Начало конца идеи ИГ
Сегодня, мало кто сомневается в том, что наступило время ислама. Исследователи и журналисты громогласно заявляют о новом «исламском ренессансе», возрождении былого величия некогда громадной мусульманской цивилизации с присущей ей теоцентричной идеологией, а также о том влиянии, которая она неизбежно окажет на слабеющие и все более дехристианизирующиеся и секуляризующиеся страны Запада. Известный отечественный ориенталист Г. Мирский отмечает: «И дело не в том, что число мусульман в мире растет быстрее, чем число приверженцев других религий (их уже сейчас минимум 1,3 млрд.), а в беспрецедентной политической активности мусульманского сообщества»[1]. Исходя из этого, делается вывод об особой роли политической составляющей в исламе, якобы, неотделимой от его вероучительных основ. Свой вклад в закрепление этой конструкции вносят и некоторые представители мусульманского духовенства, не без удовлетворения отмечающие, что ислам – больше, чем религия; он в корне отличается и от христианства, и от иудаизма, в которых, как известно «богово – Богу, а кесарево – кесарю». На гребне Исламской революции в Иране Аятолла Хомейни даже авторитетно заявлял: «Ислам без политики – кастрированный ислам»[2]. Практическое подтверждение этому – идея халифата – однажды существовавшего легитимного и справедливого государства правоверных, имманентно присущая мусульманской религиозной традиции.
Действительно, согласится с указанным утверждением, все более становящимся чем-то вроде догмата, крайне сложно. Процессы, происходящие от Магриба до Машрика и от Сомали до Восточного Туркестана, вроде бы, говорят об их справедливости. Взять, к примеру, хотя бы новоявленный феномен – Исламское государство (ИГ), которое для религиозных радикалов и фанатиков есть не что иное, как прообраз вожделенного халифата, органично воплощающий в себе политическую идею государства праведных, как они эту праведность понимают.
Тем не менее, в среде специалистов присутствуют сомнения относительно рациональной неопровержимости указанных построений, шаблонно увязываемых сегодня в общественном сознании и с помощью СМИ в неразрывное единство с мировой религией. Востоковед А.А. Игнатенко констатирует: «Мифологема неразделенности «религиозного» и «политического» – продукт конкуренции духовенства и светских правящих групп в странах распространения ислама. С одной стороны, идею <…> продвигает исламское духовенство, стремящееся контролировать нерелигиозную сферу общества, а с другой стороны – светские правящие группы, стремящиеся, в свою очередь, к контролю над религиозной сферой»[3]. Утверждение исследователя находит эмпирическое подтверждение в практике многовекового существования мусульманских общин вне пределов политического поля. Пример России, в частности таких ее регионов как Татарстан и Башкортостан, довольно показателен, поскольку ни один из их духовных лидеров ни разу не заявлял о комплексе неполноценности живущих там мусульман, некогда фигурально обозначенном приснопамятны лидером Иранской исламской революции.
Тем не менее, стоит признать, что халифатистские вожделения сегодня имеют место быть и наивысшей остроты они достигают не у умеренных мусульман, а у религиозных фундаменталистов – предельно и фанатично подчиненных религиозным доминантам индивидов, стремящихся любой ценой закрепить собственное мировоззрение в рамках вполне конкретных политических конструкций. Как отмечает Бассам Тиби, фундаментализм во всех религиях являет собой мировоззрение, основывающееся на божественном порядке[4]. Таким образом, усилиями воли на стыке религии и политики рождается религиозная идеология, генерирующая политические проекты с религиозным подтекстом и черпающая свою жизнеспособность в мощных иррациональных энергиях религии. Проблема заключается лишь в том, что тектонические процессы, происходящие в мусульманских странах Ближнего и Среднего Востока и за его пределами, связанные с политической идеологизацией части мусульманского социума, определенно катализируются процессами глобализации (и, как следствие, его последовательной секуляризации), причем не только в рамках рефлекторной ответной реакции на вторжение иного культурного кода. Согласно Э.Фромму, процесс активной генерации идеологии на базе религии запускается там, где религиозная система не соответствует преобладающему социальному характеру, где она вступает в конфликт с социальной практикой жизни[5]. Но именно это и происходит в большинстве мусульманских стран мира, в которых, благодаря стремительному распространению информационных технологий, средств коммуникации и товарообмена, происходит размывание традиционных устоев и патриархальных укладов общества. В этом смысле ИГ – концентрированное воплощение чаяний застывших в развитии фундаменталистов, в границах которого они стремятся достичь гармоничной синергии собственных религиозных установок и социальной структуры создаваемого ими государства, достигая, таким образом, идеального, по их мнению, баланса между религией и политикой – того, чего невозможно было достичь в условиях, существовавших в Месопотамии светских государств. Отсюда становится ясным, что публичное отрезание голов, казни, сожжения и тому подобное не только и не столько пиар-акции, как то принято считать, сколько глубинное, а потому желаемое стремление развернуться к временам «священной древности», хотя, впрочем, и не лишенное пропагандистской демонстративности. В ходе его реализации задействуются наиболее архаичные пласты коллективного и индивидуального сознания, для которых плотоядное и звериное, по современным меркам, поведение есть не более чем вариант нормы. Впрочем, это во много объясняет тот факт, что под знамена ИГ стремительно стекаются носители деструктивной психики, с садистскими и прочими наклонностями, то есть все те, кто в современных цивилизованных государствах с их гуманистической правовой системой попросту не находит себе места, рискуя оказаться за решеткой или на электрическом стуле. Исследователи Молчанова Е.С. и И.В. Добряков убедительно показали, что то, что сегодня считается психопатологическими проявлениями, было нормативно для предыдущих исторических эпох[6]. Свой непреднамеренный вклад вносит и специфика исламского мировосприятия, на которую указывает А.А. Игнатенко, согласно которой характер мусульманского мышления зеркален западному и заключается в ретроспективности и обращенности в прошлое, а не в будущее[7].
Учитывая столкновение обозначенных процессов, а именно глобализацию и религиозную фундаментализацию, можно допустить осторожное предположение, что мы наблюдаем начало процесса заката идеи «всемирного халифата», которая найдет свое завершение именно в образе ИГ. Эта вероятность парадоксально обосновывается остротой происходящих на Ближнем и Среднем Востоке событий. Дело в том, что провозвестники «исламского ренессанса» в том виде, в котором мы его наблюдаем сегодня в описываемом регионе, стараются не замечать или сознательно преуменьшать силу глобализационных процессов. А тем временем, практика в ведущих мусульманских странах свидетельствует об обратном. Так, в Египте потерпел крах исламистский политический проект «Братьев-мусульман», а смещение армией президента Мухамеда Мурси не привело к глубокому социальному катаклизму, который пытались спровоцировать исламисты. Это говорит о постепенной трансформации мировосприятия египетского общества, вышедшего на улицы в 2011 г. требовать либерализации общественной жизни, но не ее исламизации[8]. Именно поэтому триумф фундаменталистов, провозгласивших лозунг «Коран – это решение», и получавших беспрецедентную финансовую поддержку от ваххабитских монархий Залива, оказался недолговечным. Изменить ситуацию в их пользу посредством усиления идейной консолидации не сможет, вероятно, и приговор египетского суда о смертной казни М. Мурси и части его сподвижников, утвержденный, как это ни странно, верховным муфтием Египта – ректором Аль-Азхара[9].
Другой пример – Турция. Неоосманский проект Р.Т. Эрдогана, основанный на мягком внедрении идеи политического ислама и строительства новой «Блистательной Порты», на практике обернувшийся расправами с кемалистами и армией, неожиданно стал испытывать мощное конкурентное давление, а парламентские выборы июня 2015 г. разрушили монополию партии «Справедливости и развития», став триумфом Демократической партии народов С. Демирташа и светских сил страны. Прививка периода Кемаля Ататюрка и светских арабских националистов времен Насера оказалась куда действенней, чем можно было ожидать. Здесь уместно было бы вспомнить и о современных молодежных антиисламистских движениях в Египте и Тунисе вроде «Таммаруд», но это, очевидно, будет излишне. Другое дело – страны Аравийского полуострова, где фундаментализм имеет прочные корни. Однако даже в Саудовской Аравии, в которой, конечно, никакой демократии и либерализма близко не наблюдается, а ваххабитский королевский режим строго следит за соблюдением в государстве норм шариата, элементы либерализации постепенно проявляют себя. Так, многолетняя дискуссия на тему дозволения женщинам управлять автомобилем завершилась удовлетворением требований (!) последних.
Сегодня ИГ притягивает к себе тысячи рекрутов из многих стран мира, а его идеологи воинственно заявляют об амбициозных планах завоевания мира. Финансовые потоки стекаются сюда от симпатизантов из многих стран, в том числе и России, что делает указанную угрозу чрезвычайно существенной, в особенности в плане повышения уровня террористической опасности и вероятности дестабилизации обстановки в слабоустойчивых государствах, к примеру, ряда бывших советских республик. Тем не менее, и у ИГ есть «ахиллесова пята», которая заключается в первую очередь в самоограничивающем характере идеи «всемирного халифата». Так, если посмотреть на план-карту пятилетнего строительства ИГ, то можно заметить, что всемирным это образование никак не назовешь. К примеру, на востоке «халифат» ограничивается западно-индийским штатом Гуджарат с его колоссальным радикально настроенным к мусульманам индуистским населением[10]. Так что, как это ни странно, идеологи ИГ вполне поддаются персонифицированным страхам (в данном случае в лице индуистских радикалов), что резко срезает их политические амбиции. Во-вторых, в специфике крайнего идеологического мышления. Психологи, специализирующиеся в области психологии насилия, не без оснований отмечают, что малые различия провоцируют более интенсивную неприязнь, чем фундаментальные. Авторитарное сознание легко уживается с противоположностями, тогда как гораздо тяжелее им переживаются оттенки и полутона, вызывающие когнитивный диссонанс, эмоциональный дискомфорт и отторжение[11]. Оттого разборки между приверженцами родственных учений характеризуются особенной свирепостью, гражданские войны более жестоки, чем войны международные, а триумф вооружённых бунтов и революций в той или иной стране с удивительной регулярностью превращал недавних соратников в смертельных врагов[12].
Исходя из этого, основное противостояние ИГ мы будем наблюдать именно с мусульманами иного толка (шииты, алавиты и т.д.), либо с подобными им фундаменталистами, но других политических пристрастий. К примеру, не исключен полномасштабный разворот меча ИГ в сторону Саудовской Аравии или коалиции радикальных группировок на территории Сирии, объявившей недавно войну ИГ. В то время как атаки на христиан и других инаковерующих никуда не исчезнут, но будут носить скорее вторичный демонстрационно-угрожающий и пропагандистский характер. Таким образом, рано или поздно, но определенно неизбежно и в этом «монолите» послышатся голоса о «греховной междоусобице» и предательстве идеалов «всемирного халифата», что обеспечит разочарование в идее ИГ как легитимного государства правоверных и усилит фрустрацию и дезориентацию в среде его ярых последователей. Другое дело, что устойчивость ИГ во многом будет зависеть от мастерства его руководителей. И если оно окажется на достаточном уровне и обеспечит баланс внутренней структуры за счет беспрецедентного радикализма и фанатизма, то век ИГ будет продлен. Тем не менее, по мере расширения влияния ИГ, очевидно, достигать успешной балансировки будет все сложнее.
В этой связи актуальным представляется вопрос о ликвидации ИГ оперативным путем, которая подразумевает с одной стороны активизацию усилий по углублению внутренних противоречий, с другой – тотальную зачистку его идеологов и руководящего состава. История христианства, как ни странно, знает подобные прецеденты. Так, в VII в. н.э. в пределах Восточно-Римской империи получило распространение мощное радикальное религиозное движение павликиан, объявивших всех остальных христиан еретиками. Павликианам удалось создать собственное государство на берегах Ефрата, независимое как от Византии, так и от Арабского халифата и последовательно наносить военные поражения и тем, и другим[13]. Анналы истории сохранили свидетельства о том, как византийский василевсам удалось прекратить его существование. Секрет заключался в простой схеме: сложить оружие или смерть. Однако этот, по отношению к ИГ идеальный вариант, в современных условиях отношений между ведущими странами мира представляется неосуществимым. Поэтому остается надеяться лишь на последовательное внутреннее расшатывание ИГ и его перемалывание в битвах с соседями, а также оперативно предпринимать меры по тотальному пресечению попыток создания его сетей внутри нашей страны и по периметру ее границ.
Насколько долгим будет этот процесс, судить сложно. Однако, согласно целому ряду независимых расчетов, проведенных на междисциплинарном уровне учеными (так называемая «Вертикаль Снукса-Панова»), процессы в антропосфере стремительно ускоряются. Проще говоря, явление, для рождения, развития и завершения которого несколько сотен лет назад требовалось значительное количество времени, в первой половине XXI в. проходят чрезвычайно стремительно. Поэтому мощную трансформацию ИГ и не исключено падение идеи «всемирного халифата» мы будем наблюдать уже в скором времени.