Захар Прилепин: Надо будет – вернусь в Госдуму и возглавлю контрреволюцию

Про раскол во МХАТе, назначение Кехмана и уход Боякова

— Как вы узнали об увольнении худрука Эдуарда Боякова, с которым проработали в МХАТе около трёх лет?

— Узнал из Facebook. Спрашивал, почему он не сообщил мне об этом. Хотя по-человечески я его понимаю. Видимо, ситуация была выстроена так, что Эдуард не посчитал возможным вступить в режим противостояния, разбить театр на два клана. Он решил, что ни к чему хорошему это не приведет. Наверное он прав.

Хотя если мы вспомним классическую историю МХАТа, то Станиславский и Немирович-Данченко, которые в мифологическом представлении соединены практически в одно лицо, находились в конфликте и не общались друг с другом даже не годами, а десятилетиями: работали, сидя в разных концах театра. Видимо, Эдуард решил не повторять эту традицию.

— Почему у Боякова не сложились отношения с Татьяной Дорониной?

— Там много разных причин. Я думаю, она посчитала, что данное решение о введении нового руководящего состава должно было быть всё-таки более дипломатично с ней проговорено. Чтобы это не выглядело так волюнтаристски, как ей, возможно, показалось.

Хотя поначалу, в течение первых дней, казалось, что все это поправимо. Татьяна Доронина была в театре, выходила на сцену, передавались друг другу какие-то слова и поклоны и приветы. Но это очень быстро закончилось и перешло в режим конфликта. Сильно и сразу включилась внутренняя театральная жизнь, труппа начала распадаться. Часть приняла новое руководство и планы, часть — кардинально не приняла.

Я это застал уже в тот момент, когда спустя, может быть, неделю пришёл на очередную планёрку и увидел уже случившийся раскол.

Та часть труппы, которая выпала из нового бояковского состава, окружила Татьяну Васильевну своей заботой и разнообразной информацией, которая, может быть, не всегда соответствовала действительности. И вся эта история стала накручиваться, обросла, как сладкой ватой (только горькой ватой), разнообразной мишурой, в которой я даже разбираться не хочу. Я никогда в этом не участвовал, никого ни в чём не обвинял, ни с кем в ссоры не вступал. У меня есть там свой функционал, и я его выполнял. Не готов, не хочу и не буду выступать третейским судьей внутри актёрских разборок. Это их жизнь, и они сами распоряжаются своими эмоциями, как им заблагорассудится.

— Как вам удалось остаться в МХАТе после прихода Владимира Кехмана?

— Мы встретились, проговорили в течение двух минут базовые вещи. Я задал несколько принципиальных для себя вопросов, получил ответы, которые меня в целом устроили, и сказал, что у меня есть спектакль «Женщины Есенина» (премьера состоится 3 и 4 декабря во МХАТе. — NEWS.ru), который мне нужно довести до ума. Не потому что я имею к нему отношение, а потому что артисты работали над ним год. И спектакль, как мне кажется, получился.

Я себя в данном случае воспринимал как человека который должен это дело довести до конца. Больше мы существенно ничего не обсуждали и находимся в перпендикулярной или параллельной жизнедеятельности, не пересекаемся.

Про возвращение Дорониной и объединение МХТ и МХАТа

— Во МХАТе до сих пор не назначен новый худрук. Чей вы сейчас заместитель?

— Да, я заместитель отсутствующего художественного руководителя. Это же не имеет по сути никакого значения, чей я заместитель.

Я напрямую спросил у Владимира Кехмана, кто будет худруком — он сказал, что пока никто. Ну, никто — так никто, для моей работы худрук, по сути, не нужен, я могу и так её выполнять.

— Доронина вернётся на пост худрука МХАТа?

— Есть вероятность. Но это Татьяна Доронина решает. Я думаю, у нее сложная картина мира, гораздо более сложная, чем это может показаться. Кто-то думает, что она не приходила (в театр. — NEWS.ru), потому что тут был Бояков, а нет Боякова — и она теперь должна прийти. Тем не менее, она вот не пришла, недели две это происходит (с момента увольнения Боякова. — NEWS.ru), а она не спешит прийти. Ведёт себя с необычайным достоинством.

Значит, у неё есть какие-то мотивации для этого, какая-то форма возвращения, которую она сама для себя продумывает.

— Сможет ли Доронина руководить театром?

— Ну едва ли — давайте будем серьезно говорить — она будет заниматься управлением театра в полном смысле этого слова. Не будем сами себя обманывать. Нет, конечно. Это будет символическое такое возвращение, и она должна обозначить какие-то пути, по которым должен идти театр. Это да, безусловно.

— Объединение МХТ им. Чехова и МХАТа им. Горького возможно?

— Я тоже слышал эти разговоры. Думаю, вероятность есть — но не ближняя перспектива, а попозже. Как я понимаю, это касается же не только МХАТа, но и таких крупных распавшихся структур, как Союз писателей. Конечно, государство должно иметь серьёзные сегменты, с которыми имеет дело, а не с группой полевых командиров, которые находятся между собой в вечном конфликте.

Все хотят, чтобы это срослось само по себе, органично. И к этому будут стремиться. Я не скажу, что я что-то знаю по этому поводу. Я просто предполагаю, что логика такая.

Про «беспризорных» Бузову, Моргенштерна и Милохина

— Чья была идея пригласить Ольгу Бузову во МХАТ?

— Точно не моя. Я не знаю, в какой степени Эдуарда, но в любом случае это совместная идея Эдуарда и режиссёра. Я в это время занимался выборами в Госдуму, и нвоость и приглашении Бузовой нагнала меня в пути на юге, где-то между Севастополем и Краснодаром. Ну, Бузова и Бузова, я отмахнулся.

А потом мне спустя два дня говорят, что просто скандал на всю страну. Я говорю: «А в чём скандал?» — «Потому что Бузова». Я стал вникать и до сих пор, честно говоря, озадачен этой реакцией.

Театр знает десятки и сотни примеров, а если брать с кино, то и тысячи, когда непрофессионалы берутся режиссёром на те или иные роли. Этого завались в кино. У меня любимый пример Кира Муратова — гениальный режиссёр, которая вообще принципиально снимала непрофессионалов в своих последних фильмах.

Это был любопытный спектакль («Чудесный грузин». — NEWS.ru), про который можно было поспорить, поговорить о смыслах. Но, к сожалению, разговор о спектакле был заменён разговором о Бузовой. И возможно, в этом смысле Бояков не просчитал. Он думал, что будет интересный заход, люди придут посмотреть, насколько Бузова уместна — а она была, я считаю, уместна и хорошо играла плохую певицу. Но что получилось: Бузова играла (условно) 15 минут в этом спектакле, два раза вышла на сцену.

Тем не менее именно про неё у меня, работающего во МХАТе три года, поставившего 15 спектаклей, треть всякого интервью по поводу театра касается Бузовой. То есть мы не хотим, чтобы Бузова находилась в центре нашего внимания — однако всей страной выводим её в центр внимания и обсуждаем. А зачем мы делаем ей рекламу?

Понятно, эту проблему придётся решать. Конечно, и Бузова, и пресловутый Моргенштерн, и какой-нибудь Даня Милохин — это не люди, которых нам прислали с планеты Венера, а люди, которые рождены нашим обществом, нами самими, в постсоветской буржуазной России. Они родились и живут по тем принципам, которые придумали для них взрослые люди, они не сами по себе выросли как грибы.

Тут лучше найти какого-нибудь очередного Феликса Дзержинского, который соберёт всех этих «беспризорных детей-сирот» и будет их исправлять, чтобы потом в новом качестве выпустить во взрослое общество. Потому что работать мы с ними мало того, что не можем, — не хотим. Мы говорим: «Пусть они все идут в ад». Но тогда это неразрешимые задачи, они (Бузова и остальные) всё равно будут существовать, перпендикулярно нам, и мы с ними ничего не сможем сделать.

Я был удивлён, как Ольга огорчена, что спектакль с её участием сняли с репертуара. Для неё это было, видимо, важным актом — что она не просто блогерша, Instagram-звезда, а что её позвали в театр, что она может быть актрисой.

Может, для неё как для беспризорницы это было важным жизненным актом. Может быть, у неё был шанс на исправление. А ей сказали: «Ты дрянь, уходи отсюда, чтобы мы тебя не видели». И она теперь вообще пойдёт по самой мрачной дорожке, будет мстить всем на свете за то, что её не приняли в качестве игрока.

Про цензуру в России и запрет Прилепина в Европе

— В театре, литературе, на телевидении нужна цензура?

— Она и была, и будет всегда, это неизбежно. Задаваться вопросом в 2021 году, нужна цензура или нет, это самообман, она просто есть. Везде. Я в Европе был много раз, выступал на многих площадках и знаю, что там такая система всевозможных запретов, табу, что об этом даже говорить нечего. Скажем, я сейчас закрыт в Европе — меня перестали переводить, никуда не приглашают, это уже до ковидного года произошло.

А у других персонажей там всё прекрасно, потому что несут правильный контекст и правильную повестку.

А мне никто никогда не простит милитаристской или гомофобной позиции, я всегда буду за это наказуем отсутствием новых выступлений и переводов.

О чем мы тогда говорим? Там — так, а у нас в России должно быть как-то иначе и всё разрешено?

Тем более, что когда у нас была якобы свобода, либерально-западническая интеллигенция владела всеми ресурсами — театральными, литературными, кинематографическими, они также с удовольствием предоставляли слово себе и с крайним неудовольствием предоставляли слово своим оппонентам.

И ряд моих учителей — Вадим Кожинов, Сергей Георгиевич Кара-Мурза, Проханов, Лимонов — они все находились в маргинальном статусе, сбоку припёка. Иногда их показывали, чуть ли не в клетке вывозили, показывая, чуть ли не говоря, что вот есть ещё такое зверьё...

Мне не всё симпатично в нашей современной культурной позиции. Очень часто культурой управляют люди, максимально далёкие от неё, которые вообще всё хотят запретить.

При этом сами не знают, что делать с культурой, что она должна показать нам — у них представлений на самом деле нет, каким должно быть российское кино, российский театр и российская литература. Они просто хотят позапрещать все, и им кажется, что произрастет что-то. А что произрастёт-то?

Вот советская власть растила пролетарскую культуру и воспевала человека труда — доярки, колхозницы, рабочие, космонавты. А сейчас что? Что мы хотим показать? Может быть, молодого предпринимателя, молодого олигарха или старого? Мы сами себе должны сказать, что мы такое-то общество. А мы ничего не говорим. И что мы хотим, мы сами толком не знаем. Это тоже проблема: мы цензурируем то, сами не понимая что.

Про алкоголизм и смерть Сергея Есенина

— В чём главная идея спектакля «Женщины Есенина»?

— Из моей книги, где 1089 страниц об огромной есенинской жизни, описанной если не по дням, то по неделям, мы вычленили одну сюжетную линию. Даже часть сюжетной линии — его взаимоотношения с матерью и с женщинами. Как мне кажется, это вещи, проистекающие одна из другой — у Есенина был конфликт с матерью, потому что мать уходила от отца, родила ребенка от другого мужчины. И в детстве у него уже возникло полусиротское восприятие жизни.

Он говорил, что не может это простить матери, что «презирает её как женщину и как человека», он в письме одном так пишет.

И потом его отношения с женщинами имели подспудно такую мину — что ты меня обманешь, родишь ребёнка от другого мужчины, ты меня не любишь на самом деле...

Эта вещь не позволила ему создать хотя бы раз устойчивую семью — там было месяца полтора, когда они худо-бедно прожили с Зинаидой Райх, с первой законной женой и матерью его детей. Он даже говорил поэту Петру Орешину, что женись, жизнь вместе с женщиной — это хорошо. Но потом вскоре оставил Райх и сбежал. И дальше не получалось ничего. Неспособный, конечно, был к семейной жизни человек. Мы не можем во всём этом обвинять мать — но какая-то трагедия была заложена. И мы её рассматриваем. Без всякой пошлости — а как трагедию человека, который нам всем дорог, нами любим.

— Кто из женщин Есенина повлиял на него хуже всего?

— Я думаю, там есть заданность судьбы — он вообще был нацелен на получение этой боли. В этом смысле, если бы не было трагедии с матерью, значит, была бы трагедия, допустим, с бабушкой, с какой-нибудь первой любовью — он нацелен был на муку, потому что она являлась, как ни банально звучит, творческим топливом для него.

Если говорить с точки зрения бытийной, его алкоголизм начался, конечно же, с Айседоры Дункан, у которой был бесконечный доступ ко всем продуктам и напиткам, прямо из Кремля.

Она была приглашена лично советским правительством: Ленин, Луначарский приходили на её концерты, опекали ее, дали ей особняк на Пречистенке, чтобы она готовила советских детей — великих будущих танцоров. Она была влюблена в советскую Россию, и, конечно, в голодной Москве её обеспечили всем.

Есенин, до того момента никогда не злоупотреблявший алкоголем, начинал утро с шампанским, в полдник был коньяк — и так до самого вечера. При этом в советской России был сухой закон. Он уезжает в Европу, в США. Там тоже сухой закон — он при этом везде находит алкоголь. На этом контрафакте, контрабанде он подставил здоровье — спился стремительно.

Мы люди взрослые и, что скрывать, тоже в былые времена употребляли много напитков, но к сорока годам умудрились не спиться, большинство из нас. А там два-три года — и всё, у Есенина были уже необратимые процессы в организме, даже по фотографиям видно. Волосы становятся блёклые и выпрямляются, лицо опухает. Потом начинаются драки, лечебницы...

— Что погубило Есенина — пьянство, женщины или большевики?

— Никакие большевики его, конечно, не убивали. Ни женщины, ни пьянство. Я ещё раз говорю: это определённая заданность судьбы. Если бы остался царь-батюшка, временное правительство, или если бы прилетели инопланетяне, это бы не имело никакого значения. Есть определенный тип судьбы — он уже в 1914 году пишет суицидальные стихи.

Потом случается революция, и это его на какое-то время отвлекает: преображение мира, всё будет иначе и нужно жить, он пророк новой России. А потом эта тема (суицидальные мысли) опять к нему возвращается.

Есенин был обескураживающе знаменит, его уважали, обожали и носили на руках в любых городах страны. Власть к нему относилась, насколько это возможно, с придыханием, он встречался с Троцким, Дзержинским, Луначарским, Кировым, он был любимец партийных деятелей высшего ранга.

На сегодняшний день мы даже не можем представить подобного — поэта, которому бы сегодня 24, 25, 26 лет, и он нужен Нарышкину, Шойгу, Лаврову, все с ним встречаются, переживают о нём. А с Есениным было именно так.

Тем не менее, что-то, что было больше, чем он сам, его «тащило». Если человек нацелен на трагедию, она с ним случится неизбежно.

— В спектакле «Женщины Есенина» будет эпатаж?

— Мата не будет, голых тел не будет... Есть сцены, но они совершенно документальные — если Есенин подрался в французском кафе, ну подрался. Есенин — это страстная жизнь, очень яркая, яростная. Но никаких этих вещей, чтобы поразить наповал зрителя, ничего этого не будет.

— Кто решил пригласить на роль Айседоры Екатерину Волкову — бывшую жену Лимонова?

— По моему, она одновременно пришла нам в голову — мне и Эдуарду, потому что и Эдуард её знает, и я. Это придает интересный флёр этому спектаклю. Потому что Лимонов — он же поэт, прожил свою жизнь как поэт. Катя Волкова — мать его детей. Она играет Дункан, по-своему преломляет это все.

В любом случае, Катя понимает, что она играет, это очень важно. Она знаменитая актриса, из другого мира, чем Эдуард Лимонов, она сходится с ним, хотя могла быть женой какого-нибудь олигарха со своей красотой и яркостью необычайной, и рожает ему детей — что-то в этом такое есть. И вот Дункан, которая не говорит по-русски, не понимает ничего в русской поэзии, вдруг видит этого молодого человека.

Тут уже не важно, что Лимонов лет на 30 старше Волковой был, а здесь Дункан, наоборот, старше Есенина на 17 лет. В любом случае это разница в возрасте, разница опыта, разница жизни, разница восприятия. Катя знает, как с этим работать, потому что в другой форме, но это такой тоже странный излом двух судеб, соединившихся в одно. Она и через неё проходила, эта молния.

Про причины отказа от мандата в Госдуму и влияние силовиков

— Почему вы на самом деле отказались от мандата в Госдуму?

— Потому что там работает моя команда — у команды есть задача довести все те законы, которые мы и я продумали, о которых мы говорили во время предвыборной компании. Теперь их дело — это реализовать.

Это не совсем моя работа как одного из руководителей партии, да у меня не хватило бы на это ни сил, ни возможностей. Это не является ни в коем мере ни отказом от партийной работы, ни чем-либо другим — это является чисто техническим решением, которое пойдет исключительно на пользу всей той программе, которая была нами разработана накануне выборов.

В отличие от 40 паровозов из других партий, которые не имели и не будут иметь никакого отношения к деятельности «Единой России», ЛДПР, я имею прямое к этому прямое отношение. Более того, я руковожу этой законодательной работой.

Я с иронией отношусь к убеждённости людей, что если ты в партии — значит, ты должен быть в Думе обязательно. Тогда, значит, ты политик. А если ты не в Думе, то не политик. Это всё, я вас уверяю, дорогие зрители, товарищи и недруги, такая инерция... Если бы Зюганова и Жириновского не было в Думе, это ничего бы не изменило.

Надо будет — я вернусь в Госдуму и займусь там этой работой. Технически это тоже возможно.

Я читаю, что «силовые службы сказали мне», «терпели, что я создал партию», что я выступаю по телевидению, иду в Госдуму, веду целую группу своих товарищей. И вдруг в последний момент они сказали «нет». Это всё смешно, глупость, нелепая глупость! Люди из моего круга общения прекрасно знают, что это давнее решение, это личное решение, на которое никто не может повлиять — и вообще ни на какие мои решения никто повлиять не может, кроме меня самого. Я сам принимаю свои решения и сам за них несу ответственность.

— Ваше решение о слиянии партии «За правду» со «Справедливой Россией» было добровольным?

— Если бы у меня была одна сфера в жизни — политическая, это было бы ставки всей моей жизни, тогда может быть, я был бы менее свободен в принятии решений. Если бы я всю жизнь шёл к тому, чтобы стать политическим лидером, изо всех сил за это держался. Именно поэтому частью этих людей так легко манипулировать. Потому что у них все жизненные ставки связаны с этой формой деятельности.

А у меня есть десять других форм деятельности, где я чувствую себя более чем успешным человеком. Начиная от литературы, заканчивая театром. Я везде имею серьёзный статус, который меня может обеспечить и финансово, и материально, и успехом. Именно поэтому мне нельзя принудительно ни соединиться с кем-то, ни разъединиться, ни выйти из дома — потому что я делаю исключительно то, что я сам желаю нужным делать.

В этом смысле это была совершенно рациональная задача. Потому что понятно было, что в условиях ковида движение партии «За правду!» не успевает набрать столько голосов, чтобы перейти пятипроцентный барьер. Мы просто не успеваем, потому что не можем ездить по стране, не можем агитировать, у нас нет доступа к телевидению для агитации.

Мы предложили, я скрывать не стану, объединиться и коммунистам, и «Справедливой России». Объяснили, что у нас сильная команда — давайте мы вас усилим на таких-то основаниях и таком-то базисе. Коммунисты подумали, им было интересно, но они так и не вышли с ответным предложением. А Сергей Миронов, спасибо ему за это, сказал, что это интересно, давайте работать. И я ни секунды об этом не пожалел, мы нормально работаем, у нас очень хорошие взаимоотношения. Все люди, которые введены мною в структуру новой партии «СРЗП», занимают командные должности, увлечены партийной работой. С Сергеем Михайловичем у нас замечательные рабочие отношения.

Про предсмертную ссору с Эдуардом Лимоновым

— Почему вы поссорились с Эдуардом Лимоновым?

— Основной целью Эдуарда Вениаминовича Лимонова, царствие ему небесное, была политическая легализация. Он ужасно этого хотел. Когда люди со стороны начинают говорить, что вот Лимонов был независимым, а вот ты начал заниматься легальной политикой... Лимонов дважды ходил в Госдуму. Хотел трижды — ходил дважды. И дважды с треском проиграл, каждый год в течение лет двадцати пытался зарегистрировать Национал-большевисткую партию (запрещена в РФ и ликвидирована по решению суда. — NEWS.ru). У него была мечта — чтобы его приняли в этот клуб настоящих партий.

И наш предсмертный конфликт как раз основан не на том, что я пошёл каким-то другим путем, а на том, что у меня получилось, а у него не получалось. Не хотела его политика девяностых и нулевых принимать в качестве игрока. Ну не хотели с ним дела иметь, и всё.

Мы пересобрали на самом деле эту историю — часть, причём серьезная часть лимоновских ребят, актива пошла со мной. И вдруг у нас получилось. И, конечно, это была — он 25 лет на это истратил, на этом была построена его обида. А я какой был, такой и остался, ничего во мне не менялось, как делал то, что делал в 2001 году, в 2011-м, 2021-м, так и делаю. Я говорю те же самые слова, у меня те же самые убеждения и занимаюсь я тем же самым.

У нас с Лимоновым были 20-летние отношения — очень сложные, но в целом доброжелательные. И конечно же, ни для кого не секрет, в партии, что я воспринимался Лимоновым как один трёх-четырёх его наследников, который, возможно, возглавит партию. Это было главное его детище, он хотел передать его достойному своему сыну и ученику. И в какой-то момент стало понятно, что нынешняя политическая система не примет НБП, она её в какой-то момент запретила и не хочет иметь с ней дела, для неё это совершенно, как они это называют, «токсичный продукт».

Надо было искать другие формы, другие пути — и Лимонов их искал, появилась партия «Другая Россия» и появился, на мой взгляд, совершенно ненужный альянс с Касьяновым и с Каспаровым.

Он искал любые другие формы, чтобы так или иначе встроиться в политическую систему. Он это искал. А нашёл я. Вот и всё.

И когда он в своем предсмертном письме пишет, что «мы с Прилепиным виделись два-три раза», это уже с точки зрения психологии надо рассматривать. Потому что, конечно, мы с Лимоновым виделись, может быть, 200 раз, может быть. 300, а может быть, 2000 раз. Он просто... Это была страшнейшая обида, что вот так вышло.

Про возможность революции в России и роль Прилепина в ней

— В России в ближайшие годы возможна революция?

— Ну сегодня вечером нет, невозможна.А в целом, конечно же, степень раздражения в огромных массах населения более чем велика. У нас, по-моему, почти 20 млн человек живут за чертой бедности. То есть население европейской страны целиком нищее. И при этом у нас есть миллиона полтора-два сверхбогатых. Безумие какое-то. У нас страна лидирует по количеству миллиардеров — причем плохих миллиардеров. С плохими, левыми доходами.

QR-коды и прочие вещи... Завтра ещё что-нибудь случится — вырастут цены на хлеб, шахтёрский или сельскохозяйственный кризис. Вдруг в Москву приезжают семь миллионов человек и начинают её шатать. Я не скажу, что купирована эта опасность — она, безусловно, есть.

Я менее всего хотел бы, чтобы ей воспользовались люди под воздействием неких внешних сил. Я уже видел один Майдан, видел, с чего он начинался, как он происходил — конечно, менее всего хотел бы, чтобы это происходило в России. Я хочу, чтобы люди, которые исповедуют наши взгляды, мои взгляды — чтобы они имели форму и возможность воздействовать на данную ситуацию и её предотвращать. Это является моей задачей.

— Вы бы возглавили революцию?

— Я могу возглавить контрреволюцию. Вот это взялся бы. Если появится условный Турчинов или Порошенко, или ещё какая-нибудь сволочь в России и скажет, что «я несу вам свободу» — конечно, я возглавлю контрреволюцию. Конечно, такие люди не должны прийти к власти в России. Вот в такой форме — да.

Про зарплату в Думе и во МХАТе

— Вашей семье стало труднее жить в этом году?

— Мне, может быть, сложнее стало зарабатывать деньги на пропитание. Но я просто беру на себя больше работы, у меня появился новый телепроект, ещё что-то, чтобы компенсировать проседание в иных формах. То есть все считали, что я пойду в Думу, потому что там огромная зарплата, по-моему, в шесть раз больше, чем у меня во МХАТе. И вот я, конечно, якобы обменяю МХАТ на Думу. Ну, я пытаюсь найти этот баланс между тем, что надо делать и чтобы мои четверо детей, пять собак и две лошади не голодали.

https://news.ru/culture/zahar-prilepin-nado-budet-vernus-v-g...