Искусствовед Михаил Тренихин: «Жажда подлинности — это то, на чем зиждется коллекционирование»

Материал опубликован в № 11 печатной версии газеты «Культура» от 25 ноября 2021 года в рамках темы номера «Время собирать: что ищут современные коллекционеры?».

О том, почему коллекционирование — это сугубо городское явление, что является самой большой трагедией коллекционера и что его роднит с новоевропейским ученым, «Культура» поговорила с Михаилом Тренихиным, искусствоведом, коллекционером, научным сотрудником Государственного музея-заповедника «Царицыно» и заместителем главного редактора Интернет-журнала «Sammlung/Коллекция».

— В каких условиях коллекционирование складывается как культурная практика? Можем ли мы, например, говорить о нем в «до-городской» культуре?

— В принципе, протоколлекционеры были и в Древнем Египте, и в Передней Азии, и в Средневековой Европе. Но для коллекционирования в подлинном смысле этого слова нужна определенная экономическая модель, которая позволяет человеку иметь какие-то финансовые и временные излишки. Все-таки коллекционер — это не просто собиратель, а в первую очередь исследователь. Он должен быть образованным, уметь грамотно организовать пространство для хранения коллекции, иметь определенное воспитание, внутреннюю выдержку.

Все это вместе было просто невозможно до появления богатой городской культуры. Не зря одни из самых известных коллекционеров Европы появляются в Италии эпохи Возрождения с ее знаменитыми независимыми городами — богатые дома Медичи или Сфорца. Это были люди при деньгах, которые могли себе позволить вкладываться в строительство, поддерживать художников, становиться меценатами, коллекционировать и хранить их произведения. Другое дело, что даже для них коллекционирование в большей степени было статусным занятием.

— То есть для меценатов Ренессанса коллекционирование не было самоцелью, а лишь неким инструментом?

— Да, им было важно показать не только свое богатство, но и свое воспитание, вкус, свой социальный статус. Недаром интерьер играл такую огромную роль в то время — он всегда обставлялся с определенной демонстративностью.

— Что в этом смысле изменило Новое время — с его особой экономической формацией, небывалым расцветом городской культуры?

— Коллекционирование менялось в этот период постепенно и приобрело окончательные, современные формы уже в восемнадцатом веке. Отныне коллекция становится именно «коллекцией», то есть некоторым обдуманным и единым целым, систематизированным, ранжированным исторически или с точки зрения культурной ценности.

Даже если мы посмотрим на британские замки, где фризы были украшены массой оружия, то к этому моменту замечаем, что они уже начинают типологизироваться. Условно, тут — мечи такого-то периода, а там — арбалеты. Да, это все еще история про интерьер, но элементы классификации становятся здесь все более заметными. То же самое, кстати, происходит и с фарфоровыми кабинетами в это время.

— А откуда возникает эта страсть к систематизации именно в эту эпоху?

— Это было опосредовано желанием найти себя в точке времени и пространства, если угодно, путем обретения исторических корней. Не случайно именно в это время во всех государствах начинается реконструкция исторической памяти. Государству это было нужно для самолегитимации — мол, посмотрите, какова история нашей нации. А для человека, утратившего общинность деревни, — чтобы обрести в истории свою идентичность. То есть история становится здесь фундаментом, замещающим традиции аграрного общества.

Собственно, когда и для чего появляются музеи? В эпоху историзма. Причем происходит это везде — этот неожиданный интерес к средневековым корням, мучительная реконструкция своей преемственности. С этого момента начинается научное осмысление истории, а оно, как и любое научное познание, требует системности, каталогизации.

— Выходит, коллекционирование было продолжением новоевропейской науки — с ее декартовой системой координат или знаменитыми таксономиями, о которых пишет тот же Мишель Фуко?

— Именно. По сути, чем более сложной становилась наука, тем более сложными становились коллекции. Здесь корреляция прямая. Но коллекционирование, как и наука, — это еще и творчество. Любая коллекция является отпечатком души коллекционера — его намерений, интересов, вкусов. Собственно, появление первых музеев было обязано появлению первых крупных частных коллекций. А они не могли возникнуть в безвоздушном пространстве — это всегда срез некой эпохи.

— Если продолжить препарирование Нового времени, нельзя ли увидеть здесь еще одну связь — между фетишем, возникшим вместе с рыночной экономикой, и коллекционированием?

— Нет, тут я бы поостерегся вводить толкиновские аналогия — в духе Голлума и его «прелести». Коллекционер, если он настоящий, всегда собирает что-то осмысленно. Он почти всегда выбирает для себя какую-то тему и систематически ее прорабатывает. Конечно, это всегда история про азарт, охоту. И найдя новой редкий предмет, коллекционер на время упивается ею, но очень скоро бросается на поиск новой.

Еще раз: коллекционер — это исследователь, а не накопитель, в то время как фетишист зациклен на обладании. Конечно, любое коллекционирование — это деньги, время, счастливый случай. Но когда у него чего-то нет, коллекционер бросается за новые штудии, углубляет свои исторические знания, а может быть, и что-то пишет. Словом, как нормальный ученый занимается ретрансляцией своих знаний. А вот Кощей, чахнущий над своим златом, не может быть коллекционером.

— Можно ли говорить о том, что коллекционирование еще и потому явление именно модерна, что в этот период в городской культуре рождается понятие досуга, который должен быть заполнен культурно значимой практикой? Отсюда, например, то же явление хобби.

— Это во многом краеугольный аспект. Если мы говорим о жизни на селе, то чем, как правило, занимался крестьянин в свободное от традиционной работы время? Кустарными промыслами. И если мы заглянем в энциклопедию Брокгауза и Ефрона по поводу кустарной промышленности, то увидим, что в качестве примера в этой статье приводится производство вилок, ложек, народных игрушек, керамики, резьбы по дереву и так далее.

В этом смысле аграрный досуг — совсем не то же самое, что городской. На селе — это, как правило, деятельность для дополнительного заработка. Крестьянин «на досуге» изготовит что-то, а потом повезет это куда? В город. А уже потом из города к нему приедут образованные городские коллекционеры в поисках того, чем живет «простой народ».

Вспомним тут опять про поиск корней, историзм — недаром многие коллекционеры в России через свои занятия искали этой самоидентификации, этой «русскости». И вот они приезжают к нему и, к его удивлению, начинают скупать все эти объекты, их изучать, систематизировать, популяризировать, а иногда еще и торговать ими, создавая вокруг целую индустрию.

То есть коллекционирование — это чисто городская придумка. В общем-то, только в городе и можно коллекционировать. На селе для этого просто нет условий — ни социальной среды, ни пространства для хранения, ни времени, ни свободных средств, ни — что самое главное — потребности. А в городе мало того, что есть все условия. В городе есть еще и мода — по сути, это чисто городской тип коммуникации, которая не обходит стороной и коллекционеров. Например, крупнейшие российские коллекционеры — Сергей Михайлович Третьяков, Сергей Иванович Щукин, Иван Абрамович Морозов — создали моду на барбизонцев и импрессионистов, так что теперь мы имеем такие полотна, которых нет даже во Франции.

— Кстати, какие принято выделять мотивы за коллекционированием?

— Мотивов может быть очень много. Но все, на мой взгляд, идет из детства. Например, в СССР, когда были ларьки «Союзпечати», коллекционирование было просто частью воспитания. Я, к примеру, с детства увлекся палеонтологией. И теперь уже мы с дочкой собираем разные окаменелости. А тем же Балканским регионом я заинтересовался, когда учился в Академии славянской культуры. Поэтому я давно коллекционирую награды балканских стран. В этом смысле учеба или работа — очень сильный стимулятор для коллекционера. Главный редактор нашего журнала Алексей Сидельников, проработав несколько лет в Министерстве торговли СССР, начал собирать советские знаки торговли и общепита и теперь знает буквально все об этой системе, о товарах, о том, какой общественный контекст с ними связан.

Но думаю, главный мотив, который скрывается за любым коллекционированием, — это эскапизм. Помните, как у академика Панченко была книга «Я эмигрировал в Древнюю Русь»? Вот коллекционер всегда куда-то эмигрирует. Либо во Францию семнадцатого века. Либо на Балканы. Либо в Юрский меловой период, чтобы с удовольствием изучать флору и фауну этого периода. За время эмиграции коллекционер, конечно, всегда собирает обширную литературу, а зачастую и сам начинает что-то писать. Поэтому разговор с любым настоящим коллекционером — это всегда путешествие.

Кстати, о мотивации и азарте коллекционера. Интересно, что в СССР считалось (а кое-кто и сегодня продолжают так считать), что коллекционер не может быть сотрудником музея. С одной стороны, заявлялось, что может начаться воровство, хотя мы знаем, что как раз многие музеи в СССР возникли из национализированных частных коллекций. Беспредел обсуждать не станем — это не привязывается к профессии или хобби (а чаще наоборот). С другой, было опасение конфликта интересов. Например, музейщик-коллекционер узнал о продаже ценного предмета: он предложит его на закупочную комиссию в музей или приобретет в свою коллекцию? Но тут если он хранит графику, а сам собирает нумизматику — какие проблемы? Никаких. Опять же, никогда нельзя клеймить всех как класс.

— А что, на ваш взгляд, является самой большой трагедией для коллекционера?

— Что у тебя нет собеседника, который мог бы понять твою коллекцию так, как понимаешь ее ты. Я встречал очень богатых людей, которые имеют очень серьезные коллекции и которые жаловались мне, что все их знакомые дальше денег ничего обсудить не могут. Вот это отсутствие диалога, взаимопонимания, возможности найти того, кто оценит уровень твоей коллекции, наверное, самое трагичное.

А еще очень многие коллекционеры переживают за то, что станет с их коллекцией после смерти. Нередко они стараются заранее получше продать тем, кто понимает ее ценность. Чтобы дети не разбазарили то, что стало слепком их души. Мы в Царицыно как раз недавно проводили круглый стол для коллекционеров и музейщиков, на котором обсуждали, что для многих цельность коллекции — самый болезненный вопрос. Ведь, даже попадая в музеи, коллекции зачастую просто теряются в фондах, а каждый коллекционер хочет, чтобы его коллекция была единой.

Вообще коллекционеру по роду занятий свойственна особая трепетность по отношению к культурному наследию. Вы можете интересоваться одной темой, я — другой, но по складу характера мы как коллекционеры поймем друг друга. Поймем по какому-то нерву, ритму жизни, внутреннему миропониманию.

— Возвращаясь к историко-культурному контексту, можно ли сказать, что коллекционирование как практика получает особый внутренний импульс вместе с индустриальной и постиндустриальной эпохами, которые стали производить массовые и наспех сделанные вещи — вещи, которые быстро создаются и столь же быстро исчезают?

— Отчасти это так. В эпоху пластиковых пакетов хочется иметь что-то более устойчивое. Я очень ярко ощутил это во время первого локдауна, когда мы все сидели по домам и общались только по телефону или интернету. Ощущение, что ты можешь здесь и сейчас подержать в руках вещь девятнадцатого века, дает тебе сильнейшую эмоциональную и эстетическую подпитку. В этот момент ты пропускаешь через себя огромный массив исторического материала.

Собственно, поэтому и возникло движение «Искусства и ремесла» (Arts & Crafts) в Англии конца девятнадцатого века. Это был ответ на промышленное производство с его немыслимыми тиражами. Людям захотелось, вспоминая историю славных средневековых предков, писать картины маслом. Захотелось делать тканевые гобелены ручным способом, хотя это дороже и затратнее. Захотелось керамику ручной работы, а не формовку.

— Нельзя ли в таком случае сказать, что перед лицом масскульта и цифровой культуры у коллекционирования возникают новые измерения, новые смыслы и новые задачи, каких еще не было в том же восемнадцатом веке?

— Если говорить о России, то сейчас очень заметен общественный перелом в отношении к коллекционеру. Появилось понимание, что коллекционер — это созидатель, охранитель и популяризатор культурного наследия. В значительной степени это отношение меняется пропорционально количеству выставок частных коллекций и участию частных коллекционеров в музейных проектах.

При этом, если говорить об интернете, особенно в эпоху пандемии, то он еще раз подтвердил, что ничто не заменит живого общения. Да, благодаря интернету многие частные и музейные коллекции стали доступными. Однако знакомство с оцифрованной коллекцией никогда не заменит возможности подержать в руках подлинный исторический предмет. Не случайно искусствоведов всегда учат общению с первоисточником, с оригинальным произведением.

Жажда подлинности — это то, на чем зиждется коллекционирование. Конечно, коллекционер может собирать и копии (в основном, чтобы закрыть определенные лакуны), но он всегда очень хорошо знает о подлинниках. У него, как говорят искусствоведы, есть огромная «насмотренность», он на «кончиках пальцев» способен отличить оригинал от копии. И в этом отношении опытный коллекционер знает о своей теме куда больше, чем любой «книжный» эксперт. Поэтому коллекционер, повторюсь, — это подлинный хранитель культуры.

Фотография из личного архива Михаила Тренихина. На анонсе: Франс Франкен Младший. "Кабинет редкостей искусств", 1636.