Приём топлива

Приём топлива.

«На Военно–Морском Флоте у военнослужащего может

быть только два состояния – живой или мёртвый. С

живым всё ясно, а мёртвый должен исполнять

свои до обязанности до тех пор, пока его не освободит

от исполнения оных начальник…»

(Из выступления командира бригады)

 

– 1 –

Был прекрасный солнечный воскресный день в городе–герое Владивостоке. Ничего не предвещало для командира ПЛ «Б–229» капитана 3 ранга Корчета Владимира Владимировича к ухудшению ГМО[1], что в переводе для непосвящённых означает рассказ Гидрометеоцентра о том, что нас – по их мнению – должно ожидать за окном. Солнце нежило и холило капитана 3 ранга, обволакивая его своей нежностью и негой. Правый глаз Владимира Владимировича был прикрыт, а левый лениво обозревал пирсы N–ской отдельной бригады дизельных подводных лодок и близлежащие сопки, покрытых молодой апрельской зеленью.

Душа командира свернулась калачиком в глубинах могучего тела и хранила таинственное молчание, которые хозяином воспринималось с благодушием и радостью – к–к–к–красота. И действительно, почему быть встревоженным – жена с детьми на Западе, отдыхая от супруга и тягостей подводнической жизни, в каюте стоит трёхлитровая банка со спиритус вини, наконец–то выцыганенная у прижимистого командира БЧ–5.

До конца служебного дня оставалось ещё, как минимум, часа четыре, как вдруг резкий звонок берегового телефона прервал безмятежное течение мыслей, к слову сказать, никакого отношения к службе не имеющих, командира, и внутренний голос, с ехидцей эдак, прогнусавил, что шара закончилась, и красотами бытия будут любоваться другие.

– Товарищ командир, – послышался на мостике искажённый до неузнаваемости шедевром отечественного производства под широковещательным названием «Лиственница» голос вахтенного центрального поста, – Вам срочно связаться с начальником штаба.

Как часто в нашей развесёлой жизни происходит всё вдруг. Вот только позволишь себе чуть–чуть расслабиться и помечтать, как это самое вдруг и накладывает вокруг вас самую большую кучу…

Это примерно так же как в конце 80-тых я наблюдал такую картину в Севастополе (кто не знает где он находится – отсылаю к атласу). Так вот, стою я и жду троллейбуса, а за моей спиной как раз находился магазин под псевдонимом «Штучный». Дело было где–то в октябре. Если кто помнит, спасибо Горбачёву, в те времена у нас рьяно боролись с пьянством. Свадьбы там безалкогольные, ну и так далее. А так как русский человек вперёд может двигаться только преодолевая им же самим созданные трудности, то процесс покупки положенной ему нормы водки в месяц был довольно своеобразным.

Чаки там всякие, не к ночи будут упомянуты, Норрисы, Ван Даммы, Стивены Сигалы – да их там просто или бы затоптали, как мамонтов в пещере, или удавили к чертям собачьим – и это в лучшем случае, а если бы они кому–нибудь наступили на горячо любимый мозоль, то могли бы их и порвать, как Тузик грелку, и не посмотрели, что они чемпионы чего–то там. В те времена самое главное было что? – правильно, пробиться к прилавку. Так вот. Один мужичок, видать, пробился и хорошо так затоварился. Надо отметить, что сей магазин был на некотором возвышении над тротуаром, в связи с чем к заветной двери вели 3 ступеньки. Я не знаю, что заставило меня повернуться в сторону этого мужика и посмотреть на него, а смотреть было на что – но вид у него, родимого, был блаженный, а лицо излучало потоки энергии счастья. В правой руке он держал деньги, а в левой – кто угадает с трёх раз? Правильно, никто! Авоську, из которой и торчали горлышки заветных ёмкостей.

Как мало надо для счастья человеку. Но зависть людская… Вот тут–то, в эти самые распрекрасные мгновения, как правило, и появляется это вдруг. Как я уже отмечал, дело было в октябре, и слегка примораживало, то есть ледочек там чуть–чуть всё–таки имелся в наличии. Наверное, для того черти раскатали, чтобы народ, как говорится, себя блюл и под ноги смотрел, а не нёсся, как угорелый в предчувствиях сладостных…

Очередь основная за продуктом, в те годы первой необходимости для 80 процентов нашего населения, стояла несколько в стороне и не мешала счастливому обладателю заветного продукта перемещаться в пространстве по своему усмотрению. Поэтому, хотя в тихо шумящей очереди и были лица завидущие, да и ручонки, надо полагать, загребущие также имелись в наличии, но к данному товарищу никто воздействий чёрной магии и грубой физической силы открыто не проявлял. Проявила нога, попавшая, ах опять это слово милое – «вдруг», на корочку льда.

И вот лицо, светящееся от гордости за то, что ему всё–таки удалось отстоять, пробиться и скупиться во славу Божию, постепенно начинает принимать вид лица, осознающего, что вот оно, непоправимое началось, а остановить никак уже невозможно. Как в замедленной съёмке, нога мужика соскальзывает со ступеньки, тело теряет опору и начинает падать вперёд.

Дальше начинается что–то невообразимое. Мужик, как кошка, переворачивается на спину (и это в полёте!), но забывает про законы физики. Руки под себя он не прижал, а растопырил их во все стороны, чем придал ускорение своей авоське. Опять–таки, что же здесь такого. Вот и не верь после этого в судьбу – а у мужика на роду, видать, было написано – в этот день ему, сердешному, водочкой не баловаться. Авоська, повинуясь размаху левой руки описала полукруг, приобрела необходимое ускорение и, повинуясь простенькому закону «масса, помноженное на ускорение», обзавелась дополнительной инерцией, на которую её ветхие ручки проектантами рассчитаны, по–видимому, не были.

Ита..а..а..к, мужик переворачивается на спину и приземляется на землю, левая рука описывает полукруг, но… так как после отрыва основной составляющей авоськи вместе  с содержимым, и также в связи с тем, что тело уже приобрело горизонтальное положение спиной вниз, ита..а..а..к ещё раз повторюсь –  рука описала полукруг не до конца, а застыла где–то под углом (с точки физики самым оптимальным) 60° и, казалось, застыла там в скорбной печали по вечной несправедливости судьбы. А в это время, нет, не угадали – «не Бонапарт переходил границу», как пел товарищ Владимир Высоцкий, и не основная часть авоськи – она, в соответствии с законами механики и аэродинамики, продолжала свой путь по воздуху, медленно переворачиваясь вокруг своей воображаемой точки общих масс, словно американский шатл после старта; так вот, в это время другой товарищ, стоявший неподалёку на той же остановке, что и я, решил помочь пострадавшему.

Кто постарше – помнят знаменитого вратаря Льва Яшина. В этот момент Лёва, царствие ему небесное, должен был отдыхать и сопеть в две дырочки – там ему было делать нечего. Прыжок был эффективен и красив, но… Опять это «но». Для особо одарённых повторюсь заново – день был простой, не табельный, подмораживало, время – далеко за одиннадцать, на которые дедушка Ленин так вдохновенно показывал рукой на рублёвой монете времён социализма. Бросившийся в прыжке товарищ рассчитывал, я так думаю, отталкиваться от нормальной поверхности, но, как мною выше уже было упомянуто, на роду лежавшего на спине мужика было написано…, поэтому прыгнувший отталкивался не от сухой плитки, а от подмороженной, что, как вы уже догадались, превратило прыжок на расстояние в обыкновенно падение на расстоянии полуметра от точки отталкивания.

Авоська, вернее – её остатки, медленно поворачиваясь, продолжала свой путь. В любом пути есть некая критическая точка, так называемая «точка невозврата», – это точка, из которой уже нет резона идти назад, так как до конца осталось столько же, сколь и до начальной точки путешествия. С авоськой это точка почему–то (снова – вдруг!) совпала с точкой минимального ускорения вверх и положением, когда открытая часть авоськи оказалась внизу. Что произошло дальше, надеюсь, всем понятно – произошло разделение головных частей, и всё содержимое авоськи продолжило свой путь по отдельным траекториям.

Вот тут–то всё и началось. Народ ринулся ловить отделившиеся головные части, но, ежели не судьба, так не судьба. То ли ветер был не туда, а цепи стабилизации и удержания курса в ёмкостях не работали, то ли влияние свободных поверхностей водки в перевёрнутом состоянии пол–литровой бутылки ещё не были до конца изучены учёными, но… повезло только одному. Медленно, но практически с равными промежутками времени, раздавались звуки бьющихся бутылок, словно набат по бесцельно прожитой жизни и затраченным усилиям…

Но был один счастливец – в акробатическом прыжке он дотянулся–таки до вожделенной тары и, вцепившись в неё, аки нищий в торбу, приземлился пузом на землю, предварительно свалив на землю ещё пару человек, среди которых была тётенька рубенсовских размеров. Тётя, сидела на пятой точке с видом карапуза, у которого в песочнице отобрали лопатку, и опиралась на руки, а в правой была... не угадали – не авоська, а сумка, судя по частым, но мелким выпуклостям, с картошкой.

Везунчик,  улыбаясь,  поднялся  на  ноги,  прижимая  к груди заветную… Однако в это время

поднялась на ноги и тётя. Лицо её из состояния младенца постепенно принимало вид Горгоны. Лицо её краснело, волосы шевелились, как змеи у Медузы на голове, рот открывался, но ни одного слова из него не вылетало. Правая рука сделала короткий размах, и, опять–таки масса на ускорение!, сумка, произведя короткий путь по дуге, врезалась в покусителя. Вот чего обладатель заветной не ожидал от судьбы, так этого… Хлопца смело, а так как инстинкт самосохранения был сильнее, приземлялся он уже на обе руки сразу, но ни в одно из них заветной не было. Раздался последний дзвяк, и тут мужик, всё ещё лежавший на земле в полнейшей прострации, наконец–то вымолвил: «Пиз…ц», и все поняли, и прочувствовали, и осознали, и прониклись…

Так к чему это я… Вдруг – это то, что ты хочешь одно, а наверху если решили, что у тебя сегодня безалкогольный день – тебе только и останётся что сказать вышеупомянутое слово. Так и командир вышеупомянутой подводной лодки, ныне лежащей на дне Тихого океана и не пожелавшей быть проданной в Китай на металлолом, вместо приятного времяпровождения в мечтах и грёзах, повторив уже озвученное слово, пошёл в штаб…

А тем временем… Правильно, это только в фильмах, как, например, «Слушать в отсеках», в съёмках которой я принимал некоторое участие (читайте мой рассказ «Как снимался фильм»), подводной лодкой управляет командир, штурман и три минёра, но на самом деле центральной фигурой в деле погружения и всплытия чуда инженерной мысли является механик, то бишь командир БЧ–5. Имелся и таковой на вышеозначенной подводной лодке.

Капитан–лейтенант Пониковский Станислав Семёнович, немаленького веса человек как в прямом, так и в переносном смысле. Дважды его пытался уволить начальник штаба флота, но не получилось как–то у адмирала…

Дважды представлялся за не очень тупую голову к досрочному присвоенную очередных званий «старшего лейтенант» и «капитан–лейтенанта», оба раза получал их позже всех на три месяца, но с отметкой в личном деле «досрочно», за что честь и хвала нашим горячо любимым отделам кадров. Механик был в печали. Для печали была хорошая причина – банальный флюс. Щёку раздуло, челюсть ныла и никого рядом, чтобы дать в морду… Сами понимаете – тяжело.

Через стенку с коридором в таком же положении находился его старшина  команды  машини-

стов–трюмных мичман Метельников Владимир Сергеевич, также известный всему подводному флоту Дальнего Востока человек. Известен был тем, что с ним нельзя было выпивать больше трёх рюмок. После этого в нём просыпался кубанский казак, а если под рукой ещё и оказывался кухонный лодочный нож, да плюс немного фантазии и осознания того, что в девятнадцатом Троцкий поступил несправедливо с казачеством… то звали механика с его командиром группы. Володя Метельников  связывался  и лежал в таком виде до полного осознания того, что он не на Кубани, а за казаков с Троцким уже рассчитались…

Старший лейтенант Кочаров Александр Валентинович, командир электротехнической группы, был тоже немаленького веса, обладал в двадцать три года обширнейшей лысиной, как у дедушки Ленина, что явно указывало на склонность к учёности… Он также был не в лучшем расположении духа – температурил, так за 39 с копейками.

Основные лица действия обозначены. Были ещё и моряки, но они являлись статистами, и к описываемым событиям имели отношение постольку – поскольку являлись подчинённым вышеперечисленных товарищей.

Немного о героях. Механик, метр семьдесят восемь, вес – сто двадцать, пульс – ну это ни к чему… Волосы чёрные, с проседью, глаза коричневые. Соображает быстро во всём, что не касается себя. Женат, двое детей.

Командир группы – метр семьдесят, вес сто, остатки волос – непонятного светло–коричневого цвета, глаза серые, женат, детей нет.

Старшина команды машинистов–трюмных – метр семьдесят, вес – шестьдесят с тапочками, волосы тёмные, глаза пропитые, не женат, детей, извините, не считал.

Ита..а..а..к, вся троица была в печали. А чем на Руси святой изгоняют печаль–кручинушку служивых людей? Правильно – женщинами, жратвой и водкой. Насчёт первых было затруднительно. Это сейчас на территорию воинской части пролезают все – начиная от любой портовой шлюхи и кончая английской журналисткой, что примерно одно и то же в моём понимании, иначе чем объяснить тот факт, что жену командира стратега не пускают, а какую–то там мисс – «Please be kind enough to let us go through here, Miss…(пожалуйста, будьте любезны, давайте пройдём сюда, мисс… – это для владеющих английским со словарём)», вместо того, чтобы «And you would not have gone to fuck you… (а не пошла бы ты на…)».

Со жратвой, ясный перец, у двух товарищей как–то было туговато с желанием, так рот, по понятным причинам, открываться не особенно и желал. А вот с водкой дела обстояли попроще. Надо сказать, что механик, как я уже отмечал ранее, был с маленькой придурью что–ли, как считали многие его сослуживцы, – не употреблял. Вот все употребляют, а он – нет. Ему не раз намекали, что, мол, в компании надо веселиться, а не закусывать, но механик твёрдо придерживался своего мнения, что настроение можно поднять и без приёма внутрь горячительных напитков.

За свою жизнь до этого он попробовал спирт только один раз в жизни – это было в армии. До армии была у него девушка, звали её… А не всё ли равно как. Так вот, на втором году службы по защите единого и могучего приходит ему письмецо, извини, мол, приглашаю тебя на свадьбу. Товарищ опечалился и пригорюнился. Но свет не без добрых людей. Командиром роты у него был старый майор Малахов, любящий всем показывать пачку «Памира» и говорить, что на ней изображён он, родимый, но на пенсии…

Товарищ майор умел говорить с людьми доходчивыми словами – это замполит бы развёл бодягу о том, что есть психология человека, что возрастные изменения психики женских особей хомо сапинса и так далее, то есть бы говорил бы с час ни о чём и эффекта должного не добился, кроме настойчивого желания поспать где–нибудь в закутке. Майор спросил просто: «От неё?». Механик, тогда ещё старший сержант, кивнул головой. «Вышла замуж?» Опять кивок. «Пошли за мной!».

Сержант пошёл. Комроты зашёл к себе в каюту (кабинет по–сухопутному), не говоря больше ни слова, достал стакан, бутыль, набулькал полный стакан из бутыля и сказал: «Пей». Сержант взял стакан в руки. В нос ударил запах спирта. До этого сержант никогда не брал в рот не то что спирта – пива не пил. Майор прочёл в глазах все, что сержант пытался  сказать, и рявкнул: «Пей, сука». Сука, не выдыхая, выпила. Закусить её никто ничем, естественно, не предлагал – мануфактуры под носом – хоть занюхайся…

Если вы думаете, что сержант упал, ему было плохо и так далее – не угадали. Спирт протёк в пищевод наподобие водички. Отставной хлопец поставил стакан, и, после приказания: «Иди спать», вышел из каюты. Опять–таки, если вы думаете, что он пошёл спать – неверно. Он пошёл в мастерскую, которая находилась в подсобном помещении в баталерке, достал копейку образца 1964 года, зажал её в тисочках, распилил ножовкой пополам, половину выбросил в окно, вторую вложил в подписанный конверт в бумажку, на которой чётко написал: «Оцени себя и вышли сдачу», вызвал дневального, отдал ему конверт и, сказав ему, чтобы он отправил письмо, отправился выполнять приказание командира роты. На этом страдания по утраченной любви у сержанта кончились.

Ита..а..к, водка. На подводной лодке её, понятный перец, нет, зато у механика  имелся  запас це два аш пять о аш. Запас был сиротский – литров под сто, то есть народу было где развернуться, но… как вы уже читали в начале, механик был прижимист насчёт этого дела, что ни у кого из соблазняющихся и часто страдающих по утрам восторга не вызывало... И вот, механик собрал всех героев до кучи.

– Что будем делать? – спросил он у собравшихся, – надо лечиться.

Народ был согласен, ибо ценнее мысли никто не мог и предложить, а здоровье военнослужащих всегда должно быть в соответствии с Воинскими Уставами – то есть позволять выполнять поставленные задачи.

– Исходя  из того, что дантисты по воскресеньем имеют непонятное желание отдыхать и не ходить на работу, – продолжил механик развивать свою мысль сквозь неполно открывающиеся губы, – то перспектива вырывания зубов откладывается, как минимум, на сутки. Доктора на лодке также нет, паскуды, – плющится дома под крылышком у жены.

Народ не отрицал очевидного и ожидал следующей ценной мысли.

–  Думаю, – продолжил змей–искуситель в образе командира БЧ–5, – что выражу общее мнение собравшихся, о том, что необходимо применить тактику обезболивания и обеззараживания наших организмов. Так как новокаина у нас нет, а есть шило, то…

Бурных аплодисментов не последовало, зато, как по мановению палочки, появились три стакана и бутыль с водой. Что мне всегда нравилось в организации приёма внутрь горячительных напитков офицерами нашего доблестного Военно–Морского Флота, так это моментальная готовность закуси при наличии этого самого горячительного напитка. Это в Америке или в Англии за стол не сядут, если не нарежут себе бутербродиков со всякой хренотенью, или гамбургеров или… что–нибудь из национального, собачьего...

У нас на флоте всё проще. Продукты где хранятся? В провизионках. А охлаждаются провизионки как? «Машкой» – то есть холодильной установкой. А кто её холил, лелеет и взращивает на зависть врагам советской власти? Правильно, командир БЧ–5. Поэтому, исходя из вышеперечисленных допущений, теорему Бернулли о ламинарном движении потока жидкости по трубе доказать абсолютно просто. Снабженец, если хочет течь по трубе, то есть спать, спокойно, должен шибко возлюбить механика, аки отца родного. Что он и делал…

В связи с этим у механика всегда имелся НЗ – неприкосновенный запас консервов и галет, в основном, для начальствующего и проверяющего состава, ибо все проверяющие расходуют столько физических и нравственных усилий на выискивание неполадок и нестыковок в организации лодочной жизни, что без пополнения энергии организмам проверяющих ну просто не обойтись.

Поэтому Станислав Семёнович не погнушался наклониться к сейфу, упрятанному в левой тумбе стола, открыл его и вытащил широким жестом фокусника 2 банки сайры. Подумав, механик галеты доставать не стал. Оттуда же, из сейфа, были извлечены 3 вилки – каждому на рыло. Механик пересел на диван. Слева от него расположился Александр Валентинович. На стуле, испросив разрешения, невесомо опустил свою задницу Владимир Сергеевич, аккуратно поставив при этом на стол чайник с водой, но, увидев на столе бутылку с пресной водой, быстро встал и вышел из каюты с чайником.

Пройдя три шага в нос и завернув налево, он скрылся в своей каюте, там поставил на столик чайник, вернулся в каюту механика, испросил разрешения присутствовать, и вторично опустился на стул. Натюрморт, наконец, был дополнен. Достав правой рукой заветный флакон с не менее заветной влагой, механик бестрепетно наполнил бокалы, то есть стаканы.

В это время Владимир Сергеевич жестом фокусника вытащил корабельный кухонный нож. Если кто не знает, что это такое – опишу его. Это полоса металла, увенчанная пластмассовой рукояткой, имеет в длину сантиметров 50 и в ширину сантиметров 7 с соответствующей толщиной, что позволяет, по моим многолетним наблюдениям в исключительно аварийных случаях использовать их вместо аварийных кузнечных зубил. А вот таким скромным «ножичком» старшина команды, не мудрствуя лукаво, открыл банки. Хорошо…

Тостов не произносилось. Механик резко выдохнул и одним лихим движением влил в себя жидкость. Булькнуло. Дыхание спёрло, но не совсем – запивать не пришлось. Вилкой подцепив кусок сайры и с превеликим трудом открыв рот, механик медленно просунул рыбину в рот. Так же медленно вынул вилку изо рта и, с великим бережением закрыв рот, начал медленно двигать челюстями вверх–вниз, перемалывая рыбу.

Вслед  за  начальником  употребили  и  подчинённые. Владимир Сергеевич, выпив, посчитал недостойным кубанского казака поганить выпитый спирт закусью, поэтому ограничился занюхиванием рукава. Александр Валентинович от закуски отказываться не стал – шумно зажевал сайриной. Процесс пошёл.

Механик прислушался к внутренним ощущениям. Ничего… Это его удивило, однако, помятуя о первоначальном опыте употребления горькой, он не расстроился. «Была, не была!» –  махнул он на всё рукой, наливая по второй. В глазах подчинённых служба начинала приобретать какой–то смысл и интерес. Выпили, по закуске прошлись тем же макаром, что и при употреблении первой. Жить становилось всё интересней и веселей, однако, зубная боль проходить не желала.

В голове у механика начинало потихоньку гудеть, как в трансформаторной подстанции. Мир начал потихоньку терять свои привычные очертания, принимая вид лёгкой дымки. Затягивать дальше процесс обезболивания смысла не имело, поэтому Станислав Семенович вновь пополнил ёмкости. Лысина у Александра Валентиновича начинала потихоньку принимать цвет Флага нашей бывшей необъятной и неделимой Родины, однако, взор командира группы оставался твёрдым. Владимир Сергеевич после второй изволил понюхать банку с сайрой. По его глазам можно было видеть, что жизнь в его глазах в полной мере обогатилась своими естественными природными красками…

Механик был староват для своего звания (ему уже стукнуло слегка за 30), но опытом он обладал довольно хорошим, поэтому он не поленился протянуть руку и забрать корабельный ножик из–под руки Владимира Семёновича к себе на диван, так как помнил, что черти в голове у старшины команды, одетые в национальную казачью форму, могут появиться в любой момент…

В третий раз наклонилась бутыль и драгоценная влага разлилась по стаканам. Все дружно подняли свои ёмкости и опрокинули содержимое туда, куда ему и предназначалось. После этого стаканы были поставлены на стол, руки всех присутствующих товарищей взяли по вилке и, наколов по куску сайры, отправили их вслед за родимой…

Процесс пошёл. Механик вдруг ощутил, что ворочать языком и шевелить челюстью стало как–то попроще, боль потихоньку куда–то исчезла и жить стало чуточку веселей. Прислушиваясь к давно забытым ощущениям  отсутствия боли в рту, механик начал более энергично жевать челюстью. Не болело…

Механик не поленился зачерпнуть вилкой ещё один кусок сайры (предпоследний в банке) и, лихо раззявив рот, отправил её в некогда ещё мучавший его источник жизненных неурядиц…

Ничего не произошло. Челюсть жевала себе потихоньку, боль отсутствовала начисто, однако и резкость в глазах куда–то подевалась. Механик оглянулся и увидел от себя справа ярко–огненную лысину своего подчинённого, который, привалившись правым плечом к переборке уже посапывал в две дырочки.

– Эк его, родимого, сморило–то, – подумалось механику, – вроде и пили–то всего ничего!

Но вслух он попытался сказать  Владимиру Сергеевичу чтобы тот помог перетащить тело лейтенанта на коечку, но слова из глотки вылетать не хотели, поэтому механик мысленно махнул рукой на слабосильного подчинённого и задумался о сущности бытия…

 

– 2 –

Думалось легко, так как совсем не думалось. Справа, на фоне переборки, пунцово оттеняла слоновую кость покраски лысина подчинённого. На стуле, уронив голову на грудь, мирно отдыхал старшина команды машинистов–трюмных, а командир БЧ–5 в тихой меланхолической задумчивости водил вилкой по опустевшим внутренностях банки. Было тихое послеобеденное время, когда организм подводника чувствует свою значимость и необходимость отдыха, узаконенного корабельным уставом и флотским распорядком дня…

Ах, как много в этом рассказе будет слов «но», «вдруг» и им подобным. Так и сейчас вдруг по кораблю раздались звонки учебной тревоги. Для настоящего советского подводника, в каком бы состоянии он бы не пребывал  – то ли в состоянии стояния, то ли в состояния полного нестояния, – учебная тревога – это святое, как и подъём Военно–Морского Флага на корабле. Поэтому три тела, мирно пребывающие в нирване в каюте командира БЧ–5 вдруг встрепенулись и сделали движение, чтобы убыть по своим местам, узаконенным типовыми корабельными расписаниями.

Но не тут то было. Старшина команды бодро вскочил и въехал лбом в переборку, не вписавшись в дверной проём. Звук удара и голос «Ой, бля…» раздались практически одновременно. Механик даже явственно увидел россыпь звёзд, посыпавшихся из глаз Владимира Сергеевича. Александр Валентинович, не открывая глаз, вскочил и двинулся к выходу из каюты. Так как глаза были закрыты, то своим корпусом, как трактором, он начал перемещать в пространстве стул, а через шаг и Владимира Сергеевича, который, держась на лоб и сетуя на узкие корабельные двери, снова въехал лбом в край двери. Звёзды посыпались гуще и стало ощутимее светлее. Александр Валентинович, не открывая глаз, вышел из каюты вместе со стулом и Владимиром Сергеевичем.

Стало немного темнее, поэтом механик решил не рисковать. Огромным усилием воли он заставил себя встать с непривычно мягкого дивана и начал производить работу по перемещению своего тела в пространстве, для чего ему было необходимо: сделать три шага, дабы покинуть свою каюту, развернуться на 180 и закрыть дверь на ключ, далее опять совершить разворот и произвести 4 шага до трапа. Поднявшись по трапу необходимо было сделать 3 шага до переборки, наклониться, перелезть через переборочную дверь, спуститься с приступки и дойти до своего кресла в центральном посту, в простонародии именуемом «цэпе». Что и было сделано практически на автопилоте.

Тело механика угнездилось в родимом кресле, о котором я уже не раз рассказывал в своих повествованиях, и мысли потекли в привычном направлении, отполированном годами службы. Схватившись за эмэлку, механик нажал циркуляр на шедевре отечественного радиопрома и, как ему показалось, сказал: «Доклады по отсекам». Но это ему так думалось, а на самом деле послышалось «Ды..ы..ы, бля.., су.., се…м». Если вы думаете, что это нецензурные выражения я тут закамуфлировал, то с первого раза не угадали. Из нецензурного там было только прозвище женщины лёгкого поведения, произносящееся военнослужащими только лишь для того, чтобы подчеркнуть своё отличие от женского пола, всё остальное было в соответствии с «Командными словами». Но боли–то во рту не было, а флюс, милый, остался на месте, поэтому, челюсть, хоть и  двигалась  более или менее свободно, пропускала звуки дозировано, а на всё остальное ей было начхать…

В цэпе стоял командир, который перед этим отправил дежурного по кораблю (а им был штурманёнок) и смотрел на потуги механика. Так как он стоял рядом со своим креслом, то из лица командира БЧ–5 ему была видна только левая щека, выступавшая из контура головы, что наводило на вполне определённые размышления и выводы. Ему стало всё понятно…

– Механик, не пыжься, – команду на приготовление дизеля я уже дал, – сказал командир, но Станислав Семёнович злостно игнорировал слова начальника, так как в его голове, как у Терминатора, была заложена программа повышения боевой готовности корабля по учебной тревоге – дать команду, принять дублирование, проверить исполнение, доложить на мостик. Команду он дал, а остальные три пункта выполнены не были.

В это время из громкоговорителя начали звучать отрывки человеческой речи, в переводе на русский означающие что такой–то отсек принял сигнал «Учебная тревога»… и так далее. Программа в голове механика сделала отметку – пункт второй выполнен, пора переходить на пункт третий.

– Ускорились, тараканы, мать вашу, снимаю норматив, – рявкнул он в эмэлку, удивившись попутно – как это слова не застряли во рту. Тут он повернулся и сквозь лёгкий английский туман увидел нечто, фигурой напоминающее командира. Чем мне нравятся военные – это способностью адекватно реагировать на внешние военные раздражители в любой ситуации.

Вот, например, выпил человек стопочку в своём кабинете с устатку по окончании служебного дня. Повторил. Полегчало. Заходит начальник штаба – адмирал, не пенёк какой–нибудь… Если Вы думаете, что человек его не заметит – ошибаетесь. Человек встанет, как положено отрапортует и доложит, и будет внятно воспринимать задаваемые адмиралом вопросы и также внятно отвечать на них и ни разу не собьётся. А придёт домой – там гражданское лицо начнёт что–то ему выговаривать, типа «опять, козёл, никакой»; «сколько, сволочь, пить можно» и всё в таком же духе, – и человек перестанет воспринимать информацию, поступающую извне и, ессно, будет поступать в соответствии с неправильно принятой информацией и… программа зависает, отношения в семье портятся и тэ пэ, и тэ дэ. А встретил бы его дома человек в форме и, желательно, в погонах на порядок старше его, – и всё было бы путём, никаких скандалов, только – «виноват, мэм», «больше не повториться, бля буду», «через пару маленьких всё исправлю…». Короче, идиллия!

– Товарищ командир, сейчас приму доклады, – прошамкал механик, преданными глазами смотря на горячо любимого отца–командира, чтоб ему ни дна, ни покрышки. – Всё будет хорошо, через пять маленьких доложу о готовности.

Командир больше по движению губ Станислава  Семёновича  догадался  о  смысле  произнесённых механиком слов, так то, что вырывалось из глотки сквозь щёлки едва открывавшихся губ механика только отдалённо напоминало речь. В это время в ЦП появился потомок кубанских казаков и ярый враг Троцкого. В отличие от механика Владимир Сергеевич говорить мог, несмотря на свой флюс, который был раза в 2 меньше чем у непосредственного начальника,  и его состояние выдавали только подозрительно блестевшие глаза.

– Товарищ командир, механик болеет, но он в состоянии, – дальше его мысль не распространялась, ибо любому на нашем некогда океанском флоте ясно, что образцовый военнослужащий всегда в состоянии… нет, не то, о чём многие тут, не сомневаюсь, подумали – об этом как–нибудь попозже, ибо то состояние определяется многими факторами, в том числе и количеством влитого в себя допинга…, выполнить приказ командира, читай – Родины. Командир, как и товарищ Метельников, не сомневался, а поэтому он сказал:

– Метельников, садись в ЦП – будешь на телеграфе, механика поднимайте на мостик – рулевого нет, а штурманёнок один, ему в гироспальне  ГКУ заводить.

– Есть, товарищ командир, – ответствовал потомок и, увидев бойцов, дал им команду обеспечить перемещение механика в пространстве из ЦП на мостик, чтобы было весьма непростой задачей учитывая немалый вес (как я уже упоминал выше) последнего и явное нежелание Станислава Семёновича покидать уютное родимое кресло.

После некоторого времени, проведённого в борьбе нанайских мальчиков (отдирание рук механика от подлокотников, приподымание его тела из шедевра конструкторской мысли и т.д.) Станислава Семёновича трое бойцов подтащили к нижнему рубочному люку. Дальше начались проблемы. Втроём тело механика ещё более–менее поднималось вверх и передвигалось по горизонтали, однако, для того, чтобы  окончательно совершить работу по перемещению ста двадцати кг нежелающего совершать даже мало–мальские сдвиги в пространстве тела механика, сил у троицы не хватало. Командир смотрел на данное действие с удивлением и интересом, ибо в таком виде Станислава Семёновича он видел впервые. Наконец, это ему надоело…

– Пожар на пирсе, – рявкнул он, – механик, наверх.

Троицу раскидало по отсеку. Один улетел по трапу вниз, но там его задержал ПСНЛ–20, одиноко лежавший в проходе и ещё не установленный на своё полуштатное место. Второго впечатало в двенадцатиклапанную колонку, где он и затих, счастливый от того, что ещё легко отделался. Третьему лететь было некуда, поэтому ему досталось сильнее всего. Тело механика исчезло в шахте входного люка и через несколько секунд все услышали голос командира БЧ–5, более всего напоминающий рёв разбуженного медведя…

Командир, улыбаясь, поднялся наверх. На пирсе стоял обалдевший механик, который включил свою подпрограмму по борьбе с пожаром на пирсе, но зрительные рецепторы не обнаружили ни дыма, ни открытого огня, в связи с чем программу зациклило – то есть команда «пожар на пирсе» есть, а самого пожара нет. Трагедь, да и только…

Командир, поднявшись на мостик и наблюдая с лёгкой улыбкой всю эту картину Репина «Не ждали», снова дал команду:

– Командиру БЧ–5 на мостик.

Зацикленная программа тут же остановилась – появилась новая вводная, которая разрешала игнорировать предыдущую, чем освобождала оперативную память Станислава Семёновича, тело которого повернулось на 180 градусов и бодро потопало в вышеозвученное место. Прибыв туда, он прошамкал, едва открывая рот:

– Капитан–лейтенант Пониковский по Вашему приказанию прибыл…

На самом деле в эфир вылетело следующее: «Кап…л…т….Пан..ск.. вэ прбл». Так как командир нич