказы о Нью Йорке собрали в отдельный томик. К нью-йоркским литераторам относятся за то, что они превращают самый главный город в пёструю летопись, с придыханием, а придыхание хорошо продаётся. Рассказы держатся во многом на диалогах, и у меня сложилось впечатление, что эта передача живой речи искрящегося мегаполиса выходит (надо полагать, принципиально) несколько натужно. В обоих рассказах деятели сцены и серебряного экрана (или как это называется) щупают границы своего тщеславия и ходят за деньгами за кулисы; их жизнь оказывается сурова. Но мне значительно больше нравится читать Дороти Паркер, потому что она добрая, и Деймона Раньона, потому что там нарратив нажористей, и герои не обрюзглые театралы с денежными проблемами, а бессердечные гангстеры с понятиями. И парадоксальным образом, повторюсь, вся эта "живая речь" кажется более ходульной, чем процесс самовыражения героев Джеймса или Уортон. Может, это не "нью-йоркские" рассказы, а "нью-йоркерские"? Вырождение журнала в жанр.
With the late editions of the morning papers and the early editions of the afternoons scattered about his bedroom, Don Tally remembered that he had not asked Mollie Bishop for her phone number. But he remembered the address of her apartment, and he sent her twenty dollars’ worth of flowers. In little more than an hour she telephoned him. “Thank you ever so much for the blooms,” she said.
“I wanted to call you up, but I didn’t know your number,” he said.
“Why didn’t you try looking in the book?” she said.
“I would of bet you’d have an unlisted number,” he said.
“I have, but I’m in the book, too,” she said. “Would you like awfully to come for dinner next Tuesday? Eight o’clock, black tie, and I think sixteen all told. Nigel is coming, and Sir George and Lady Repperton, and some strange friends of mine that I don’t think you’ve met. You may not like them, but I can have your friends another time. Do say you can come.”
“Try and stop me,” he said.
Alan Bennett, The Clothes They Stood Up in и Lady in the Van
Беннетт для меня большой авторитет. Я очень люблю Фрая и Лори и храню их шоу на тяжёлые дни, в которые, будучи несносным больным стариком, я буду сидеть в казённом доме престарелых (есть вообще такое?) в мокром от меня кресле и смотреть один и тот же диск на экране допотопного телевизора, и умру от смеха, не дождавшись сиделки. А Беннетт - это про то же, но крайне серьёзно, и при этом невероятно смешно. Но он драматург. Монологи "Talking Heads", поставленные перед камерой на BBC в восьмидесятые и девяностые — это телевизионный театр, литература в классическом, а не современном смысле; рассказы, которые он пишет, хотят быть в театре, но не могут. В первом из двух указанных "рассказов" пожилая женщина испытывает драматическое возрождение духа от того, что у неё выносят всю квартиру, пока она с мужем слушает оперу. Вот она с мужем в пустой квартире после оперы, вот она (где-то за сценой) ходит по магазинам, вот она в [спойлер], и вот опять в [спойлер]. И вот - трагедия, прозрение, катарсис, [спойлер]. Короче, театр, а не рассказ. Две вещи, которыми блещет Беннетт на бумаге и на сцене — переживания пожилых женщин, страдающих от одиночества и мужа, и автобиографические заметки. Жизнь драматурга как перформанс. Второй "рассказ" — это вообще надёрганные из дневника записи о сумасшедшей бомжихе, которая в своём траснпортном средстве прожила пятнадцать лет у автора во дворе. Он менее смешной, чем всё остальное, что я читал. Жизнь - это страдания и извилистый путь от Джерома к Беннетту. Он великолепен, но по сравнению с Talking Heads и эти два текста и Uncommon Reader - просто милые виньетки.
She was standing with the phone pressed to her dirty ear, not talking, but not really listening either.
‘Could you hurry, please,’ Mr Ransome said, ‘this is an emergency.’
‘So is this, dear,’ said the woman, ‘I’m calling Padstow, only they’re not answering.’
‘I want to call the police,’ said Mr Ransome.
‘Been attacked, have you?’ said the woman. ‘I was attacked last week. It’s par for the course these days. He was only a toddler. It’s ringing but there’s a long corridor. They tend to have a hot drink about this time. They’re nuns,’ she said explanatorily.
‘Nuns?’ said Mr Ransome. ‘Are you sure they won’t have gone to bed?’
‘No. They’re up and down all night having the services. There’s always somebody about.’
She went on listening to the phone ringing in Cornwall.
‘Can’t it wait?’ asked Mr Ransome, seeing his effects halfway up the M1. ‘Speed is of the essence.’
‘I know,’ said the old lady, ‘whereas nuns have got all the time in the world. That’s the beauty of it except when it comes to answering the phone. I aim to go on retreat there in May.’
‘But it’s only February,’ Mr Ransome said. ‘I …’
‘They get booked up,’ explained the old lady. ‘There’s no talking and three meals a day so do you wonder? They use it as a holiday home for religious of both sexes. You wouldn’t think nuns needed holidays. Prayer doesn’t take it out of you. Not like bus conducting. Still ringing. They’ve maybe finished their hot drink and adjourned to the chapel. I suppose I could ring later, only …’ She looked at the coins waiting in Mr Ransome’s hand. ‘I’ve put my money in now.’
Mr Ransome gave her a pound and she took the other 50p besides, saying: ‘You don’t need money for 999.’