Андрей Смоляков: «Нет ничего правдивее зеркала»
Андрей Смоляков стал актером в конце семидесятых и никогда не испытывал недостатка в ролях. Но именно в последние годы он стал востребован как никогда: новый фильм с его участием «Родина» — открытое и правдивое высказывание о нас, россиянах, — в прокате с 15 октября. «Я сделал большое дело в своей жизни», — говорит актер о своем участии в картине и вспоминает, каким путем к этому пришел
Всё время хочется назвать вас по имени-отчеству, но что-то мешает.
Когда в театре молодые актеры обращаются ко мне по имени-отчеству, я на них ругаюсь.
Почему?
Не знаю. С одной стороны, может быть, не хочу, чтобы устанавливалась такая длинная дистанция между нами. С другой, наверное, где-то подсознательно не хочется стареть.
Вы со стороны не кажетесь человеком общительным. Это верное впечатление?
Это с годами благоприобретенное качество, постепенно начинаешь дифференцировать и фильтровать. Иногда мне кажется, лучше просто молчать.
Раньше вы были разговорчивее?
Когда вступал в жизнь, был более открытым.
Когда вы думаете о своем прошлом, то в какое время переноситесь?
Чаще всего — в свое замечательное спортивное юношество, которое у меня длилось с тринадцати до восемнадцати лет. Вот эти пять лет, наполненные спортом и не только им, были счастливым временем в моей жизни. С одной стороны, я уже взрослел, с другой — был еще так молод! К тому же реализовывал то, что хотел.
Разве это не был период неопределенности: пора задуматься о будущем, а совсем непонятно, как оно там всё сложится?..
У меня таких вопросов не возникало. У мальчика, растущего в Подольске, с жизнью всё понятно: закончил школу, пошел в армию. Ну а дальше еще куда-нибудь. Моя жизнь сложилась счастливо, потому что я все эти каноны нарушил.
Вы Подольск без особой радости вспоминаете?
Нет, я люблю этот город, я там все-таки человеком стал. Если уж так эгоистично говорить об актерской профессии, то многому полезному я там научился. В этом городе живут моя мама, сестра с семьей, и у нее замечательный муж, два сына. Я там бываю.
Все мои знакомые, кто вырос в Подольске, говорят про парк имени Талалихина. У каждого с этим местом что-нибудь связано. А у вас?
Есть такой парк, да. Что у меня связано? Во-первых, танцплощадка. Во-вторых, потасовки «район на район» — они как раз проходили в парке имени Талалихина. Да пожалуй, только это. Я не был завсегдатаем таких парков.
В кинотеатр «Родина» в Подольске вы ходили? Был там такой.
Был, да. Уже нет — вместо него магазин. Этот кинотеатр находился рядом с моим домом. Я в этом кинотеатре, можно сказать, вырос. Его директор, Капитолина Сергеевна, хорошо меня знала, потому что моя мама работала учительницей у ее ребенка. Первая премьера в моей жизни, картина «Целуются зори», в 1978 году прошла именно в этом кинотеатре «Родина». Я тогда впервые вышел на сцену представлять зрителям картину со своим участием.
Вы снимались в семидесятые, восьмидесятые, девяностые, нулевые, снимаетесь сейчас. В какое время вам работалось интереснее, лучше?
Не буду грешить на какое-либо время, каждое прекрасно, но так сложилось, что последние несколько лет мне наиболее дороги. Они какие-то полнокровные: начиная с картины «Высоцкий. Спасибо, что живой», продолжая фильмами «Сталинград», «Звезда», «Вий» и заканчивая свежей работой — «Родиной». И всё это картины неслабые. Раньше, в юности, часто использовали твои внешние данные: ты был хорош в предлагаемых обстоятельствах. Да и кино длительное время было кооперативным, не всегда отвечающим художественным запросам времени.
В девяностых, во времена кооперативного кино, многие актеры сменили профессию, спились, уехали. Как удалось вам остаться в профессии?
Не надо забывать, что я в первую очередь театральный артист, у меня всегда была возможность реализовываться на сцене Театра под руководством Олега Табакова. А кино — да, его было мало и качество оставляло желать лучшего, но тем не менее даже тогда были картины, которые остались мне дороги. Например, «Возьми меня с собой» Александра Полынникова. Достойный телефильм, который не очень заметно прошел. Потом Саша снял картину «День любви».
Боевик такой.
Да, жанровая история, но тоже ведь достойная. Не могу я, опять же, роптать на те времена. У меня тот период во многом был связан с Сашей Полынниковым, и я ему за это благодарен. Был даже момент, когда мы параллельно снимали два фильма: до обеда один, после обеда — другой. Первый, «Кумпарсита», — очень хорошая история. Второй, «Страсти по Анжелике», немного не получился.
То есть до обеда все-таки лучше работалось?
(Смеется.) Просто мы, русские, не умеем снимать про инь и ян. Всё равно это было партнерство с такими людьми, как Николай Трофимов, Анна Самохина, которых уже нет.
Еще вы часто снимались с Анной Назарьевой.
Ну, Анька — это моя вечная партнерша у Саши Полынникова. Потом Саша давал нам работать вместе с Лёшкой Серебряковым, нам это было всегда приятно.
Вы с кем-нибудь до сих пор общаетесь?
Жизнь вносит свои коррективы. Кто-то уходит, другие отдаляются. Как мы в 1978 году снялись с Лёшей Серебряковым в картине «Отец и сын», играя одного и того же персонажа, так мы до сих пор и дружим. Наверное, Лёша — мой самый близкий друг и есть. С другими мы периодически встречаемся.
Так у вас в девяностых не возникало желания поискать другую работу?
Я ничего не умею делать — только кривляться и разговаривать чужими словами.
Кризис среднего возраста у вас был?
Меня такие вещи миновали. Благодаря работе, которую я сильно люблю. Она интересная, манкая, веселая, больная, она столько дает всякого и разного, удивляет практически каждый день. Отказываться от существа (если назвать профессию существом), которое тебя, как цыганка, окрутит, и ты находишься в таком угаре, я считаю безнравственно. И грех, и глупо.
Режиссер Пётр Буслов говорит, что фильм «Родина» — это проект, который он вынашивал, как мечту, много лет. А у вас так бывает, что предложили роль и вы думаете: «Ну наконец-то! Я же ее ждал!»
Такая роль у меня была в картине «Вий». Я ее дождался. Раньше кино меня отвергало как характерного артиста, а здесь, в роли отца Паисия, был полный спектр всего, плюс жанровые моменты. Я этой работой дорожу и считаю, что сделал ее практически наотмашь. Есть такой критик Антон Долин, он написал, что это «звездный час Андрея Смолякова, которому досталась единственная характерная роль на весь фильм». Вот это и называется — дождался и дорвался. Но это не отменяет колоссальных достоинств других работ… Нет, я это не буду говорить, а то выходит, что я про себя много хорошего говорю.
Не любите про себя хорошее говорить?
Ну а зачем?
Давайте плохое: вас сейчас можно удивить предложенной ролью?
Можно огорчить: иной раз предлагают сыграть такое, что уже можно было бы и не предлагать… Правда, чем дольше работаешь, тем круг людей, с кем имеешь дело, становится всё четче. И в какой-то момент узнав, что люди снимают фильм без твоего участия, аккуратно намекаешь, мол, а чего без меня-то? И получаешь ответ: «Не надо это тебе, неинтересно это». Вот это замечательно.
Когда вы играете роль, требуются ли вам объяснения режиссера, что и почему ваш персонаж делает? Или лучше быть слепым, исполнительным — четко делать то, что говорят.
Нет, нужно договариваться на берегу, для меня это очень важно. Кино — это спешка, не каждый может позволить себе застыть на конкретной сцене и начать ее анализировать. Поэтому лучше всё заранее понять, чем потом разговаривать с режиссером на птичьем языке, полутонами, полувзглядами, жестами…
Как это было с Бусловым? Кажется, Пётр — не тот человек, который легко объясняет суть.
На самом деле хорошо объясняет. Он знает, чего хочет, и эти разговоры на берегу могут быть очень длинными. Перед «Высоцким» они у нас были длинными, а перед «Родиной» и вовсе двухмесячный репетиционный период. Мы с Петей ведь во многом похожи. Оба в хорошем смысле простые, родились в нормальных семьях, формировались в здоровой среде. Соответственно, на многие вещи смотрим одинаково.
Вам обязательно иметь с режиссером что-то общее?
Необязательно. Можно быть абсолютно разными людьми по психотипу. Допустим, Анна Меликян, у которой я снимался в «Звезде»: она женщина со своим взглядом на кино. Мне она была интересна. И ей, если верить ее интервью, было со мной интересно. Важно, чтобы это пересечение интересов было там, где мы работаем.
Какое, по-вашему, главное качество
режиссера?
Хорошее качество — талант. При наличии таланта человеку можно многое простить. Человеческие качества здесь часто уходят на второй план. Хороший человек — это ж не профессия.
Посмотрели вы «Родину» — как вам самому этот фильм?
Меня после просмотра долго не покидало чувство, что я с чистой совестью могу больше не сниматься в кино, уйти из театра. Потому что я сделал большое дело в своей жизни. Я считаю, что это большое кино, не говорю великое, но мощное, серьезное полотно. Настоящее произведение искусства и социальное явление. Именно наше кино, которое говорит о нас так открыто. Петя как минимум лет восемь вынашивал идею этого фильма, я с ним часть этой дистанции прошел и видел, как он к этому готовился, как этим жил.
Когда герой Пети Фёдорова произнес свой эмоциональный монолог, вы что почувствовали? Он же всех задевает, но по-разному.
Вот и обидно, что по-разному. Потому что надо отдавать себе отчет, что нет ничего более правдивого, чем зеркало. Не надо болезненно реагировать — надо делать выводы.
Легкомысленный вопрос: вам бывало стыдно за наших соотечественников за границей?
Постоянно. (Закрывает рот рукой.)
А где вы обычно отдыхаете?
Я путешествую по миру. Если у меня есть время, то уезжаю за рубеж. Я люблю ездить. Был везде, кроме Австралии, которая мне почему-то не очень интересна. Там культура аборигенов не так ярко представлена. А так я объездил треть Латинской Америки, Азия прочесана почти целиком, хотя там всё равно много осталось неувиденного, в ближайших планах — Лаос. В Европе люблю бывать.
И всюду наши?
Наших много, да.
Вы легко признаетесь за рубежом, что вы русский?
Да. Спрашивают — я отвечаю.
Есть же люди, у кого при ответе на этот вопрос возникает заминка, неловкое молчание…
Это бывает, правда. Я даже знаю людей, которые говорят, что они из Черногории. Я — нет.
Вам близко такое качество, как прямолинейность?
Если говорить про кино, то где-то ее очень не хватает. Она бывает так завуалирована, что можно и не понять. Но иногда нужно, что называется, маяки расставлять, путь намечать. Если говорить про жизнь, то здесь надо быть деликатным.
Вы легко говорите фразу «не знаю»?
Да. Не скажешь ее сейчас, через пять минут опять не скажешь, а вскоре выяснится, помимо тебя и твоей воли, что ты дурак.
Легко ли быть мудрым и одновременно по-актерски полым, чтобы режиссер мог вложить в вас свою мысль?
Это двойственность и идиотизм нашей работы. В какой-то момент ты понимаешь, что профессия, в которой ты хочешь существовать дальше, требует это принять.
Вы сказали, что к вам подходят молодые
коллеги в театре. О чем они вас спрашивают?
Молодые никогда не спросят.
Почему?
Да я и сам был таким: что мне спрашивать? Молодость — она полна максимализма. Они тебе сами объяснят, как жизнь устроена. Но они хорошие — своей энергией, своим желанием, азартом, заблуждениями. А если спрашивают профессионального совета, то исключительно в работе — прямо так же, как мы с тобой беседуем. Таким бытовым языком.
Говорят, что у артистов очень расшатанная психика. Вот вы не даете оснований думать, что можете поистерить.
Придешь на спектакль «Лицедей» — побоишься ко мне подойти. Это профессия, и не надо забывать об этом. У меня в театре было несколько сезонов подряд: я играл Актера в «На дне» — он кончает жизнь самоубийством; в «Отце» Стриндберга герой сходит с ума; в «Лицедее» Бернхарда — сумасшедший театральный деятель; еще был Хлудов в «Беге» и спектакль «Смертельный номер». И я как-то жил. Хотя дать кому-нибудь поиграть генерала Хлудова или в «Отце» Стриндберга, и человек потом будет сочинять легенды, как неделями отдыхал от кошмара и ужаса. Да нет, к этому надо легче относиться, это профессия, и она веселенькая.
Но вы вспылить-то можете?
Могу.
Ударить?
Тоже.
Когда вы последний раз били человека?
Давно. Вашего коллегу, кстати.
Серьезно?
Да, двинул.
Так, я, пожалуй, отсяду подальше. А за что вы его?
Чтоб ерунду не писал, вот и всё.
Вы берете трубку, когда вам звонят с незнакомого номера?
Да, для меня это не проблема.
Если пропустили звонок, то перезваниваете?
Да.
Это вежливость или боязнь упустить возможность?
Если предложение столь важно, то оно все-таки до тебя дойдет. Я думаю, это воспитание.
Какой вы в быту? Кажется, что неприхотливый…
Да. В еде так особенно. Наш дом похож на музей путешествий. У меня очень много этнических вещей. Много рукотворного, настоящего.
Откуда у вас интерес к этническим культурам?
Вот это то же самое, как спросить, почему я стал артистом. Никогда не смогу на этот вопрос ответить. Наверное, первый кирпичик заложил Сенкевич, когда показал в передаче Тура Хейердала, который ходил по острову Пасхи. Это был шестьдесят какой-то год, я был ребенком, и меня увиденное безумно тревожило. Я почему-то в то время понимал, что никогда этого острова не увижу: во-первых, он далеко, во-вторых, из нашей страны туда не ездят. Потом я учился в творческих вузах, там ты проходишься по всей истории человечества и интерес формируется.
А что вам это увлечение дает?
Это аутентичность, которая сообщает историю. Это как в любви: ты касаешься одной женщины, касаешься другой — и вдруг это, как электричество, возникает. Вот и здесь так же: красота, прикосновение и удивление от того, что это с тобой происходит. И на остров Пасхи, спустя пятьдесят лет, я все-таки попал! Меня увиденное так заворожило: я первые несколько дней ходил там с раскрытой варежкой — иначе и не скажешь! Мое лицо, кроме дебилизма, не источало ничего.
Видел вас на «Кинотавре», вы были в бандане. На другой день вы уже были в другой бандане. Сколько их у вас и почему вы их носите?
В тот период я снимался, и мне нельзя было загорать. В Сочи загореть можно, поэтому я так защищался от солнца. Для меня бандана —
единственный способ это сделать, шляпы и бейсболки — не мое. Банданы мне всегда нравились. В них нет ничего такого экзистенциального или потаенного. Кстати, я благодарен моему однокурснику, а ныне режиссеру Сергею Газарову: снимался у него в телефильме «Одинокий папаша», и я там весь фильм в бандане.
Ваша супруга, дизайнер Дарья Разумихина, — что она думает про бандану?
Она мне периодически подсовывает новые.
То есть она не говорит, что это не по возрасту?
Она меня за такие слова ругает. Я показываю ей вещь и спрашиваю: «Это можно надеть в моем возрасте?» А она говорит: «Нет такого понятия в моде, как возраст». Нравится — надел и пошел.
С сыном у вас насколько схожие вкусы?
Во многом, но есть нюансы. В одежде например: я люблю рубашки без воротников, а Митька их терпеть не может — будьте любезны воротник. У меня аллергия на поло, а вот он их очень любит.
В кино, музыке вы тоже расходитесь?
И здесь мы разные. Как и наши с ним возраст и темпераменты… Хотя я рад, что общие вкусы у нас все-таки есть. Если есть возможность, мы вместе ходим на концерты Гарика Сукачёва, Серёжи Галанина, группы «Чайф»…
Насколько вы технически подкованы?
Хотел сказать средне, но, наверное, чуть пониже.
У вас же сын отнюдь не гуманитарий?
Он проучился два года на электронике, а потом окончил Школу-студию МХАТ, продюсерский факультет. Технический уровень у меня всё же ниже среднего, я в этом смысле все-таки трус. Но у меня есть телефон, в принципе, простой: он, наверное, для дураков и сделан. А страх у меня, видимо, из детства: когда я рос, техника была такой, что, куда ни нажми, либо предохранители сгорят, либо всё развалится к чертовой матери. А сейчас такой телефон, что жмешь — ничего не портится: просто вернись назад и начни заново. А еще СМС я отправить могу.
Вы есть в «Фейсбуке»?
Нет.
Про «Инстаграм», видимо, не стоит спрашивать.
И там меня нет. Но я знаю, что это! Мне Равшана Куркова продемонстрировала на съемках, что такое Instagram. Вышли мы с ней на перекур, сфотографировались — сделали кривые рожи. Через пять минут она мне и говорит: «Смотри — пятнадцать тысяч лайков».
Стиль: Мария Пушкова.
Макияж и прически: Екатерина Ушкалова/BrushMe
