Чрезвычайные меры в обычные времена

"Разумеется, в разгар финансового кризиса политики были правы, решив, что они не могут полагаться на бизнес, как обычно. Центральным банкам нужно было обеспечить ликвидность в огромных масштабах, и поэтому правительствам потребовалось дополнить эти денежно-кредитные меры налоговым стимулированием. Поэтому Китай и США развернули широкомасштабные программы стимулирования в 2008 и 2009 гг. соответственно.

Некоторые из чрезвычайных мер, принятых в ответ на финансовый кризис, оказались плохо продуманными и были пересмотрены или отменены. В США сразу после развертывания программы по спасению проблемных активов (TARP), которую бывший президент Джордж Буш подписал в октябре 2008 г., Департамент казначейства приобретал проблемные, в основном ипотечные, активы непосредственно у финансовых учреждений. Однако это оказалось сложнее, чем предполагалось, и в течение нескольких недель правительство просто рекапитализировало банки США.

Другие плохие решения не были отменены с такой же легкостью. В надежде предотвратить массовое снятие вкладов ирландское правительство предложило полную гарантию на все банковские депозиты. Этим единственным односторонним решением Ирландия дестабилизировала остальную Европу. Внезапно другим правительствам пришлось опасаться, что вкладчики их собственных банков начнут массово переводить свои вклады в поддерживаемые ирландские банки (и неважно, что размеры гарантий были слишком велики для ирландского правительства).

Тем не менее в целом ответ на финансовый кризис был поразительно успешным, и те, кто руководил принятием таких мер, оказались правы, предотвратив повторение Великой депрессии. Однако, поскольку нетрадиционная политика была настолько эффективной, теперь она считается адекватным и необходимым ответом на любую проблему, в то время как конституционные гарантии все чаще отвергаются как мелкие бюрократические проблемы.

Уже в 2008 г. бывший председатель Федеральной резервной системы Пол Волкер предупредил, что ФРС находится на "самом краю своих законных и подразумеваемых полномочий". Разумеется, некоторые могут спросить, почему политик должен игнорировать эту возможность, действуя во имя страны. Однако призывы к salus populi suprema lex (да будет благо народа высшим законом) – принципу, согласно которому законы должны отражать общественный интерес, – это старый способ оправдания автократии. Действительно, кому решать, что в интересах народа, не говоря уже о внесении этого в высший закон страны? Джон Адамс, второй президент Америки, отмечал опасную двусмысленность этой концепции: "На общественное благо, salus populi, ‑ писал он, ‑ в конечном итоге опирается любое правительство, и самое деспотичное, и самое свободное".

Посткризисная точка зрения гласит, что могущественный лидер может и должен сам исправить ситуацию (и женщины редко оказываются достаточно сильны для этого). Этот подход хорошо читался в ответе российского правительства на падение цен на алюминий в 2009 г., когда сокращение рабочих мест и невыплаты заработной платы привели к массовым протестам на заводе в Пикалево, расположенном в 250 км к юго-востоку от Санкт-Петербурга.

Тогдашний премьер-министр Владимир Путин совершил поездку в Пикалево, где демонстративно унизил владельца завода, олигарха Олега Дерипаску, назвав его "тараканом". Путин не объявил о какой-либо новой политике, направленной на поддержку российских рабочих, тем не менее его выступление в Пикалево было воспринято как смелая позиция государственной власти перед лицом капиталистического засилья.

Сильные люди склонны представлять себя в качестве уникальной возможности для решения конкретной проблемы. В случае с президентом Филиппин Родриго Дутерте это подразумевает "войну с наркотиками", которая привела к тысячам внесудебных убийств. Путин и президент Турции Реджеп Тайип Эрдоган оправдывают свою политику в контексте борьбы с терроризмом. А премьер-министр Венгрии Виктор Орбан мотивирует свое авторитарное поведение в качестве необходимого ответа на внутренний финансовый кризис. Сосредоточив внимание на одном узком "кризисе", эти лидеры создают менталитет, в котором все другие проблемы становятся кризисами, требующими немедленных, эффективных и безусловных действий.

Этот посткризисный менталитет согласуется с "децизионизмом" – доктриной германского политического теоретика Карла Шмитта. Шмитт, присоединившийся к нацистской партии в 1933 г., считал, что суверенное принятие решений является центральной особенностью политического процесса. Когда лидеры принимают политические решения, они подтверждают контроль над самой концепцией суверенитета, которая постепенно разрушается и трансформируется на разных этапах глобализации.

Согласно Шмитту то, как лидеры приходят к своим решениям, вторично по отношению к самому факту принятия решения. Правителю "необходимо" действовать решительно для защиты конкретных интересов, находящихся под угрозой. Это зачастую влечет за собой использование символических жестов. Например, в американском законе Смута - Хоули о тарифе, который был подписан в 1930 г., отдельно выделялись швейцарские часы, японские шелковые изделия и другие виды импорта, являющиеся знаковыми для страны.

Сегодняшний протекционизм ничем не отличается от этого. Посмотрите на угрозу президента США Дональда Трампа ввести тарифы против BMW и Mercedes-Benz: две популярные марки, которые вызывают прямые ассоциации с Германией.

В ответ на угрозы Трампа Европа также применила политику символизма. Если Трамп продолжит это противостояние, Европейский союз может нанести ответный удар, выбрав мишенью виски бурбон – явно американский алкоголь, серьезная доля которого производится в штате Кентукки, на родине Митча Макконнелла, лидера большинства в Сенате США.

К сожалению, этот подход создал политическую среду, в которой установившиеся нормы были подорваны, но им на смену не пришли новые. Лучше всего сложившуюся ситуацию отражает название книги британского журналиста Питера Померанцева о постсоветской жизни "Ничто не правда, и все возможно". Сегодня, когда нормализация кризиса стала постоянным условием, все мы оказались в постсоветском положении".