Неразменный Врубель: грандиозная выставка в Новой Третьяковке
Крупнейшая за 65 лет ретроспектива художника-пророка, опередившего своего время.
Выставка, раскинувшаяся на трех этажах здания на Крымском валу, — главный блокбастер, подготовленный Третьяковкой в этом году. Вообще Врубелю до сих пор не очень везло на персоналки — за все время состоялось только два крупных показа, в 1921-м и 1956-м. Грандиозный проект, подготовленный кураторами Ириной Шумановой и Аркадием Ипполитовым, призван наверстать упущенное. В самое начало экспозиции поставили бесспорные хиты — «Царевну-Лебедь» (в одном из дальних залов можно увидеть ее своеобразную «пару» — изображение лебедя). А также «демонологию» Врубеля: три огромных полотна — «Демон (сидящий)» (1890), «Летящий Демон» (1899) и «Демон поверженный» (1902). Этот образ оказался центральным для его творчества — задумываться о падшем ангеле Врубель начал за несколько лет до первой работы. Была, впрочем, более ранняя картина, где Демон, по словам отца художника, представал «злою, чувственною, отталкивающей пожилой женщиной», однако она не сохранилась.
Над финальным полотном серии — «Демоном поверженным» — Врубель работал особенно отчаянно. Его первый биограф Александр Иванов писал: «В темные ноябрьские утра, когда в доме все еще спали, он вскакивал с постели, наскоро одевался и, часто забывая даже запереть за собою дверь квартиры, бежал в мастерскую, нанятую им где-то поблизости; там он тотчас же принимался за свою картину; когда открывались магазины, он посылал за шампанским и затем работал до наступления сумерек, усиленно возбуждая себя вином и крепкими папиросами». Художник не смог остановиться, даже когда картина отправилась на выставку. На глазах у изумленных посетителей он переписывал работу, и по воспоминаниям современников, «бывали дни, что «Демон» был очень страшен, и потом опять появлялись в выражении лица Демона глубокая грусть и новая красота».
При этом Демон в трактовке Врубеля был персонажем, не чуждым нашему миру, даже укорененным в нем: по меткому замечанию Аркадия Ипполитова — как булгаковский Воланд. Однако увлечение подобной темой не прошло даром: именно интерес к падшему ангелу свел художника с ума. Александр Иванов писал, что «Демон поверженный» — «зловещий сон художника о себе самом, сбывшийся теперь наяву». Во Врубеле, как в его Демоне, сверхчеловеческое начало было спаяно с человеческим — больным, бренным, жалким. Вот что рассказывал Валерий Брюсов, навестивший мастера в психиатрической клинике: «Правду сказать, я ужаснулся, увидев Врубеля. Это был хилый, больной человек, в грязной измятой рубахе. У него было красноватое лицо, глаза — как у хищной птицы, торчащие волосы вместо бороды. Первое впечатление: сумасшедший! Он вошел неверной, тяжелой походкой, как бы волоча ноги, и после обычных приветствий спросил: «Это вас я должен писать?» И стал рассматривать меня по-особенному, по-художнически, пристально, почти проникновенно. Сразу выражение его лица изменилось. Сквозь безумие проглянул гений». Начатый художником портрет Брюсова так и не был закончен — Врубель стремительно терял зрение. Эту удивительную картину, последнее создание живописца, можно увидеть на московской выставке.
Нынешняя ретроспектива, собравшая более 300 картин, охватывает главные вехи творчества Врубеля. Впрочем, она выстроена не по хронологическому, а по тематическому принципу. Здесь можно увидеть работы в духе национального романтизма — камин «Микула Селянинович и Вольга», эскизы к одноименному панно, а также к панно «Принцесса Грёза» — созданных для нижегородской художественно-промышленной выставки и отвергнутых Академией художеств. Со многих полотен на зрителей смотрит Надежда Забела — оперная певица, в которую Врубель влюбился, едва услышав ее голос: они познакомились на репетиции оперы «Гензель и Гретель». Мастер почти сразу сделал ей предложение, и Забела его приняла, но с условием — создать ее хороший портрет. Пылкий художник выполнил сразу три работы, и две из них можно увидеть на выставке. Забела, может быть, по сегодняшним меркам кажется не красавицей, но все равно притягивает взгляд. Врубель же нашел в ней идеал, который искал много лет — огромные глаза, чуть вытянутое лицо, загадочная улыбка. А еще на выставке можно услышать ее голос — нежный, но, как уверяли современники, потускневший от лишений (запись была сделана в 1912 году, после смерти художника). Можно только догадываться, каким чистым и хрустальным он был в годы ее расцвета.
Архитектура выставки, созданная Сергеем Чобаном и Александрой Шейнер, подчеркивает важную тему выставки. В стенах «прорублены» отверстия, через которые видно другие залы. Эта «кристаллическая решетка» отсылает к изобразительной манере Врубеля, который особым образом накладывал мазки или штрихи, как бы дробя картину и сближая живопись и графику с мозаикой. Иванов назвал его мазки «рдеющими металлами и разноцветными хрусталями». Особой «кристаллизации» образа и цвета художник добился в «Лилии» (1895—1896). Эта работа — вероятно, эскиз витража — предвосхищает многие открытия XX века. Как, кстати, и рисунки, сделанные Врубелем в больнице, в периоды помутнения рассудка. Некоторые из этих портретов могли быть выполнены нон-конформистами 1960-х — так что Михаил Врубель опередил свое время примерно на полвека. Будучи по факту художником XX столетия он не вписывался в свою эпоху, и это обеспечило ему совершенно особый статус.
Культ Врубеля начался еще при жизни. Казалось бы, он пришел в искусство поздно, в 24 года, после окончания юридического факультета Петербургского университета, долго ходил в подающих надежды. И только когда перешагнул сорокалетний рубеж, грянула слава: выставки, отзывы в прессе. Как восторженные, так и разгневанные: томные девы с огромными глазами и острые лилово-сине-зеленые мазки, напоминающие драгоценные камни, — вызывали совершенно противоположные чувства. Авторитетнейший критик того времени Владимир Стасов, поклонник передвижников, не понимал чистого эстетства и в одном из писем утверждал: «Я особенно хватил Врубеля, который очень хороший и милый человек и даже отчасти небесталанен, но до того нелеп и безобразен, что никакого терпения нет!». И это было далеко не самый жесткий отзыв. Андрей Белый вспоминал, что почти каждый день слышал в адрес Врубеля: «Дикое уродство, несусветный бред».
Но именно в те годы начал складываться романтический миф о гениальном художнике — реальная судьба Врубеля идеально укладывалась в эти клише. Важным штрихом стала душевная болезнь, которая провела черту между бренным, пошлым миром и одинокой вселенной творца. Странности Врубеля замечали еще в молодые годы: он эксцентрично одевался — длиннополая куртка, панталоны до колен, чулки — словно оживший художник эпохи Возрождения. Но серьезные проблемы начались позже, после пяти счастливых лет с Надеждой Забелой. Однажды он изумил и испугал всех, искусно загримировавшись в умершего соседа. Как пишет Иванов, «присутствовавшие (на вечернем чае. — Культура), хотя и смеялись потом, но все-таки были поражены этой фантастической, почти безобразной выходкой». В другой раз во время спектакля «Кармен» загримировался Хозе и просил главного тенора уступить ему партию — художника отговорили с большим трудом. И неудивительно, что выставка довольно подробно исследует последние трагические годы Врубеля. Тем более что его гений, как писал лечащий врач Усольцев, угасал в последнюю очередь, хотя обычно эстетические представления — последние по времени — погибают первыми. Он жил в странном ритме — возвращение к жизни, погружение в пучину безумия, снова просветление — и эта пульсация наглядно показана на выставке. Организаторы создали длинный черно-белый коридор, где в черных «залах» представлены рисунки, сделанные то ли ребенком, то ли художником-авангардистом. А в белых — искусные работы, с изящной штриховкой, выполненные твердой рукой. Хотя в глазах моделей — в основном, тоже пациентов — виден затаенный ужас. Глаза вообще были важнейшей деталью для художника — обычно он изображал их в последнюю очередь, когда портрет был уже почти готов. И так удивителен и странен его собственный взгляд в поздних автопортретах, где Врубель пристально всматривается в реальность, словно пытаясь ухватиться за нее, вынырнуть из бездны.
И совершенно особое место занимает серия «Бессонница», сделанная в последние годы. Простые вещи: одинокое окно, скомканное одеяло, опустевшая кровать — то, что художник видел вокруг себя, переезжая из клиники в клинику. В этих карандашных набросках есть что-то общее с картиной «Цветущие ветки миндаля» Ван Гога — тоже написанной в лечебнице для душевнобольных. Повседневные мелочи становились как бы автопортретом художника и одновременно выразителем его мук.
И здесь же, в финале экспозиции, — последние всплески творческого гения Врубеля. Прежде всего, «Жемчужина» (1904—1905), вдохновленная перламутровой раковиной, которую мастеру подарили как пепельницу. Врубель задался целью передать на бумаге чудесные переливы цвета — в том числе, в черно-белом варианте, простым карандашом — и, как ни странно, преуспел: на выставке представлены эскизы, демонстрирующие его мастерство. А замыкает ретроспективу удивительный «Шестикрылый Серафим» (1904) — лебединая песня художника, после которой хочется верить, что даже если демон забрал разум Михаила Врубеля, то в битве за его душу точно проиграл.
Фотографии: Андрей Никеричев / АГН Москва.