Москва. Воскресенский храм
В 1912 году в купе поезда, следовавшего из Москвы по Брестской дороге куда-то в сторону Европы, случайные попутчики повели обычный в таких случаях разговор. Обсуждались московские новости. Господин помоложе делился своими восторгами относительно новых построек:
— Видел я первую старообрядческую церковь на Разгуляе. Выстроена каким-то молодым архитектором, фамилию забыл. Но, очевидно, иностранец.
– Почему иностранец? – поинтересовался его попутчик, господин чуть за 40, с выдающимися пышными усами и аккуратной бородкой с проседью.
– Да у нас, в Москве, так не строят. Всё законченно, всё сделано аккуратно, обдуманно и даже двор весь обсажен низкими кустами сирени, забор сделан по рисунку. Очень оригинальная архитектура.
– Могу вас заверить, что этот архитектор русский.
– А как его фамилия?
Тут уж усачу пришлось представиться. Ведь архитектором изумительной церкви в неорусском стиле в Токмаковом переулке был именно он – Илья Евграфович Бондаренко. Кстати, его собеседник тоже оказался архитектором – это был 27-летний Борис Андреевич Коршунов (будущий авангардист, создатель, в частности, фабрики-кухни N 1 в Иваново-Вознесенске).
Стоит простить молодому Коршунову его «низкопоклонство перед заграницей» — и не только потому, что он, действительно, принадлежал к немецкой школе, недавно окончил высшее техническое училище в Карслруэ. В те годы в «русском» стиле в Москве, действительно, охотно строили архитекторы-иностранцы. Вспомним два корпуса особняка Щукина на Малой Грузинской (один из них построил уроженец Франкфурта-на-Майне Бернгард Фрейденберг (впрочем, он предпочитал называться Борисом Викторовичем), другой – швед Адольф Эрихсон). Или здание Московского общества призрения, воспитания и обучения слепых детей на 1-й Мещанской (ныне – проспекте Мира) – работу немецкого архитектора Густава Гельриха…Кажется, впечатлительный архитектор несколько преувеличил? Это и есть тот настоятель-изувер — И.М. Горбунов
Но заказчики Бондаренко с этими архитекторами вряд ли бы стали иметь дело. От иностранцев они шарахались, как от чумы. Для них и Илья Ефграфович-то был чужак, или «внешний», как они говорили… Староверы-беспоповцы поморского согласия держались замкнуто и строго.
Вот как сам Бондаренко описывает их:
«Подбор типов был на редкость интересный. Патриархальный настоятель со всем его синклитом был изувером, с зачесанными на лоб волосами, обросший огромной бородой, начинающейся у глаз, и глаза смотрели исподлобья, из-за густых надвинутых бровей. Недоверие сплошное, оглядка, окуривание ладаном помещения после того, как я уходил. Дотронуться рукой до старых икон не было возможности, и я мог только издали делать указания в размещении икон для придания иконостасу более стройного и живописного вида, но когда хотелось выявить очарование древней русской живописи и выделить какую-нибудь икону высоких живописных её достоинств, я наталкивался на запрет, что это нарушает «чин». Попытки дать больше света в помещение моленной, чтобы заиграли краски целого богатого собрания иконописных шедевров (а таких было много), вызвали целую бурю.
— Отцы наши жили в потемках, проживём и мы и веру соблюдём!
Так я и отступился. Наконец, освящение моленной. С большой неохотой разрешено было мне остаться, только подальше, у дверей, откуда я и наблюдал, как одетые в чёрные длинные кафтаны, длиннобородые настоятели и «христиане», как зовут они себя, истово проводили чин богослужебный, а слева стояли рядами в тени сарафаны с платочками белыми на головах – московские купчихи, торгующие мукой. Пенье унисонное, лестовки, половички для опускания на колена, истовое каждение ручными старыми глиняными кадильницами»… (неопубликованные воспоминания архитектора цитирую по книге Е.М.Юхименко «Поморское староверие в Москве и храм в Токмаковом переулке»)Храм в Токмаковом переулке, шедевр Илья Бондаренко. Фото начала ХХ века
Тут речь, впрочем, идёт о другой общине поморцев и другой постройке (последовавшей сразу за храмом в Токмаковом переулке) – часовни 1-й Московской общины старообрядцев поморского законнобрачного согласия в Переведеновском переулке (увы, не сохранившейся). Это, собственно, были конкуренты заказчиков Воскресенского храма в Токмаковом переулке, относившихся ко 2-й Московской общине. И тут надо немного рассказать историю поморского согласия.
О Преображенском «кремле» – цитадели староверов-беспоповцев федосеевского согласия на Преображенке, толка очень близкого поморскому, у нас был материал.
О Преображенском кремле и безбрачии староверов (Преображенский вал, 17)
До 90-х годов XVIII века различия между согласиями были минимальными, в спорных моментах удавалось найти компромисс. Собственно, и те и другие были поморцами (федосеевцы именовали себя «старопоморцами») – то есть пришли с Севера, куда их предки в середине XVII века бежали от Никоновских «новин» — на Керженец, на Выг, в Стародубье. Федосеевцы просто были последователями одного конкретного поморца – Феодосия Васильева, творчески развившего учение. А просто поморцы проповедями Феодосия не впечатлились. Общины до некоторых пор жили дружно и духовно окормлялись в часовнях Преображенского кладбища. Ждали близкого конца света, в брак не вступали, более 100 лет не рожали детей, пополняясь почти исключительно за счет новобранцев из числа никониан. Логика простая: нет епископов, не подчинившихся «новинам» – нет рукоположения в священники – нет попов – нет таинств – нет и брака, как нет евхаристии и елеосвящения. А любое сожительство мужчины и женщины, не освященное венчанием, есть просто блудный грех). Тех членов общины, которые, ослушавшись, всё-таки нарушали «девственное житие» (венчаясь в никонианской или староверческой поповской церкви, или так, гражданским браком, без венчания) называли «новоженами» и карали строго: с ними было запрещено совместное молитвенное общение, проживание в одном помещении, общая трапеза. Но когда со времени злополучной церковной реформы минуло уже почти полтора века, даже упрямых беспоповцев стали одолевать сомнения: конец света что-то затягивался, надо было как-то всё-таки решать вопрос о браке.
И московские поморцы стали засыпать своих духовных наставников в северной Выговской обители просьбами разрешить им жениться. Аргументы приводились такие: по заповеди, данной в Раю Адаму и Еве — «плодитесь и размножайтесь», сущность брака изначально не связана со священноначалием, таинство брака совершает сам Бог. Священники начали венчать только с XI века в Византии, это правило было введено гражданскими указами императоров — и то больше для того, чтобы кто-то проверял, имеют ли жених и невеста право вступать в брак (свободные не должны были жениться на рабах). То есть священник при заключении брака выступал не как носитель таинственной благодати, полученной им в таинстве рукоположения, а как блюститель гражданского порядка. Конечно, со временем венчание прочно вошло в церковную традицию в качестве одного из тех таинств, совершать которые может только священник, но по сути-то им не является.
С этими аргументами согласились уже даже строгие Выговские старцы и, махнув рукой, дозволили слабосильным мирянам брак. Но не крепкий в вере, как сталь, наставник федосеевской общины Преображенского кладбища Илья Алексеевич Ковылин! Никаких браков – решил он. С тех пор пути федосеевцев и поморцев разошлись надолго. Разве что хоронить «брачников» на своем Преображенском кладбище федосеевцы соглашались, но о молитвенном общении не могло быть и речи. Вот тогда-то, в 1796 году и возникла необходимость для поморцев искать себе пристанище.
Сначала оно нашлось на другом берегу Яузы – на Покровской (ныне Бакунинской) улице, во владениях купца Монина – моленная так и стала называться – Монинской, а при ней – общежительство почти как у федосеевцев на Преображенке, разве что размером поменьше (в богаделенном доме – всего только 100 призреваемых). Зато капиталом побольше (самые состоятельные купцы предпочли брачное согласие безбрачному и перешли с Преображенки к монинцам: каретник Иван Пименов, серебряник Аким Дмитриев, владелец суконной фабрики Максим Зенков и другие. Всё-таки вопросы наследования собственности имели для этой публики значение, а, значит, им нужен был брак…
Впрочем, община росла – к 1827 году прихожан Монинской моленной стало уже около 7 тысяч.
Как выглядела и где точно находилась Монинская моленная – не очень понятно, где-то напротив Балакиревского переулка. Видимо, в районе дома 54 по Бакунинской. Просуществовала она недолго – чуть больше 30 лет. Беда пришла в тот момент, когда престол митрополита Московского и Коломенского занял гонитель «древлего благочестия» Филарет (Дроздов). Кстати, православный святой, прославленный в святительском чине. И именно за то, что привёл в лоно Синодальной Церкви многих староверов – и шли они отнюдь не по доброй воле…проект храма в Токмаковом переулке. И.Бондаренко
Надо сказать, о численности и месте дислокации староверов власти в те годы не так уж и хорошо были осведомлены. По отчетам полиции и духовенства выходило, что их ну от силы процента два… Староверы не жалели денег на то, чтобы именно так и писалось в отчётах. «Прикормлены» были все: надзиратели, полицмейстеры, квартальные, приставы, да и священники-никониане тоже. Размеры взяток были астрономические. К тому же староверов было объективно трудно посчитать: священники, как правило, отмечали раскольниками только поповцев, которые были на виду, будучи приписаны к своим церквям и монастырям. А беспоповцы, за исключением официально зарегистрированной Преображенской федосеевской общины, отправляли свои обряды тайно. Приходские священники за 2 рубля за милую душу делали записи в метрических книгах о якобы состоявшемся крещении младенца в православие. И зачастую их доход от «еретиков» был значительно больше, чем от собственного прихода…Храм в Токмаковом. Фрагмент
Покой староверов нарушили иностранцы. И, как это у нас часто бывало, из самых лучших соображений. В 1839 году по России прокатился француз маркиз де Кюстин и записывал всё, что видел – в том числе и про многочисленных староверов. Вслед за ним – прусак барон Август фон Гакстгаузен, который вообще-то желал написать экономический труд о русском сельском хозяйстве, но в итоге увлекся фольклором, бытом и вопросами вероисповедания. Барон фон Гакстгаузен горячо сочувствовал староверам и приводил всяческие аргументы в пользу того, что властям разумнее всего было бы проявить веротерпимость к собственным соотечественникам, чья вера не так уж и сильно отличается от той, что требует Священный Синод. Но власти не вняли. Мало того, прочитав труд барона — «Исследования внутренних отношений народной жизни и в особенности сельских учреждений России», они только за голову схватились: выходило, что раскольниками-то Россия так и кишит… Барон описал многочисленных беспоповцев, и даже несколько вовсе не известных в Петербурге согласий, вроде бегунов, постоянно перемещавшихся из одной местности в другую. В общем, пришлось Министерству внутренних дел снаряжать по стране собственные экспедиции. И тут всем стало по-настоящему страшно. Допустим, в селе Сопелки в 12 верстах от Ярославля никаких раскольников вообще не предполагалось. Но посланная туда комиссия выявила их около ста, размещавшихся в домах с тайниками: фальшивыми крышами, двойными стенами… Вырисовывался совершенно другой масштаб проблемы, о которой власти уже давным-давно и думать забыли. Всего экспедиции в Ярославскую, Нижегородскую, Костромскую губернии насчитали свыше 556 тысяч староверов разных толков, а вовсе не 47,5 тысячи, как гласила официальная статистика. Спроецировали полученный результат на страну – получилось 40 % населения… С этим уже нужно было что-то делать. Вот тут-то и начались знаменитые Николаевские гонения на старую веру.Внутреннее убранство храма в Токмаковом
Впрочем, Монинскую моленную власти обнаружили закрыл даже раньше – в 1837-м году. Их выдали именно браки. Две чрезвычайно многолюдные свадьбы 1827 года – в семье купеческой жены Грибовой и купца Константина Егорова. Заметивший их священник стоявшего неподалёку Богоявленского собора в Елохове (ещё старого, в котором был крещён Пушкин. В 1837 году его разберут и на его месте к 1845 году архитектор Тюрин построит тот пятикупольный Богоявленский Елоховский собор, который мы знаем) то ли оказался неподкупным, то ли на налаживание отношений с ним пожалели денег (территория Монинской часовни относилась к другому приходу – Ирининской церкви). В общем, он донёс митрополиту Филарету. И хотя приемлющие брак, молящиеся за царя поморцы считались просто «вредной сектой», в отличие от федосеевцев, брака не приемлющих и за царя не молящихся и, следовательно, относящихся к «сектам вреднейшим» (наряду с иудействующими, молоканами, духоборцами и скопцами), решено было ликвидировать именно Монинскую моленную. Ну просто потому, что она, в отличие от богоделенного дома Преображенского кладбища, не имела официального статуса и юридического права на существование. Дело тянулось 10 лет. Официально причина закрытия была сформулирована так: завещание Монина (к тому времени уже умершего и оставившего свои владения в наследство попечителям моленной, не имевших с ним родственной связи) недействительно, так как согласно высочайшему повелению Государя раскольничесикие заведения (юридические лица, скажем так) наследовать не могут — только физические лица. Значит, владение поморцев следует передать законным наследникам – дальним родственникам купца Монина. Что и было проделано. Так начались для московских поморцев почти 70 лет их «рассеяния» по частным моленным. Таковых было как минимум 39, и одна из самых крупных — в доме Елисея Саввича Морозова во Введенском (ныне Подсосенском) переулке.
Первый из династии Морозовых – Савва Васильевич, по всей видимости был беспоповцем. Его дети предпочли перейти в поповское согласие, в общину Рогожского кладбища. То ли потому что с принятием Белокриницинской иерархии авторитет поповцев чрезвычайно возрос, то ли так было всё-таки проще с заключением браков, то ли просто потому, что поповцев власть считала наименее вредной из «раскольнических сект». И только внук Елисей сохранил веру деда. Нам сейчас важно, что он скупил немало икон из разорённой Монинской моленной и составил такой иконостас, что любо-дорого (в прямом смысле дорого – современники оценивали морозовский иконостас в 10 тысяч рублей серебром. Среди прочих была и икона работы Рублёва – «Умиление»).витражи и майолики
Но к началу ХХ века самых крупных поморских общин (и, соответственно, моленных) осталось две: на углу Балакирева и Переведеновского переулков — 1-я Московская община старообрядцев поморского законнобрачного согласия, и на Генеральной (ныне Электрозаводской) улице – 2-я Московская община (далее по тексту). Они конкурировали и даже немного ссорились – по вопросу церковного пения. Какое следует практиковать: наонное или наречное? Ломались копья (это, впрочем, характерно для староверов – больших умельцев разделяться и обвинять друг друга в ереси). И обе конкурирующие общины почти одновременно заказали каждая по храму архитектору Илье Евграфовичу Бондаренко. Ну как по храму… У беспоповцев в полном смысле слова храмов не бывает — к чему алтари там, где нет священников и таинств? По сути — часовни, или как сами староверы говорят — моленные. Но мы для ясности станем всё-таки называть их храмами — поскольку с точки зрения архитектуры такие большие часовни — некая нелепость…Это случилось, когда настало самое счастливое время для староверов – с момента обнародования в 1905 году именного Высочайшего указа Правительствующему Сенату «Об укреплении начал веротерпимости» и до октябрьской революции 1917-го года. Староверам, не прошло и 250 лет с Никоновской реформы, даровали не меньшие, чем остальным подданным (допустим, лютеранам, мусульманам или буддистам) права! Теперь можно было и храмы строить – с куполами, крестами, колокольнями, всё как положено. Вы, наверное, заметили, что все староверческие церкви в Москве (за исключением Преображенских и Рогожских, которые разрешила ещё Екатерина II) построены с элементами стиля модерн – так вот это именно потому, что строились они с 1905 по 1917 год… Вернее, не с 1905-го (потому что надо было всё-таки подготовиться), а с 1907-го. И первой такой постройкой стал как раз поморский храм (строго говоря — часовня) Воскресения Господня и Покрова ПресвятойХрам в нынешнем виде, в процессе восстановления. Фото Ю.Звёздкина
Богородицы в Токмаковом переулке, к разговору о котором мы, наконец, вернулись. Его заказала 2-я Московская поморская община, купившая для этой цели участок земли в Токмаковом переулке — у Благотворительного общества римско-католического исповедания за 57 тысяч рублей. С архитектором торговаться не стали. Бондаренко вспоминал:
— «Ко мне обратился старик Поляков (Иван Кондратьевич, пайщик и член правления «Товарищества мануфактур Викулы Морозова с сыновьями», свой человек у Морозовых, выслужившийся из сторожей – прим.):
— Вот вы, говорят, крепко знаете Русь. Так вот церковку нам и выстройте, чтобы она была наша, своя, родная!
Приехал я в правление Викулы Морозова, разговор пошёл о месте, времени, стоимости.Силуэт храма повторяется в рисунке решётки…— Стройте поскорее (всё еще было неверие к манифестам!). …
Предложил я составить смету.
— Никакой сметы не нужно, сколько нужно, столько и будет стоить, только чтобы было хорошо!
Передо мною развернулось широкое поле деятельности, на котором я мог проверить свои силы».
Образ храма, как и положено в экзальтированную эпоху декаданса, причудился архитектору в полусне. Во всяком случае Бондаренко так вспоминает о рождении замысла:
— «Как-то внезапно, сидя в вечерние сумерки в парке в Кузьминках ‹…›, я вдруг увидел перед собой где-то в[дали] ясный силуэт шатровой северной скромной церковки. Этот пригрезившийся силуэт я сейчас же набросал на клочке бумажки ‹…›. Поехал домой в Москву и сделал проект, не изменив нисколько задуманного силуэта. Проект понравился, началась работа».
Конечно, это была вольная стилизация, осмысленная через модерн. Никому из строителей средневековых северных храмов не пришло бы в голову облицовывать стены «кабанчиком»(глазурованным цветным кирпичом) и украшать майоликовым панно. Это, кстати, лучшая архитектурная деталь храма: майоликовое панно абрамцевской работы, изображающее двух ангелов, которые держат вставную икону Воскресения Христова – копию с чудотворного образа на Спасских воротах Кремля. И все это — на фронтоне прелестной звонницы, поставленной на крышу притвора на четырёх столбах, словно избушка на курьих ножках. Интересно, что тот самый причудившийся силуэт архитектор многократно умножает в декоре – в узоре металлической решётки, в деревянных переплетах окон – очень интересный стилевой приём, находка которую Бондаренко ещё повторит в других проектах……и в переплёте окон
20 мая 1907 года состоялась торжественная закладка храма (до этого на заседании совета общины решено было посвятить храм Воскресению Христову. Позже зачем-то появилось и второе посвящение – Покрову Пресвятой Богородицы). Через 2 месяца кладка стен была закончена, и Бондаренко приступил к возведению железобетоного покрытия (позже использование новомодного железобетона будут с особым восторгом отмечать московские газеты). К весне 1908 года храм был построен, отделан и обставлен всем, чем положено. Рекордный срок! Общая стоимость постройки составила 150 тысяч. Недёшево обходилась благородная строгость (на весь храм позолоченных деталей — только главки, оклад напрестольного Евангелия да оклад запрестольного креста) в сочетании с причудливостью.
«Стены внутри не имели росписи и лепных украшений, — пишет Е.М.Юхименко в книге «Поморское староверие в Москве и храм в Токмаковом переулке», — овальный свод и стены были окрашены голубой масляной краской светлого тона, и на этом фоне тёмный, дубовый резной 4-ярусный иконостас, увенчанный пятью главками с крестами, напоминал силуэты деревянных церквей и часовен на фоне неба северного Поморья. Искусная резьба украшала иконостас и Царские врата. Часть икон освещалась свечами, укреплёнными в тонких, почти незаметных подсвечниках, перед основными образами были подвешены на изящных консолях лампады четырёх видов – от простейших малых до больших, с просечённым изображением Голгофского креста с орудиями страстей. Удивительное стилистическое единство храму придавало то, что всё его внутреннее убранство – иконостас, клиросы, киоты на хорах, вся утварь, хоругви, мебель и все детали интерьера – было выполнено по рисункам И.Е.Бондаренко … Храм освещался большими окнами в два яруса, украшенными цветными стёклами с изображением восьмиконечного креста (значимая для староверов деталь, ведь такой крест был Никоном запрещён и заменён четырехконечным «латинским крыжем», и только в середине XIX века запрет был отменён – прим.) и серафимов (работа фирмы А.Штединга). Большое паникадило кованного железа, нарощенное медью и также застеклённое цветным стеклом, зажигалось с хоров. …
Вдоль боковых и задней стен стояли резные дубовые скамьи. Полы в основном помещении храма и на хорах были выложены по асфальту дубовым паркетом. …
Снаружи стены храма были облицованы светлым кирпичом, фризы – майоликовым гранитом «Лоухела». … Простоту внешних форм и отделки оживляла арка, колонки крыльца из тёмных красно-коричневых изразцов и лестница из красного карельского гранита «Карпела», но ещё более – сооружённая над притвором звонница под двускатной, северного характера, кровлей, покрытой специально приготовленной майоликовой черепицей по типу старинной русской».ещё немного интерьера…Жертвователями на строительство, понятно, стали богатые купцы, входившие во 2-ю Московскую общину: Горбунов, Морозовы, Поляковы, Любушкины, Зимины, Кокоревы…
И не только деньгами. Алексей Викулович Морозов пожертвовал храму 74 иконы, в том числе и из собрания своего деда Елисея Саввича, но в основном всё-таки нового письма.
Храм произвёл в Москве настоящую сенсацию. В «Русском слове», например, написали:
«В высокой степени художественное, оригинально задуманное, великолепно выполненное сооружение. Храм в общем не велик, но удивительно гармоничен, светел и радостен. Он настолько оригинален, настолько не похож на остальные церкви, что, вероятно, сделается одной из достопримечательностей Москвы». Некоторое время так оно и было – в Токмаков переулок приезжали на «экскурсию» любопытствующие москвичи и восторгались. Потом как-то забыли. Возможно, из-за того, что любоваться храмом делалось всё труднее и труднее…прихожане-поморцы у входа в храм
После революции Храм, понятное дело, национализировали. Впрочем, изъяли только особо ценные иконы, а так до 1930 года он оставался в бесплатном пользовании поморцев. Пока Бауманский райсовет не предложил передать строение под клуб учебно-производственных мастерских «Знание и труд», что и было исполнено. Напрасно поморцы писали жалобы, упирая на тот факт, что закрытие храма «повергнет их в глубокую скорбь» — никого они этим не напугали.
Дальше была обычная в таких случаях чехарда владельцев: в храме располагался то «Театр рабочих ребят», то Дом художественного воспитания со всяческими кружками (драматический посещал Юрий Никулин, учившийся в школе, выстроенной на прихрамовой территории (ныне филиал 354 школы).
Потом в этих стенах был швейный цех, штемпельная фабрика – и так далее.
Состояние, в которое пришло в результате всего этого «в высокой степени художественное, оригинально задуманное, великолепно выполненное сооружение», ужасает. Можно только вообразить, что испытывали по этому поводу поморцы, строившие его на свои деньги.
После «изгнания из храма» бездомными они не остались, обрели пристанище на Преображенке – там, откуда за 100 с лишним лет до этого ушли, желая жениться — на мужском дворе богоделенного дома федосеевцев. Им обновленцы, завладевшие мужским двором после революции, продали половину Никольской часовни – именно там до сих пор и совершаются поморские богослужения. С федосеевцами поморцы теперь – как сообщающиеся сосуды. Кто помоложе – брачники, поморцы. Идут молиться в храм чуть ниже по Преображенскому валу. Кто постарше — переходят в безбрачные федосеевцы и в приход храма чуть выше. Впрочем, между храмами — 3 минуты ходьбы. Но это всё — отдельная история про Преображенку.Сейчас же мне остаётся только добавить, что после распада СССР, в 1993 году храм в Токмаковом переулке был возвращён законным владельцам – староверам поморского согласия. И теперь они его восстанавливают – на свои скромные средства, ведь нынешние их доходы и возможности несопоставимы с дореволюционными. И, соответственно, на восстановление уходит несравнимо больше времени, чем когда-то на постройку. Но понемногу работа идёт. Жаль, конечно, что это восстановление трудно назвать реставрацией — многие детали утрачиваются, в том числе и изразцовое панно: увы, оно заменено. По четвергам в храме уже совершаются молебны. Кто не бывал в староверческих храмах – очень рекомендую зайти. Хотя бы ради ни с чем не сравнимого запаха настоящих восковых свечей – староверы-беспоповцы не приемлют не только священства, но и софринского парафина.Когда-то с Токмакова входили на прихрамовую территорию через такие ворота. К сожалению, ограда не сохранилась. А жаль. Ведь восхищение вызывал ансамбль!Знаменитый пятиглавый иконостасТак храм выглядит сейчас. Фото Ю.ЗвездкинаХрам в Токмаковом стал местом проведения двух Всероссийских Соборов поморцев. Фото 1912 г.А на этом фото участники уже уезжают домой. 1912 г. Фото с сайта www.pastvu.comИкона Тихвинской Богоматери из собрания Елисея Морозова, начало XIX века. Отдана поморскому храму внуком, Алексеем ВикуловичемНиколо-Успенская часовня мужского двора общины Преображенского кладбища, куда после изъятия храма в Токмаковом переулке в 1930 году переехали староверы-поморцы и где остаются по сей деньЕщё одно творение архитектора Бондаренко — храм староверов-поповцев в Малом Гавриковом переулке. Впрочем, построен уже после храма в Токмаковом. Игры с многократно воспроизводящимся силуэтом — прежниеИ тут — своя ограда…