The New York Times (США): нет, Путин не пытается погубить Запад

Почему Россия и Запад не могут найти общий язык? Причина в том, что Европа зациклилась на образе Кремля как «коварного и хитрого врага», а Москва приписывает Евросоюзу «несуществующие мотивы», утверждает эстонский эксперт Кадри Лиик в статье NYT. Сторонам нужно перестать видеть друг в друге «непримиримых соперников», отмечает она. Только так появится надежда на сотрудничество и возможность избежать непоправимого.

Москва — Если посмотреть на действия России в последние месяцы, возникает впечатление, что ее руководство вознамерилось подорвать Запад.

В сентябре российская частная военная компания «Группа Вагнера» всплыла в Мали, вызвав сильнейшее раздражение у Франции. В октябре Россия разорвала дипломатические отношения с НАТО. В этом месяце появились сообщения, что Россия сосредоточила на границе с Украиной воинскую группировку численностью почти 100 000 человек, из-за чего Соединенные Штаты заговорили о неминуемом вторжении. И все это время Россия поддерживала своего союзника, президента Белоруссии Александра Лукашенко, который организовал кризис с мигрантами на границе с Польшей.

Но картина здесь выглядит несколько сложнее. Да, Россия по-прежнему считает Запад своим главным противником, но во внешней политике она все больше исходит из необходимости учиться жить и действовать в мире, где Запад уже не господствует. Если не считать Украину, установление власти над которой, по всей видимости, стало важнейшей, очень личной и глубоко прочувствованной целью президента Владимира Путина, то Кремль действует очень осторожно в нашем мире, который он считает раздробленным и сложным.

Однако Запад, видящий в России непримиримого врага, находит заговоры там, где может быть хаос. Москва зачастую допускает аналогичную ошибку и исходит из того, что и Запад тоже хочет ее погубить. Такая устаревшая точка зрения, укоренившаяся из-за вызванной пандемией изоляции, весьма опасна. В лучшем случае она приведет к недопониманию, а в худшем — к конфронтации. А когда существует реальная угроза эскалации, как на Украине, исключительно важно, чтобы стороны ясно видели друг друга.

Во вчерашнем мире, где господствовал Запад, ситуация была иной. Имея одного-единственного врага, Россия знала, чего она хочет добиться и какие цели перед собой ставить. Все идеи присоединиться к Западу или разрушить его существовали в период с окончания Второй мировой войны до усиления Си Цзиньпина в Китае, до прихода к власти Дональд Трампа или, скажем, до Брексита. Сейчас Россия чувствует, что мир на самом деле стал многополярным. И ее это не особо радует.

Новый мир настолько хаотичен, что почти любое долгосрочное планирование Москва считает тщетным. Известный эксперт по России Федор Лукьянов рассказал мне, что если для бывших российских лидеров «многополярность» означала противодействие западной гегемонии, то для Путина она означает умение жить и работать в очень сложном мире. Чтобы действовать в такой непростой обстановке, Россия экспериментирует со вторжениями, в которых используются военизированные формирования, стремится посредничать, чтобы усилить свои рычаги влияния, делает ставку на ограниченные или временные меры и часто предпочитает делать меньше, а не больше. Так или иначе, именно этим объясняется ее вовлеченность в дела Сахеля, Ближнего Востока и Кавказа.

Конечно, есть цель, лежащая в основе действий Москвы. Но напрямую с Западом она связана далеко не всегда. Скорее, это стремление приспособиться к миру, где главным на сегодня является соперничество между Америкой и Китаем. Чтобы не угодить в западню между этими странами, Россия хочет усилить свое региональное влияние — в Западной Африке, на Ближнем Востоке, на Балканах, и укрепить свой переговорный потенциал в сегодняшнем мире с его неопределенными перспективами. Но причинять боль Западу можно как и прежде, это несомненно.

Например, участие России в сирийских делах наверняка начиналось как попытка не допустить падения режима Башара аль-Асада. А это явно входило в противоречие с позицией Запада. Но сегодня ей уже необходимо региональное влияние и все те привилегии, которые оно дает. Прежде всего, это статус влиятельной глобальной силы, а также способность принуждать Саудовскую Аравию к учету российского мнения при определении квот на добычу нефти. Запад этого почти не понимает, потому что он зациклился на прежнем образе России как коварного и хитрого врага.

Но непонимание носит обоюдный характер. Россия тоже приписывает Западу несуществующие сегодня мотивы. И самые глубокие ее заблуждения — в отношении Евросоюза. Больше всего поражает то, что российский внешнеполитический истэблишмент как будто пришел к твердому заключению, что ЕС попытался сыграть на опережение и использовал антикоррупционного активиста Алексея Навального в качестве своего агента, чтобы разрушить политическую систему России. Конечно, это ошибочные обвинения. Европа реагировала на выпавшие на ее долю события единственно возможным способом. Она вылечила отравленного в августе прошлого года Навального, а потом выразила свое недовольство, когда его арестовали по возвращении в Россию.

Или возьмем февральский визит в Москву руководителя внешней политики ЕС Жозепа Борреля. Прошел он вскоре после ареста Навального, и многие в Москве истолковали это как очередную попытку Европы прочитать России лекцию, как ей устраивать свою внутреннюю жизнь. Но в действительности визит Борреля был обусловлен прямо противоположной тенденцией в европейском мышлении. Блок пусть неохотно, но приходил к выводу, что он должен принимать Россию такой, какая она есть, и стремиться к сотрудничеству с ней, где это возможно. Но неприятный осадок все равно остался. В Москве на Евросоюз в настоящее время смотрят едва ли не как на враждебную силу, с которой невозможно найти общий язык.

Мнение о США в данный момент искажено в меньшей степени. Президенту Байдену удалось убедить Москву, что он будет осторожен в драке, откажется от попыток изменить Россию и сосредоточится на тех областях, где совпадение интересов позволяет добиваться общих целей, скажем, на стратегической стабильности. Выступая недавно на пресс-конференции, Путин весьма позитивно отозвался о переговорном процессе, начавшемся после июньского саммита в Женеве, и о Байдене лично.

Но и в этих отношениях присутствуют ошибочные представления. Самое опасное связано опять же с Украиной. Кое-кто в Москве опасается, что Соединенные Штаты создадут на Украине фактически военную базу и станут подталкивать Киев к силовому захвату оккупированного русскими Донбасса.

Другие же надеются, что Байден, которому Россия нужна для сдерживания Китая, поможет ей добиться своего на Украине. По их мнению, Америка надавит на президента Владимира Зеленского, чтобы тот дал Москве некое право голоса при принятии решений о будущем Украины. Или еще лучше: Вашингтон объявит, что для таких государств, как Украина, двери НАТО официально закрыты. Эти надежды и страхи в равной степени нелепы и безосновательны, но именно они стоят за нынешней переброской российских войск к украинской границе.

Неправильное истолкование опасно. Сегодняшней ситуации далеко до 2014-2016 годов, когда отношения между Западом и Россией были особенно отвратительны, однако напряженность все равно сохраняется. Атмосферу усиливающейся подозрительности подпитывает дезинформация, кибервойны и вмешательство в выборы. Что касается Украины, то по отношению к ней у Кремля сильные эмоции, нереалистичные ожидания и иррациональные страхи, а это создает серьезные основания для тревоги.

По этой причине крайне важно правильно считывать намерения. Если стороны сумеют трезво посмотреть друг на друга, появится возможность для ограниченного сотрудничества и эффективного обмена посланиями и сигналами. А об альтернативе даже думать невыносимо.