Кавказская война: штрихи к портретам российских командующих

Кавказская война – война двух миров, столкновение культур, длившееся многие десятилетия и унесшее жизни сотен тысяч с обеих сторон. Очередной выпуск подкаста "Хроника Кавказа с Вачагаевым" посвящен главнокомандующим российской армии в период той войны, стратегии и тактике против горцев, личностям, которых в России считают героями, хотя на Кавказе к ним ровно обратное отношение.

Россия, продвигаясь на юг, столкнулась с горцами, которые при всем своем разнообразии были едины в желании оказать сопротивление северному соседу.

Первые два десятилетия были по сути разведкой боем, когда экспедиции и походы не давали того желаемого результата, которого ожидали в Петербурге. Но это позволило приобрести опыт, который был позже использован в тактике генерала Алексея Ермолова. До него годами столкновения регулярной российской армии с горцами носили временный и локальный характер.

К моменту назначения Ермолова Россия уже осознала, что овладеть Кавказом можно было только путем создания постоянной сети военных укреплений, которые следовало продвигать ближе к горам по мере того, как армия закреплялась на отвоеванных землях.

Завоевать с помощью нескольких крупных сражений край, где каждый житель был по сути воином, было делом если не безнадежным, то чересчур хлопотным даже для империи, претендовавшей на звание великой. Только путем построения на захваченных территориях крепостей Россия могла рассчитывать на то, что со временем ей удастся принудить местное население к повиновению.

Когда мы говорим о российской армии периода Кавказской войны, чаще всего могут назвать только Алексея Ермолова и Александра Барятинского, в лучшем случае могут вспомнить князя Михаила Воронцова. Но на деле следует иметь в виду, что их было все-таки куда больше, а именно 13 первых лиц, воевавших в этом регионе начиная с XIX века. Вот о них и хотелось бы сегодня сказать несколько слов в контексте их деятельности на Северном Кавказе.

Мой собеседник – кандидат исторических наук Амиран Урушадзе, доцент факультета истории Европейского университета в Санкт-Петербурге, автор многочисленных работ по Кавказскому региону, в том числе "Кавказская война" и "Кавказ – взаимодействие культур (конец XVIII – середина XIX в.)".

– Уважаемый Амиран, XIX век начинается с того, что в Петербурге уже принят план по продвижению российской армии на юг, на кавказском направлении. Или все-таки стоит вести отсчет от подписания Кючук-кайнарджийского договора 1774 года? Или за основу стоит брать 1783 год, Георгиевский трактат с Грузией? По вашему мнению, с какой даты можно было говорить о том, что Россия целенаправленно, уже осознанно идет на юг, то есть претворяет в жизнь определенный план, в ходе которого эта территория должна стать частью Российской империи? Речь не идет о времени начала войны.

– Дат можно назвать множество, и мы можем начинать даже не с XVII, не с XVIII, даже не с XIX века, а с XVI.

Уже в этом столетии Иван IV Грозный поставил такую задачу перед Российским государством – выйти в Предкавказье и закрепиться на этой территории. Ну и тем более об этом говорит факт женитьбы Ивана Грозного на дочери знаменитого кабардинского владетеля Темрюка Идаровича. Основание крепости Терки на Северном Кавказе в период правления Ивана Грозного как раз свидетельствует о серьезности намерений Российского государства расшириться на юг. Но в контексте XVI столетия было очевидно, что России еще очень рано тягаться с могущественной Османской империей. Получив жесткую отповедь от османского султана, Иван Грозный вынужден был срыть укрепление на Тереке и отложить этот свой масштабный геополитический проект.

XVIII же век уже вошел в историю, его часто называют веком России. XVIII столетие связано с огромными переменами в жизни российского государства и общества. И они прежде всего персонализированы в личности Петра I, Петра Великого. Именно он сделал Россию такой полноценной европейской державой, державой, которая была способна навязывать свою волю. В том числе с помощью военной силы. И к такому регулярному политическому присутствию всерьез России как на Кавказе, так и на территории Закавказья, о нем можно как раз таки говорить с XVIII века и с эпохи Петра Великого. И здесь, конечно, невозможно пройти мимо такого масштабного события, как Персидский поход Петра Великого, который закончился большой победой, укреплением и продвижением российской границы в Прикаспий. То есть целый ряд Прикаспийских провинций Персии оказался под военно-политическим контролем Российского государства. И можно сказать, что Петр I решил вот ту задачу, которую еще наметил, но не смог в силу объективного военно-политического или политического расклада реализовать Иван Грозный.

Другое дело, что наследники Петра Великого – это очень интересная тема: наследие и наследники Петра Великого – они не смогли продолжить эту имперскую экспансию в южном направлении, и очень скоро российская граница откатилась назад. Сначала от Аракса до Терека, а затем еще дальше, севернее. Было многое потеряно. Были потеряны Прикаспийские провинции, и к решению уже на новом этапе вот этой вот задачи, а именно закреплению на территории Кавказа, насчитывалось не одно столетие. Это означало, разумеется, противостояние с великими мусульманскими державами того времени, то есть прежде всего с Османской Турцией и Персией.

Вновь на новом этапе приступили к решению этой задачи уже в эпоху Екатерины II Великой. И здесь, конечно, ключевую роль сыграл екатерининский фаворит, князь Потемкин Таврический, который сделал очень многое для того, чтобы Россия закрепилась сначала на Черном море, а затем и на Северном Кавказе. Ну и неслучайно, что одним из первых крупных российских администраторов на Северном Кавказе и, кстати, в звании кавказского наместника – правда, то кавказское наместничество, екатерининское кавказское наместничество, не имеет никакого отношения к наместничеству, которое было учреждено в 1844–1845 годах Николаем I, – стал родственник князя Потемкина, Павел Сергеевич Потемкин. И уже можно говорить о том, что Российская империя уже на новом этапе так планомерно приступила к присоединению, к силовому присоединению, иногда к добровольному присоединению территорий Кавказа – как Северного, так и Южного.

И здесь мы совершенно справедливо называли некоторые вещи. Конечно же, это 1783 год, это Георгиевский трактат. Но 1783 год – мне кажется, что мы всегда должны об этом помнить, – это такой важный год в истории Российской империи, связанный не только с заключением Георгиевского трактата, по которому Восточная Грузия, восточно-грузинское Картили-Кахетинское царство оказывалось под Российским протекторатом, и таким образом Россия получала прямой плацдарм (очень хороший, мощный плацдарм на территории Закавказья, который теперь уже мог угрожать и Турции, и Персии, и быть серьезной угрозой для геополитических позиций этих мусульманских держав в Закавказье), но в 1783 году был опубликован еще и Манифест о присоединении Крыма.

То есть по сути дела 1783 год – это такая ключевая, одна из ключевых дат в формировании большого Юга Российской империи, который затем был уже окончательно сформирован территориально в контексте истории Российской империи в начале второй четверти XIX столетия. Он протянулся от Дуная до Аракса. Если же говорить о том, когда же все-таки, – историю геополитических интересов и политической борьбы Российского государства за Кавказ, как мне кажется, можно начинать с эпохи Ивана Грозного вот так вот всерьез, да. Но возникает другой вопрос – когда же все-таки началась Кавказская война.

– Извечный вопрос для всех исследователей, занимающихся Кавказской войной. Каждый пытается доказать свою дату.

– Действительно, это очень спорный вопрос. Почему он спорный? Потому что Кавказская война – это во многом уникальный военно-политический конфликт. В отличие от многих других, он не имеет точной даты и вообще не имеет даты официального объявления войны и официального заключения мира. Кто с кем воевал, кто кому объявлял войну, кто с кем заключал мир – вот то, что обычно есть в истории других войн, которые нам хорошо знакомы. История Кавказской войны этого не имеет, поэтому исследователи называют самые разные даты. Здесь самая популярная – это 1817 год, например. Это относится к правлению на Кавказе Алексея Петровича Ермолова, о котором, скорее всего, мы сегодня еще поговорим.

Но мне представляется, что более, наверное, корректной, в большей степени понятной что ли и разделяемой самими участниками Кавказской войны датой является 1801 год, а именно присоединение Восточной Грузии, того самого Картли-Кахетинского царства к Российской империи, к российскому государству. Здесь важно понимать, что 1783 год – это только военно-политический протекторат над Восточной Грузией, но это еще не присоединение этой территории, пространства, не включение его в границы российского государства.

А вот в 1801 году Грузия вошла в его состав, стала провинцией Российской империи и, разумеется, получилась такая вот интересная ситуация: Российская империя включила в свой состав закавказскую территорию, но при этом еще не установила контроль военно-политический, административный, социально-экономический над территорией Северного Кавказа. Вот поэтому мне представляется, что если о начале такого вот геополитического движения на юг российского государства можно начинать говорить с эпохи Ивана Грозного, с его союза с кабардинцами, с феодальной Кабардой, то дальше, если говорить именно о начале Кавказской войны и событий Кавказской войны, то справедливее, наверное, говорить о 1801 годе, а не о 1817-м, как было принято в советской историографии.

– Я бы напомнил еще об историке, генерал-майоре Генерального штаба Антоне Людвиговиче Гизетти, который публиковал потери российских войск на всей территории Кавказа тоже с 1801 года. То есть в начале XIX века военные уже для себя обозначили как цель продвижение на юг с целью завоевания Северного Кавказа. То есть война началась, и ее нужно было уже вести на постоянной основе, а не какими-то экспедициями или набегами, как это было в XVII или XVIII веках.

Вы сказали, что Грузия в 1801 году включается в состав Российской империи, и мы знаем, что одним из первых командующих, как тогда он назывался, Отдельного грузинского корпуса, был генерал Карл Кнорринг (Карл Фёдорович фон Кнорринг, барон, командир 10-й Кавказской дивизии, управлял Грузией и Астраханской губернией до начала 1803 года). К этому времени российский император, по логике вещей, включая Грузию, исходил, наверное, из того, что народы Северного Кавказа подвластны ему. То есть двояко получается. Вы только что говорили, что ее сначала включили, а потом уже была необходимость завоевать Северный Кавказ. Мы видим, что Российская империя на тот период, когда назначают командующим Кнорринга, еще не осознает того, что ей предстоит по пути продвижение на Северный Кавказ.

– Да, это действительно так. Но, понимаете, еще какой важный момент: мы, мне кажется, должны прекрасно понимать, что у российских администраторов, у российской императорской элиты, генералов, чиновников, которые прибывали во вновь присоединенную Грузию, были, на самом деле, очень смутные представления о Кавказе, о горцах Северного Кавказа. Может быть, были лучше представления о Грузии за счет такой духовной близости: мы знаем, что Грузия – тоже православная страна. Но при этом уровень этнографических знаний, уровень понимания сложности, разнообразия кавказского региона был, конечно, в самом таком зародыше.

Александр I, как и большинство его современников, как и генерал Кнорринг, не видели в горцах Северного Кавказа силы, на которую стоит обращать внимание. То есть не видела российская элита в горцах Северного Кавказа такового вот противника, который мог бы всерьез помешать реализации российских планов на Кавказе, конфликт с которым мог бы вылиться в самое длительное военное противостояние могущественной, могучей такой Российской империи, которая обладала одной из самых сильных армий, которая обладала прекрасно подготовленными генералами и т.д. А борьба за Кавказ, по мнению российской элиты и по мнению Александра I, как мне кажется, была прежде всего не борьбой с горцами Северного Кавказа, а борьбой с Османской империей, с Персией. Вот кто, по мнению российской элиты, были главными противниками России на Кавказе.

– Но если мы возьмем тех, кто командовал после Кнорринга, например, того же Цицианова Павла Дмитриевича или же Ивана Васильевича Гудовича, Александра Петровича Тормасова или Николая Федоровича Ртищева: они начали продвижение, начали сталкиваться с горцами, но почему они застопорились? То есть мы не видим никаких реальных побед как таковых. И они настолько остались какими-то серыми генералами в истории, которые мало с чем ассоциировались. Когда говорят о Кавказской войне, то всегда говорят: Алексей Ермолов, князь Александр Барятинский, некоторые могут вспомнить и графа Михаила Воронцова. Но вот Кнорринг, Цицианов, Будович, Тормасов, Ртищев как-то не прижились, скажем так, в народе, в этом регионе, в изучении в истории. То есть их как бы пропускают, их как-то перелистывают. С чем это связано, по вашему мнению?

– Мне кажется, это вполне естественно, и по-другому даже и быть не могло. Достаточно посмотреть на то, в какие годы вот этим, совершенно справедливо перечисленным вами генералам, довелось воевать с горцами на Северном Кавказе, довелось управлять этим сложным регионом. Вот посмотрите: это все же время, когда Российская империя вела напряженную войну в Европе с наполеоновской Францией. Можно с абсолютной уверенностью сказать, что война на Кавказе до Ермолова вообще мало кого интересовала в российском образованном обществе эпохи правления Александра I.

Они были абсолютно в тени событий в Европе. О них мало кто вспоминал – что они там делают, с кем они там воюют, побеждают они или проигрывают. Это мало кого интересовало. Как я вам уже сказал, российские войска на Кавказе до Ермолова – это по сути дела такая горстка людей, их совсем немного, это буквально несколько тысяч человек, которые были вынуждены перебегать от Каспийского моря к Черному, от границы с Турцией до границы с Персией, а потом еще возвращаться на Кавказскую линию. Именно так и воевал Цицианов. С очень ограниченными силами он вынужден был как-то пытаться обеспечить контроль над огромной территорией. И Цицианов, и Гудович, и Тормасов, и Ртищев. При этом, конечно же, мы не можем сказать, что совсем уж никаких успехов не было.

В принципе Цицианов обеспечил контроль Российского государства на значительной территории Закавказья. Затем, правда, как известно, он был убит под стенами Баку в 1806 году.

У Ивана Васильевича Гудовича были определенные успехи, но, конечно, назвать их какими-то решающими просто-напросто невозможно, разумеется.

А генерал Тормасов тоже был отнюдь не бесталанным генералом. Он, например, разрабатывал проект о том, как переделать и поставить на нужный лад работу Тифлисского благородного училища, первого такого крупного российского учебного заведения на Кавказе, и т.д.

И Ртищев – он тоже такой человек небезынтересный, это потомок знатного российского рода. Ртищев, в отличие от Цицианова, выступал за тактику переговоров с кавказскими владетелями, но каких-то больших, серьезных успехов в этом он не сыскал, как и Будович.

– Коснемся личности Алексея Петровича Ермолова – его, конечно же, все знают и чаще всего называют как раз первым командующим, не подозревая о предыдущих. И, как вы правильно заметили, в советскую эпоху историография кавказоведения отмечала, что война началась именно с того момента, как Ермолов взял бразды командования и начал завоевывать горцев Северного Кавказа. Если говорить о Ермолове, его успехах и продвижении по землям горцев, то можно ли это связать с тем, что у него были дополнительные полномочия, или, как вы отметили, уже закончились европейские войны, главные из которых, конечно же, наполеоновские, и у России появилась возможность перебросить дополнительные войска на Северный Кавказ, имея больше людей, чтобы осуществлять свою задачу? То есть у него уже были не просто полномочия, но и средства для этого.

– Да, Ермолов, если мы говорим о русском историческом сознании, – конечно же, ключевая фигура. Наверное, я бы его назвал главным мифом Кавказской войны. Ермолов, как это хорошо известно, – крайне противоречивая фигура. А для горцев Северного Кавказа, например, для чеченцев Ермолов – это прежде всего, что совершенно справедливо, такой кровавый палач. Справедливо, что он остался таким в исторической памяти чеченского народа. А для русского такого исторического сознания, в том числе для русских на современном Северном Кавказе Ермолов – это образ такого безупречного героя, который пришел, установил российскую власть и вот таким образом всех заставил почитать российского императора и Россию. Сделал таким образом Кавказ российским. В этом смысле Ермолов – абсолютно мифическая фигура. А с чем это связано?

Алексей Петрович Ермолов сам был мифотворцем, он сам о себе придумывал вот этот замечательный миф, и он был такой фигурой, вокруг которой вот этот миф складывался. Алексей Петрович Ермолов, он был известен своей такой подчеркнутой "русскостью". Подчеркнутой такой близостью к народу. Это был человек, который при всяком удобном случае мог саркастически пошутить в отношении вышестоящих институтов власти и вышестоящих начальников. Известны его шутки в отношении немцев на российской службе. Мы с вами знаем прекрасно, что Российскую империю делали отнюдь не одни только русские, но и представители многих народов, в том числе и немцы. И в правлении Александра I, как и в правлении Николая I, было очень много немецких генералов и немецких администраторов на самых высоких постах.

Алексей Петрович Ермолов – это такой образ брутального российского военачальника, это такой русский богатырь, который пришел на Кавказ и всех победил. И таким вот этот образ остается актуальным и сегодня. Мне приходилось встречаться с таким убеждением, в том числе среди современного русского населения Северного Кавказа, что когда ты спрашиваешь, кого вы помните из военачальников на Северном Кавказе, вспоминают действительно – вы совершенно правильно сказали – в первую очередь именно Ермолова.

А на второй вопрос, почему вспоминаете Ермолова, отвечают, мол, ну как же, он же покорил Кавказ, взял в плен [имама] Шамиля – то есть получается, что не Барятинский это, не Барятинского связывают с пленением Шамиля, а вот Алексея Петровича Ермолова. И здесь другой вопрос: чего вообще удалось добиться на самом деле по историческому счету? Не по такому вот мифическому счету, не по счету образа Ермолова, а по историческому счету. И здесь на самом деле успехи Алексея Петровича Ермолова были куда как более скромными. Вообще, мне кажется, справедливо поставить вопрос о том, были ли какие-то успехи у Ермолова вообще.

– И после отставки с ним советовались.

– Да-да, это тоже было. Он, кстати говоря, после отставки, несмотря на то, что после того, как он уехал с Кавказа в 1827 году, никаких больших таких постов больше не занимал, к нему ездил за советом первый настоящий кавказский наместник Михаил Семенович Воронцов. Воронцов постоянно переписывался с Ермоловым, они были друзья, но иногда такая дружба была со взаимной иронией. И Ермолов действительно оставался в центре внимания российского общества, несмотря на то что был в отставке: даже из отставки такой отставной генерал был довольно влиятельным.

Теперь что касается успехов. А какие были у Ермолова вообще успехи? Были ли эти успехи? Было ли какое-то продвижение? Ну, допустим, да, он провел несколько экспедиций в Чечне. Сказать, что это привело к замирению Чечни? Нет. Он вроде бы контролировал Кабарду. Сказать, что на этом в Кабарде все стало спокойно? Опять-таки, этого сказать нельзя. Вроде бы он контролировал южные границы Российской империи, но, как показали события Персидской войны, не так уж хорошо он контролировал эти границы. И в самом начале русско-персидской войны 1826-1828 годов он допустил несколько важных просчетов, которые действительно уже пришлось исправлять Ивану Федоровичу Паскевичу. Проявил медлительность Ермолов в этом отношении, и все это могло привести к довольно трагическим последствиям, если бы не оперативное вмешательство николаевского фаворита Ивана Федоровича Паскевича. Поэтому Ермолов – больше мы знаем как бы о ермоловском мифе, чем о каких-то реальных успехах Алексея Петровича Ермолова. Это был безусловно человек достаточно талантливый, но ему не удалось сделать на Кавказе то, на что он рассчитывал, когда он ехал сюда, когда был преисполнен вот этого оптимизма, что здесь целые царства будут у его ног. Так он и писал. Оказалось, что это совсем не так.

– Если мы возьмем, например, последующих командующих – сразу нескольких. Паскевича, например, Ивана Федоровича, барона Розена Григория Владимировича и Евгения Александровича Головина, Нейдгарда – то есть между Ермоловым и Воронцовым. Среди них кого бы вы выделили как человека, который сделал больше, скажем так, для Российской империи в том смысле, что добился больших результатов?

– Что можно сказать про Паскевича? Паскевича страшно не любила советская историография, потому что Паскевич – это фаворит самого ужасного российского монарха, императора Николая I.

И поэтому Паскевич находится как бы в тени Николая I, но эта тень отнюдь не способствует образу Ивана Федоровича Паскевича. Его, конечно, принято ругать, что это такой плохой человек, который, в общем-то, ничего на Кавказе не добился. Между тем, конечно, совершенно нельзя отрицать, что Иван Федорович Паскевич был очень талантливым полководцем, и, в отличие от Ермолова, он как раз добивался реальных результатов. Потому что Русско-персидская война 1826–1828 гг. – это победа Паскевича. Русско-турецкая война 1828–1829 гг. – это победа Паскевича, и неслучайно Паскевич был Паскевичем-Эриванским. Несмотря на это, такая слава, и в общем-то совершенно справедливо, о Паскевиче, как о великом полководце, в России, в николаевской России вполне себе гремела. А потом сошла на нет по понятным причинам, о которых я сказал выше. У Паскевича не было такого регулярного плана покорения Кавказа. Точнее, он был, но ему не удалось его реализовать, потому что в 1831 году он вынужден был очень поспешно покинуть Кавказ, уехать с Кавказа, так как Николай I отправил его на усмирение польского мятежа. То есть Паскевич был у императора Николая I спасателем, что ли…

Дальше Григорий Владимирович Розен руководил Отдельным Кавказским корпусом и российской администрацией на Кавказе в 1831–1837 гг. Что о нем можно сказать? Тут действительно с момента назначения Розена на эту должность маятник качнулся в другую сторону. То есть если Ермолов, Паскевич были довольно самостоятельными в своих действиях людьми, то начиная с Розена как раз таки ситуация меняется. Начинают сокращать полномочия российских администраторов, генералов на Кавказе. Здесь важно подчеркнуть, чтобы это было понятно, все эти генералы, о которых мы говорим, они, несмотря на то, что генералы, были еще и главными российскими администраторами в крае, то есть возглавляли как военную, так и гражданскую администрацию. И в связи с этим еще нужно сказать, что это была вдвойне сложная задача. Это был такой крепкий середняк российского генеральского корпуса, и уже поэтому он вряд ли мог рассчитывать на то, чтобы закончить Кавказскую войну, которую не удалось закончить его знаменитым предшественникам – Ермолову или Паскевичу. И Розен – его имя в большей степени связывается не с какими-то успехами на Северном Кавказе в противостоянии с горцами, а прежде всего с громадным коррупционным скандалом. Когда император Николай I посещал Кавказ, вскрылось огромное количество злоупотреблений. И все это привело к отставке Розена.

А что касается Головина и Нейдгардта, вы совершенно правильно сказали, что у Евгения Александровича Головина была очень сложная ситуация. Там по сути дела была попытка, чтобы Головин больше занимался хозяйственными, гражданскими делами и выступал в качестве генерального интенданта действующей армии, которая находилась под командованием Павла Христофоровича Граббе, талантливого генерала. А Граббе тем самым должен был обеспечить замирение Северного Кавказа, и в этом отношении несколько очень важных походов предпринял Граббе против горцев Северного Кавказа, против Шамиля. Это битва за Ахульго (1839 год. – Прим. ред.). Затем 1840–1842 гг. – это знаменитые чеченские походы генерала Граббе, экспедиции в Чечню, которые не привели к каким-то серьезным результатам. Наоборот, в общем-то, они являлись поражениями российской армии.

После этого Граббе, как я уже сказал, вынужден был покинуть Кавказ, и таким образом ни Головину, ни Граббе не удалось реализовать задачу замирения Кавказа.

Хотя после битвы за Ахульго, когда Шамилю с большим-большим трудом удалось выскочить из этого огненного кольца вокруг Ахульго, которое было обеспечено российскими войсками, казалось, что все. Как никогда близко Россия подошла к победе на Северном Кавказе, подошла к замирению Северного Кавказа. Но оказалось, что это мираж и не более того. Кавказская война очень скоро продолжилась, и центр сопротивления горцев Северного Кавказа сместился из Дагестана в Чечню, где имаму Шамилю удалось найти ресурсы, сторонников, и здесь уже продолжить сопротивление российской власти на Северном Кавказе.

Про Александра Ивановича Нейдгардта очень сложно сказать что-то содержательное. Это был очень осторожный человек, который не предпринимал каких-то серьезных шагов. Он прекрасно понимал, что карьеры его предшественников были во многом загублены неудачами в Кавказской войне, и подобно генералу Головину, он в общем-то был скован многочисленными инструкциями, многочисленными регламентами и пожеланиями высшей власти. Поэтому сам он инициативу проявлял крайне неохотно и всячески осторожничал.

– Тогда следующим у нас командующим, безусловно, является князь Михаил Семенович Воронцов, который больше в истории, по крайней мере, Северного Кавказа, известен тем, что в своих донесениях описал, что выиграл Даргинское сражение, в то время как горцы считают, что он проиграл это сражение. Вообще, его период приходится на время, когда имамат Шамиля начинает расширяться, утверждаться – то есть расцвет имамата, и в то же время, когда он уже уходил, все-таки имамат – уже в состоянии стагнации. То есть начиная с 1851 года имамат уже не тот, который был в 40–42–43–44 годах, как бы пика своего он уже достиг. Князь Воронцов – кем он был? Как его охарактеризовать?

– Что можно сказать о Михаиле Семеновиче Воронцове? Первый кавказский наместник, человек, который получил в свои руки беспрецедентную власть. То есть как князя Меньшикова в свое время, знаменитого сподвижника Петра, называли полудержавным властелином. Мне кажется, что эта же характеристика "полудержавный властелин" вполне применима к Михаилу Семеновичу Воронцову.

– А если сравнить с Ермоловым, у кого было больше [власти]?

– Безусловно, у Воронцова. Не было до Воронцова на Кавказе человека, который обладал бы таким практически неограниченным административным ресурсом, как Михаил Семенович Воронцов. С чем это было связано? Вот мы говорили о том, что после Паскевича эта свобода действий, свобода маневра военно-политического российских главнокомандующих на Кавказе, она сужается. Николаю I пришла такая идея превратить Кавказ в такой полуавтономный регион Российской империи, который управлялся бы, безусловно, человеком, имеющим непосредственное доверие, обладавшим личным доверием императора, доверием Николая I. И Михаил Семенович сполна обладал им.

В источниках мы можем прочитать, что кавказский наместник Воронцов силен прежде всего личным доверием императора. Это был очень важный ресурс для Воронцова – личное доверие императора, которое, конечно же, как я уже сказал, конвертировалось в беспрецедентном объеме его административных полномочий.

Воронцов начинает с Даргинской экспедиции, как вы уже отметили, 1845 года. Он очень скептически относился к этому. Вся эта идея с экспедицией в Дарго была разработана Николаем I, была разработана в Санкт-Петербурге. Воронцов после того, как прибыл на Кавказ в марте 1845 года, очень скоро понял, что из этой затеи ничего не выйдет. И об этом свидетельствует его переписка с военным министром Александром Ивановичем Чернышовым, где Воронцов прямо признает, что не рассчитывает на какой-то значительный успех, но, повинуясь долгу верноподданного, сделает то, за чем его послал на Кавказ император. Он, конечно же, отправится в Дарго и попытается сломить сопротивление Шамиля, попытается захватить его столицу и тем самым закончить Кавказскую войну.

И Даргинская экспедиция закончилась ожидаемым провалом. Что здесь можно сказать? Вообще Даргинскую экспедицию – это может показаться очень странным – сам Воронцов и многие его сподвижники, сторонники, да и император Николай I, пытались представить в качестве грандиозной победы российского оружия.

– Это при всем при том, что он потерял почти армию.

– Да, то есть там такие разговоры ходили: чем отличаются российские генералы на Кавказе от Михаила Семеновича Воронцова? Тем, что его предшественники теряли семь тысяч российских солдат в течение нескольких лет в кампании на Северном Кавказе против горцев, в течение всей своей службы на Кавказе, а Воронцов умудрился потерять эти семь тысяч человек в одном походе, за пару месяцев. Была такая первая попытка своеобразной информационной шумихи, масштабной информационной кампании, правильнее сказать, которая должна была представить Даргинскую экспедицию в качестве большой победы. Но на самом же деле это, скорее, следует признать поражением.

Мы знаем, что, кроме этой неудачи в Дарго, была неудачная осада Гергебиля, также очень неудачная и кровопролитная осада аула Салты, которая ни к чему в итоге не привела. Тем не менее, именно в период наместничества Воронцова произошел определенный сдвиг в противостоянии, определенный перелом в войне. Российская армия, как мне представляется, научилась воевать с горцами Северного Кавказа. К тому времени уже выросло поколение офицеров, которое было прекрасно знакомо с условиями Кавказа, с особенностями горцев как противников.

Но именно Воронцову удалось нащупать большую стратегию Российской империи, которая совмещала бы непрекращающееся давление, военное давление на горцев Северного Кавказа с культуртрегерской политикой, с демонстрацией того, что Российская империя способна не только разрушать аулы, но еще и строить образовательные учреждения, библиотеки и так далее. И совмещение двух этих политических векторов, как мне кажется, в итоге и предопределило успех Российской империи в Кавказской войне. И можно даже сказать, что в деле интеграции, инкорпорации региона, в деле присоединения региона в состав Российской империи.

- Следующим командующим выступает у нас Муравьев Николай Николаевич. Кроме того, что его деятельность выпадает на Крымскую войну, можно ли еще чем-то обозначить период его правления?

– Николай Николаевич Муравьев прежде всего известен тем, что поссорился еще по дороге в Тифлис с кавказскими офицерами. Известно его открытое письмо Ермолову. И он там рассуждал по поводу того, что вот, Алексей Петрович, ваша землянка знаменитая… Теперь вместо землянки, вместо тех скудных средств, которыми вы обладали, теперь на Кавказе есть дворцы, но реальных успехов в деле покорения Кавказа как не было, так и нет. Штабы разрослись. На это уходит колоссальное количество денег, а никакой серьезной работы не проводится. В общем, Муравьев в этом письме ностальгировал по времени Алексея Петровича Ермолова на Кавказе. И Муравьев сам служил в тот период на Кавказе. И это, конечно же, вызвало острую реакцию российских офицеров. Вообще Муравьев этим своим письмом как бы критиковал те порядки и те отношения, политику Российской империи, которая сложилась на Кавказе в воронцовскую декаду, в это воронцовское десятилетие. Муравьев ехал на Кавказ как такой отрицатель, что ли, воронцовского наследия.

Понимаете, в чем тут смысл, Муравьев изначально уже ехал на Кавказ как человек, который раскалывал кавказское общество, Отдельный Кавказский корпус и российских бюрократов. То есть кто-то, безусловно, готов был его поддержать. Вот именно в соответствии с теми мотивами, которые я охарактеризовал выше. А кто-то понимал, что Муравьев – это, скорее, человек, которого следует опасаться и за которым не стоит идти. То есть Муравьев получился фигурой, которая являлась на Кавказе фактором раскола, размежевания. И вот неслучайно, что очень многие и офицеры, и чиновники, которые служили на Кавказе при Воронцове, покинули Кавказ сразу вслед за приездом Муравьева.

И поэтому Муравьев тоже на Кавказе особо в период Кавказской войны больших каких-то успехов не снискал. И, кроме всего прочего, его наместничество пришлось на период Крымской войны. Поэтому большая часть Отдельного Кавказского корпуса была занята как раз противостоянием с Турцией, нежели какими-то большими экспедициями и масштабными походами против горцев Северного Кавказа.

– Наконец, князь Александр Иванович Барятинский, который вошел в историю как покоритель горских народов. Почему у Барятинского получилось сделать то, чего не удалось предыдущим наместникам? На него выпадает и период Крымской войны 1853-1856 гг. Но по сравнению с Воронцовым, например, в чем, скажем так, дополнительные плюсы, которые получил Барятинский в тот период? Что у него было больше или лучше? Можно ли говорить о том, что его армия была уже значительно многочисленнее, чем у Воронцова, то есть о каких цифрах можно говорить? Почему, если коротко сказать, князь Барятинский сумел сделать то, чего не смогли его предшественники?

– Прежде всего нужно сказать, что сам Барятинский рассматривал себя как наследника воронцовской политики. Кстати говоря, в истории Кавказской войны, в истории российских главнокомандующих на Кавказе есть такие переклички. Ермолов считал себя продолжателем дела Цицианова Павла Дмитриевича. А Барятинский во многом считал себя, как мне кажется, как раз продолжателем дела Воронцова. И неслучайно в одном из источников Барятинскому приписывается такая фраза: "Мне досталась жатва воронцовского посева". То есть Воронцов начал это дело, начал правильно дело покорения Кавказа, а Барятинский по сути завершал это дело на основании тех принципов, общих правил, стратегии, которая была еще определена первым кавказским наместником Михаилом Семеновичем Воронцовым. Что касается каких-то конкретных причин, почему Барятинскому удалось закончить войну на Северо-Восточном Кавказе – по крайней мере, обеспечить пленение имама Шамиля, сдачу имама Шамиля, – здесь нужно сказать, что, конечно же, у Барятинского было уже больше сил, чем у Воронцова и кого бы то ни было до него. Достаточно сказать, что в 1857 году Отдельный Кавказский корпус превратился в Кавказскую армию, которая была в распоряжении у Барятинского и достигала 200-250 тысяч человек. То есть это гигантская армия по тем временам.

– Даже в рамках Европы.

– Да, конечно, 200-250 тысяч человек и несколько сотен орудий. Понятное дело, что с такими силами действительно Барятинский обладал колоссальными возможностями, при том что возможности горцев, ресурсы горцев ведь таяли с каждым годом сопротивления. И, разумеется, горцы Северного Кавказа… Кто сопротивлялся российской власти на тот момент на Северном Кавказе? Сопротивлялись чеченцы и некоторые дагестанские общества на Северо-Восточном Кавказе к 1850-м годам, продолжали сопротивляться адыги Северо-Западного Кавказа.

Понятное дело, что против такой силы всерьез рассчитывать на то, что можно устоять, не приходится. Очень многие наибы Шамиля это почувствовали, ведь именно конец 1840-х, 1850-е годы – это время, когда очень многие начинают изменять Шамилю, очень многие начинают переходить на сторону российской администрации, и начинаются конфликты внутри имамата. В частности, самый известный – это конфликт Хаджи-Мурата и имама Шамиля, о котором очень хорошо написано и о котором в том числе повествует недавно вышедшая замечательная книга Патимат Ибрагимовны Тахнаевой. Это кризис имамата, и понятное дело, что имамат, кото?