Умер Юз Алешковский. Окончание
Я уже писала про Юза, очень много, и тогда я писала лучше. Я работала с Маринкой Березиной, ежедневно, 4 часа в день, мы с ней писали, вносили правки и вставки, переписывали, ещё раз переписывали, писали до тех пор, пока я не становилась довольна текстом. Я бы отослала вас к тому старому тексту про Юза или перетащила бы его сюда, но, к сожалению, я не могу его найти. Поэтому мне придётся продолжить писать, на моём теперешнем уровне, которым я сама недовольна.
Своё самое известное произведение, песню «Товарищ Сталин, вы большой учёный…», Юз написал у нас дома. Дело было так… Герман и Юз пришли к нам днём, Игорь был на работе, я спросила: «Ребята, вы, наверное, голодные?». Воспитанный Герман ответил: «Линочка, не беспокойся, мы сыты, как…». Он запнулся, подбирая сравнение, я ему подсказала: «Сыты, как собаки». Юз лёг на кушетку, Герман сел за письменный стол к пишущей машинке, и Юз начал диктовать. Мне было интересно, но и накормить ребят было нужно. Поэтому я бегала из комнаты в кухню и обратно, и картошка у меня подгорела. Юз продиктовал всё стихотворение целиком, потом я ушла на кухню, Юз, вероятно, продиктовал ещё что-то, когда я вошла, я услышала, как Герман сказал: «Сегодня у тебя мрачное вдохновение». На всякий случай, вдруг кто-нибудь не знает, я поставлю этот текст.
Товарищ Сталин, вы большой учёный –
В языкознанье знаете вы толк,
А я простой советский заключённый,
И мне товарищ - серый брянский волк.
За что сижу, я сам того не знаю,
Но прокуроры, видимо, правы,
Сижу я нынче в Туруханском крае,
Где при царе сидели в ссылке вы.
В чужих грехах мы сходу сознавались,
Этапом шли навстречу злой судьбе,
И так вам верили, товарищ Сталин,
Как, может быть, не верили себе.
И вот сижу я в Туруханском крае,
Где конвоиры, словно псы, грубы,
Я это всё, конечно, понимаю,
Как обостренье классовой борьбы.
То дождь, то снег, то мошкара над нами,
А мы в тайге с утра и до утра,
Вы здесь из искры разводили пламя –
Спасибо вам, я греюсь у костра.
Вам тяжелей, вы обо всех на свете
Заботитесь в ночной тоскливый час,
Шагаете в кремлёвском кабинете,
Дымите трубкой, не смыкая глаз.
И мы нелёгкий крест несём задаром
Морозом дымным и в тоске дождей,
Мы как деревья, валимся на нары.
Не ведая бессонницы вождей.
Вы снитесь нам, когда в партийной кепке
И в кителе идёте на парад.
Мы рубим лес по-сталински, а щепки
А щепки во все стороны летят.
Вчера мы хоронили двух марксистов,
Тела одели ярким кумачом,
Один из них был правым уклонистом,
Другой, как оказалось, ни при чём.
Он перед тем, как навсегда скончаться,
Вам завещал последние слова:
Велел в евонном деле разобраться
И тихо вскрикнул: «Сталин – голова!».
Дымите тыщу лет, товарищ Сталин,
И пусть в тайге придётся сдохнуть мне,
Я верю: будет чугуна и стали
На душу населения втройне.
Я слышала несколько вариантов этой песни, а наличие вариантов говорит о том, что она стала народной. Например, у строчек «Один из них был правым уклонистом, Другой, как оказалось, ни при чём» есть вариант «Один из них был правым уклонистом, Другой по пьянке забежал в райком». Сегодняшнее поколение не может понять, что значило для нас это стихотворение Юза. Сталинизм мы хорошо помнили, и стихи Юза были бальзамом для наших ран, нанесённых сталинизмом. Тем не менее, я никогда не испытывала к Юзу тёплых дружеских чувств. Какой-то он был для меня чужой, другой, и как мужчина, он совсем не казался мне привлекательным. Как-то он положил мне руку на плечо, я её резко сбросила. Он сказал Игорю: «Нужно Линку как-нибудь напоить, она потеряет контроль над собой и будет бросаться на нас. Я сказала, что если я потеряю контроль над собой, то буду бросаться от него, я теперь не шарахаюсь из чистой вежливости. Герман Плисецкий сидел в это время на другом конце стола и разговаривал с другими людьми, но услышал мою реплику и сказал: «Линочка, я тебя понимаю». А вот моя лучшая университетская подруга Рита была близка с Юзом, забеременела от него, ей пришлось сделать аборт. А аборты тогда были запрещены. Все аборты были криминальные, за аборт можно было срок схлопотать. Я Риткиного выбора не понимала.
В 1963 году наш дом в Зарядье снесли, и нас переселили к Северному речному вокзалу. Я уже писала о том, что строительство новых жилых районов, у которых было плохое сообщение с центром, привело к разрыву дружеских связей. Знаменитые посиделки на московских кухнях, где собиралась интеллигенция и обсуждала текущие события и пр., прекратились. У меня было ощущение, что новые районы вдали от центра, без сообщения и телефона, строили специально с этой целью. Словом, с 1963 года я Юза не видела. Я знаю, что после публикации текстов «лагерных» песен Алешковского в альманахе «Метрополь» в 1978 году он был вынужден эмигрировать — в 1979-м вместе с Тамарой и её сыном Юз уехал через Австрию в США. В прежние времена наша страна была отгорожена от всего мира железным занавесом, и диссидентов сажали по 58-й статье. А в это время уже не сажали, а выдавливали из страны. Так выдавили Галича, так выдавили и Юза. Галич уезжать не хотел. Отъезд был для него трагедией. Мой друг был среди тех, кто провожал его на вокзале. У него было трагическое выражение лица, а провожающие все плакали, как будто не за границу его провожают, а хоронят. Галич во Франции прожил три с половиной года и умер, как я считаю, при странных обстоятельствах. Он неосторожно обращался с электротехникой, и его убило током, дома он в это время был один. Мне в это трудно поверить. Взрослый человек, совершенно трезвый, не верю я в его случайную смерть. Мы знаем, что наши соответствующие службы занимались убийствами за рубежом неугодных русских. Некто Судоплатов, который организовывал эти убийства, рассказывал об этом по телевизору и очень этим гордился. Галич очень мечтал вернуться домой. В стихотворении «Когда я вернусь» он писал:
Послушай, послушай — не смейся, — когда я вернусь,
И прямо с вокзала, разделавшись круто с таможней,
И прямо с вокзала в кромешный, ничтожный, раешный
Ворвусь в этот город, которым казнюсь и клянусь,
Когда я вернусь, о, когда я вернусь…
Если бы Галич не погиб, то он мог бы вернуться в Россию после распада Союза, ему было бы тогда 74 года.
Юз активно переписывался с Германом, и от Германа я знаю об его американской жизни. Он там стал членом ПЕН-клуба, писал, что члены ПЕН-клуба по очереди устраивают обед для всего клуба. Писал, что никак не может найти казан: «Если бы удалось найти казан, я бы им плов замостырил». Юз оказался очень хорошим другом, присылал Герману бесконечные посылки, одел его во всё американское, от башмаков и носков до часов. Юз действительно, как и собирался, начал писать прозу, чего я от него не ожидала. Что сказать об его прозе… Андрей Битов свою статью о прозе Юза назвал «Памятник как литературный жанр», считает всё, что написал Юз, памятниками. Мой зять запретил своей жене, моей дочери, читать прозу Юза, потому что в ней много обсценной лексики, вот такой мой зять чистоплюй. Меня, естественно, обсценная лексика не смущает, я филолог, и меня все языки интересуют, а русский мат – это язык. Эта лексика, и вообще лексика произведений Юза, представляют большие трудности для переводчиков его творчества на европейские языки. Кто-то из переводчиков на английский сказал, что перевёл Юза на язык английских докеров. Собрание сочинений Юза у меня стоит на полке. Я его прочла, и прочла с интересом, может быть, даже высоко оценила, но перечитывать как-то не тянет.
Несколько лет назад, не помню точно, когда, у меня со временем сложные отношения, Юз приезжал в Москву. Ему понадобились какие-то лекарства. Один из его друзей, знакомый моей дочери Лены, позвонил ей и сказал, что нужно. Лена достала эти препараты. А с ней работал Цукерман, большой поклонник творчества Юза, Юз был его кумиром. Лена отдала лекарства Цукерману, чтобы он отнёс их Юзу и таким образом со своим кумиром познакомился. Сказала: «Передайте Юзу привет от Тареевой». Назавтра Цукерман спросил у Лены, кто такая Лина Тареева? Лена сказала, что это её мама, спросила, почему он спрашивает. Он сказал, что передал Юзу привет от Тареевой, и тот воскликнул: «Лины?». Сказал: «На твою маму он очень бурно отреагировал». Лена попросила у меня мою молодую фотографию, сказала, что возьмёт на работу, а вечером принесёт. Я спросила, зачем ей моя молодая фотография, а Лена сказала – Цукеру покажу. Я удивилась, зачем Цукерману моя фотография? И тут Лена рассказала мне о реакции Юза на моё имя. Но Цукерману оказалось мало моей фотографии. Он пришёл к нам домой познакомиться со мной.
В Америке Юз женился. Что произошло с Тамарой, я не знаю. С новой женой была великая любовь с обеих сторон. Она говорила, что Юз очень красивый, она хотела бы раздеть его и голого за руку провести по улице, чтобы все восхищались. Мы об этом читали с моим другом из «Яблока» Валерианом Мнакацарией. Ему эта идея, провести голым по улицам, понравилась, а мне нет. Я принадлежу к целомудренному поколению, сформировавшемуся до сексуальной революции. И поэтому стихи, которые Юз писал в своём последнем браке,
«Лишь бы только был счастлив Ян,
Лишь бы только кончила Инь…»,
кажутся мне несколько неприличными.
Я видела по телевизору документальный фильм про Юза. Показывали его жилище, портреты друзей на стенах, друзья были все знаменитости, портреты незнаменитых друзей он на стены не вешал. И в этом фильме Юз меня поразил. Такого внутренне благополучного во всех отношениях человека я в жизни своей не встречала и не представляла себе, что такое благополучие вообще возможно. Впечатление такое, что всё, чего он хотел, он получил, и всё, о чём мечтал, сбылось. Что у него нет никаких сомнений, что он ни в чём не раскаивается, такое состояние, как у богов на Олимпе. Мне казалось, что с творческими людьми такого не бывает и быть не может. Давайте вспомним Толстого, которого мучили сомнения до последней минуты его жизни.
В связи с Юзом меня интересуют какие-то вещи, имеющие к нему косвенное отношение. Например, мне почему-то очень интересно, как сложилась в Америке судьба его пасынка, сына его жены Тамары. Когда я была на дне рождения у Тамары, в комнате, «в которой бывала Клара Цеткин» (я об этом писала в прошлом посте), её сыну было примерно 6,5 лет. Его тогда собирали на прогулку и надели на него столько тёплых одёжек, что под их тяжестью ребёнок упал. Вот почему-то мне очень хотелось бы знать, как он живёт в Америке.
Юз, несомненно, был незаурядным человеком, он многое умел, у него было множество талантов. Но он был не мой человек, я его не понимала.
А теперь он умер, и я молюсь за него, хочу, чтобы его там хорошо приняли, и вас прошу присоединиться к моим молитвам.