«Вот какою жизнью жить я хочу вовеки…»

Беседа Александра Бунеева, главного редактора газеты «Мысли», члена Союза российских писателей, с Юрием Кургузовым, членом Союза писателей России

– Юра, минувший год стал для тебя юбилейным, поздравляю ещё раз. Дата интересная. Когда-то казалось, что фантастически далекая, нереальная, и вот – пожалуйста, приплыли.

– Огромное спасибо, Сань. Дата-то действительно, гм, интересная. И ты прав насчет «приплыли»… Кстати, я почему-то очень хорошо помню, как в 1967-м, когда страна, можно сказать, целый год праздновала 50-летие Великой Октябрьской революции, а мне 27 июня исполнилось десять, я вдруг подумал: а 100 лет революции будет в 2017-м, и мне стукнет шестьдесят. И я тогда чуть поёжился, но, как ты верно заметил, это казалось такой же фантастической далью, как, допустим, полеты землян не на Марс даже, а к какому-нибудь лемовскому Магелланову облаку. И – свершилось. «Приплыл». Или – «прилетел»…

– Ну и как вписываешься в сегодняшний день? Как тебе сегодняшняя молодежь?

– Да знаешь, по крайней мере – пока, мне кажется, вписываюсь вполне. «Лишним человеком» себя абсолютно не ощущаю. Я делаю сво дело, дело, которое мне нравится, – и, к счастью, порой это «дело» находит живой отклик и у других людей. Допускаю, что не всегда комплиментарный, но это естественно, так и должно быть.

О молодежи… Да нормальная в основной массе молодежь!.. Не очень нормальная, конечно, тоже есть, но ведь и такая была всегда. И в наши юношеские годы, как ты прекрасно помнишь, молодежь была… разная. Я-то хорошо знаю это ещё и потому, что рос в весьма неоднозначном в плане «молодежной активности» районе, – «Низы», Троицкая слобода у стадиона и парка «Динамо». И книжки запоем читали, и на гитарах играли, и, чего уж теперь-то скрывать, частенько дрались с «чужаками»… Немало моих приятелей детства и юности пошли по скользкой дорожке, и большинство, увы, назад не вернулись.

Но тогда ведь практически не было самого ужасного сегодняшнего зла – наркотиков, которые стали страшным соблазном и бедой для части современной молодежи. И, конечно, Интернет, социальные сети, гаджеты разные помимо пользы все-таки еще и отупляют, а главное – отбивают желание читать. К примеру, усадить моего двенадцатилетнего сына за стоящую книгу – оч-чень непростая задача. И не только моего.

Ну да – «они не такие, как мы». Они – другие. По большому счету, наверное, не лучше и не хуже, а просто – другие. Представители следующей эпохи или даже цивилизации. Я довольно часто выступаю в молодежных аудиториях: перед студентами, школьниками, и это для меня всегда очень интересно, надеюсь, и для них тоже. Хотя порой и вижу равнодушные, пустые глаза. Ну что ж, все мы, как известно, разные.

– Так ощущаешь ли ты свою нужность и необходимость для современности или чувствуешь себя неуютно? А может быть, находишься в поисках места и жанра?

– Ух, скрижально-то как – моя нужность и необходимость для современности!.. Если с самой простой, человеческой, точки зрения – то, думаю, я и нужен, и необходим своим близким. Нужен (хотя и не всегда необходим) друзьям, товарищам по работе. А вот касаемо «современности»… Понятно, что тут уже переход в иную, творческую, плоскость, и как-то с этой колокольни даже и неловко вещать…

Знаешь, с одной стороны, я – человек, написавший энное количество книг, и «нужность» моя определяется всего лишь двумя параметрами – качеством и привлекательностью данных текстов для читателя и широтой их распространения. С другой, я – человек, отредактировавший и выпустивший в свет гораздо большее количество текстов чужих, и, возможно, как раз этим, извиняюсь, более матери-истории ценен.

Но если вернуться к собственным вещам… Вот мой первый напечатанный (кстати, в 1996 году в журнале «Подъём») роман «Луна – Солнце мертвых» действительно очень уважаемый критик назвал в газете «Воронежский курьер» «ужасным во всех отношениях». То есть, и жанрово, и литературно. Но я не переживал: каждый вправе иметь собственное мнение.

– Хвалу и клевету приемлешь равнодушно?

– А вот да. Но тут уже определенная черта характера, и относится это не только к литературе. Но если всё же вернуться к «нужности и необходимости»… Я что в какой-то момент почувствовал. Наверное, без моих прозаических вещей и воронежская, и российская литература прекрасно обошлись бы. Однако очерки о замечательных людях, с которыми сводила судьба… Ими я действительно могу гордиться – но не тем, как прекрасно они написаны, а тем, что я рассказал широкой читательской публике о малоизвестных, а порой и совсем уже забытых незаурядных личностях. И, Саш, вот что-что, но слова самой искренней, горячей благодарности родных и близких своих в большинстве, увы, ушедших уже героев равнодушным, конечно, не оставляют.

Так… теперь о «неуютности»?

Нет, я чувствую себя вполне уютно и в обыденной жизни, и, извиняюсь, в творчестве. В обыденной жизни и работе у меня много друзей, товарищей, просто добрых знакомых, с которыми я нахожусь в постоянном контакте по причинам и поводам самым разным: и служебным, и личным. И в творческом плане считаю себя счастливым человеком. Почему? Да потому, что я всегда писал лишь то, что хотел, и когда хотел.

Ну, может, за одним-единственным маленьким исключением. Когда во второй половине 80-х только-только начинал и написал всего два-три рассказа из будущего «Звёздного Волка» да «основу» (будущего же) «Утра гения», старший редактор редакции художественной и детской литературы Центрально-Черноземного книжного издательства Эдуард Иванович Баранников, узнав, что молодой коллега начал чего-то там царапать, предложил дать что-нибудь в сборник сатиры и юмора черноземных авторов, который он взялся составлять. Рабочее название сборника было – «Смехом по огрехам», и, разумеется, ни «Волк», ни «Утро…» не подходили туда никаким концом. Но раз предлагают!.. И я оперативно накатал четыре юморески в совершенно «том», советском стиле и духе – малюсенькая борьба с малюсенькими недостатками. Но я юморесок тех ни капельки не стесняюсь: во-первых, набивал руку, а во-вторых, – это ведь стала первая (Ура!) книжная публикация. Вышел же в конечном итоге сборник под названием «Омлет из шампиньонов».

– А насколько важна для тебя, так сказать, поддержка окружающих?

– Да не очень, Сань, не очень. Нет, доброе слово по факту состоявшегося очерка, статьи, книги – это, разумеется, приятно, но не более того. А вот какой-то «моральной помощи» по ходу писанины совершенно не жажду; думаю, это даже мешало бы и раздражало. Мне (и не только в плане писательства) для достижения каких-либо целей, ей-богу, почему-то желательно определенное… сопротивление среды, даже (ну, не очень длинные) – палки в колеса. Это, как ни странно, дополнительно стимулирует, заставляет собраться, сконцентрироваться, и – вперед и с песней!

Нет, конечно, я всегда чувствую поддержку и одобрение (хотя порой и критику) со стороны мамы, заслуженного учителя-словесника с 54-летним стажем Ольги Николаевны Кургузовой. 12-летний сын Руслан пока просто по-детски гордится, что отец – писатель и родители его приятелей читают в Интернете мои книги.

– Юр, а «сопротивление среды»-то тогда в чем выражается?

– Ну, ежели по мелочи, то порой в разных бытовых вещах, которые хранительница моего домашнего очага считает более важными, нежели редактура, сочинительство, всяческие вычитки, вёрстки и тому подобное. Но ничего, как-то сочетаю. «Палка» покрупнее – к примеру, дача её родителей. Может, и нехорошо в том признаваться, но землю (в сельскохозяйственном плане) я терпеть не могу, а посему пребывание на их загородном участке полагаю пустой тратой драгоценного времени, которого и так-то, увы, остается всё меньше и меньше, и, извиняюсь, бессмысленным околачиванием пресловутых груш. Однако я и туда брал свои «бумаги» и занимался нужным для себя делом. Слышал, правда, просто душещипательные вопросы типа: «А зачем тебе всё это нужно?», «А ты что, Лев Толстой?» (смех, да?) и просьбы «писать зимой», а не в разгар дачной страды. Но такие вещи, повторюсь, от меня отскакивают как от стенки горох, – правда-правда.

– Действительно, забавно. Ну хорошо, а что насчет поисков места и жанра?

– Да место-то, Сань, пожалуй, давно уже найдено. Я – литературный редактор. Плюс, иногда, прозаик и публицист. А насчет поисков жанра… Ты знаешь, еще лет тридцать назад, когда только начинал свои первые литературные опыты – будущий «Звёздный Волк», историко-приключенческая повесть о Железной Маске, которая, впрочем, так и не была дописана и много лет спустя стала в итоге уже упоминавшейся большой новеллой «Утро гения», – так вот, еще тогда я впервые подумал, что было бы занятно попробовать свои силы в самых разных жанрах. И – попробовал. Были позже у меня и детективы, и «мистика», и фантастика, и «реализм» – вещи абсолютно непохожие, хотя и, пожалуй, имеющие «общий знаменатель» – ироничный стиль письма. Но это, наверное, опять черта характера: как сказал когда-то в одном из интервью: «Без юмора писать не умею». Да и жить тоже. И, кстати, еще лет пятнадцать назад наш общий друг Дмитрий Дьяков назвал мои писания литературной игрой с читателями. А должно быть, и с самим собой – беря ручку или садясь за машинку, никогда не знал, куда меня в конце концов занесет. Ну? Это тоже – «жанр»?

А последние лет десять, так получилось, художественных вещей вообще не писал – только очерки-портреты, о которых уже упоминал, – моё, как назвал в предисловии к книге «Встречи с эпохой», «человеческое краеведение». И хотя очерками этими я, наверное, стал более… полезен, что ли, обществу, нежели прозой, мечтаю все-таки вернуться к художественным вещам. Надеюсь, рано или поздно это возвращение состоится (лучше, конечно бы, рано).

– Ну и тогда, вдогонку, – как сам оцениваешь свое литературное творчество?

– Ух-х, вопросик!.. Я, касаемо себя, к формуле «литературное творчество» отношусь очень осторожно и даже скептически. Слишком уж, на мой взгляд, это звучит претенциозно и выспренне. Я, повторюсь, – человек, написавший некоторое количество художественных, публицистических и журналистских текстов. Писал их довольно беспорядочно во временном плане и вовсе не пытаясь (за исключением, может быть, очерков-портретов, но там само собой получилось) выстраивать эти тексты в какую-то «глобальную» систему, – вот глядите, мол: такое оно, мое творчество! И на встречах с читателями в самых разных аудиториях я всегда говорю, что не считаю себя профессиональным писателем. То есть, «ни дня без строчки» – не про меня. Хочу – пишу, не хочу – не пишу.

Когда начинал готовить свои «тома», всю голову сломал: как назвать издание? Знакомые говорили: да чего тут думать – «Собрание сочинений». А мне это казалось нескромным, действительно, не Лев же Толстой. В итоге остановился на варианте – «Избранные произведения». И по сути верно, а главное, без мании величия.

Вообще-то, написал, а точнее, представил на суд читателей я не так уж и много. Если бы катал, подобно некоторым собратьям по перу, как по расписанию каждый день «от забора и до вечера», ясно, наваял бы больше по объёму, но однозначно хуже по качеству. Это была бы уже халтура. Лидер группы «Воскресение» Алексей Романов, когда у него недавно в одном из интервью спросили, почему так мало пишет новых песен, сказал: «Не чувствую внутренней потребности становиться графоманом». Вот и я не чувствую. «Совесть автора – лучший редактор» – так переделал я для себя еще лет тридцать назад классический настенный лозунг в трамваях и автобусах советских времен. Если у человека есть совесть, он не будет сознательно плодить халтуру.

…Что думаю о себе как писателе? Думаю, что я неплохой стилист (не сам первый сказал – другие). Плюс чего-то нафантазировать, сюжет закрутить, с диалогами, вроде, нет проблем, а коли нужно и «психологии» напущу – в общем, инструментарий, кажется, в норме. Вот как-то так. Но я же не дурачок, ей-богу, гением себя мнить. И это, кстати, очень важно – относиться к собственной персоне не просто адекватно, а с определенной долей иронии и даже юмора, что, на мой взгляд, еще и весьма точный показатель ума. Как выразился кто-то мудрый, самоирония есть страховка от преувеличенных о себе представлений. Люди, лишенные этого качества, выглядят порой очень глупо.

Все мы пишем по-разному и о разном. Пишем и правда – «как дышим». Я иногда чуть-чуть кому-то из коллег творчески по-белому завидую, но только чуть-чуть, по-белому и творчески. (Когда-то даже написал небольшое эссе о Вячеславе Дёгтеве и его рассказе «Русская душа» с именно таким названием – «Белая зависть».) Слава богу, лет еще тридцать назад мне на сей предмет замечательно вправил мозги наш, Сань, общий друг Олежка Сысоев.

– И каким же образом?

– У меня тогда начиналась «эпоха» «Звёздного Волка», и на тот момент я начудил с этим персонажем ну максимум с пяток рассказов. А Олег-то писал уже давно и серьезно, и, прочтя его вещи, особенно «Серых людей», я смятенно подумал: господи, вот же человек пишет действительно настоящую прозу, а я только идиотничаю да дурака валяю! Попробовал сам, «настоящую», – ни черта путного не получается, туфта какая-то. Плюнул и бросил. А тут Олег зашел – ну я и не выдержал, пожаловался. Ты-то, говорю, вон как и вон что пишешь, а я, блин, ахинею всякую несу! А Олег – старик, я когда твои рассказы читаю, ржу как лошадь, мне так сроду не суметь… И я, Сань, моментально успокоился. В самом деле: каждому – свое.

– Это точно. Ну а теперь давай поговорим и о других вещах, которые к определенному возрасту становятся даже не то что серьезными и необходимыми, а, по-моему, просто основополагающими, Ну, например, о музыке. Я вот слушаю старые любимые композиции, и они мне не надоедают. Я бы и новые послушал, если бы они обладали той же внутренней силой и неожиданной радостью. Но как-то уже не встречаю ничего подобного. Кстати, спасибо за те твои песни, которые ты исполнил не так давно нам с Борей Подгайным. Это было неожиданно и замечательно.

– И тебе огромное спасибо, Сань, однако тут ты меня (я о своих песнях) здорово смутил, правда. Но и обрадовал – о «нашей» музыке я готов говорить часами. Кумиры наши – «Битлз», «Роллинг Стоунз», «Криденс», «Сёарчерс», «Дэйв Кларк Файв», «Лед Зеппелин», «Дип Пёрпл», «Блэк Саббат», «Бич Бойз», «Холлис», «Прокол Харум», «Свит», «Слэйд», «Иглз» и многие-многие-многие другие, а точнее их музыка стала для меня вторым после книг и жизненным, и духовным, и душевным, да и интеллектуальным тоже столпом. В детстве и юности мы с друзьями с ума по их песням сходили. Слушали часами, днями, годами, и они до сих пор всегда со мной и звучат во мне – безо всякого пафоса говорю. Ну и, естественно, мы просто не могли тогда сами не взять в руки гитар. И взяли. И играли. Даже песни собственные сочиняли.

И, как и ты, я новую музыку совсем не воспринимаю. Я, может, в этом еще консервативнее тебя. Главная «моя» музыка осталась в 1960 -70-х. 1980-е – кое-что. А 90-е и далее – уже всё: знать не знаю и знать не хочу. Такой вот пенёк.

А касаемо песен, которые я, как ты чересчур уж комплиментарно выразился, исполнил вам с Борисом…

Честное слово, с самого раннего детства ни слуха, ни голоса у меня просто не было, да и сейчас особым их наличием я обременен не слишком. Но ведь случилось же так, что лет в 13-14, когда мои ближайшие друзья, обуреваемые девятым валом советской битломании, начали осваивать гитары и уже чего-то там исполнять и даже сочинять, они и меня, невзирая на отчаянное сопротивление, и далеко не с первой попытки, в это дело втянули. Им просто требовался еще один гитарист, а я-то вот он, всегда под рукой.

И год – два было элементарное натаскивание и действительно упорные тренировки, до кровавых мозолей на пальцах… В общем, и в самом деле, оказывается, медведя можно научить ездить на велосипеде. Постепенно и я, так сказать, заиграл, потом даже запел и тоже начал пытаться сочинять мелодии к чужим стихам и текстам. (Вот, кстати, штука какая – аж обидно: никогда не мог придумать нормального текста песни, всякий раз выходила какая-то лабуда. Нет, технически (рифма, размер и прочее) я и тогда уже был малость подкован, а уж сейчас-то тем более, но вот чего-то главного… души и сердца, что ли… да просто – жизни я в те свои натужные опусы вдохнуть не смог и, может быть, никогда не смогу. Гнать же халтуру не хочу. И бывает жалко – хорошая мелодия без слов покрутится-покрутится в голове, да и улетает.)

И те песни, которые ты вспомнил, были придуманы: одна на стихи Сергея Есенина – дерзнул положить его «Цветы мне говорят: “Прощай”…» на жесткую ритмическую основу, а две другие сочинены на стихотворения, на мой взгляд, самых сильных и, главное, – очень близких мне по духу, мироощущению и много чему еще воронежских поэтов Ивана Щёлокова и Валентина Нервина. В свое время, листая их подборки, я на этих текстах по-хорошему «споткнулся» и почти сразу же внутренне их запел. А вот в четвертой из тех упомянутых тобой песен я всё же имею отношение к словам, но больше не как автор, а как редактор и литобработчик. Она посвящена памяти «Битлз», и история тут такая.

Лет уже почти двадцать назад один знакомый показал мне свою поэму. Она была довольно объёмная, со всякого рода отступлениями и подтекстами. И был там фрагмент, связанный с «Битлз», их песнями и признанием автора им в вечной любви. И он попросил меня сочинить к этому фрагменту мелодию, но…

Но дело в том, что поэма была написана вольным стихом, ну совершенно, на мой взгляд, не в песенном стиле. Деталей, естественно, уже не помню, помню только, что это потянуло бы на какую-нибудь, извиняюсь, заунывную ораторию. И я сказал автору, что могу попробовать переделать текст, сохранив его дух и содержание, в том ключе, как это вижу.

Он согласился, и я не только переделал, но даже дописал один куплет и припев (припевы там все разные). Ну и в результате вышла энергичная битовая вещь с чуть завуалированными музыкальными цитатами из «Битлз». В придачу и по тексту для почитателей «Великой четверки» в этой песне всё ясно: он почти целиком построен на названиях, персонажах их песен и каких-то смысловых отсылках к битловским композициям. «Yellow Submarine», «Strawberry Fields Forever», «Fool On The Hill», «Lucy In The Sky With Diamonds» и проч. И ей-ей, песенка эта мне, каюсь, самому страшно нравится.

Но не подумай только, бога ради, Сань, что я считаю себя музыкантом. Ни в коем разе! Так, любитель-середнячок по жизни. Вот некоторые мои друзья – действительно профессионалы. Но они ко мне в музыкальном плане относятся снисходительно, и иногда я даже вместе с ними играю… Нет, чтобы играть на более приличном уровне, надо постоянно заниматься, не меньше часа-двух в день. А у меня бывает час-два… в месяц. В общем, Риччи Блэкмора из Юрия Кургузова не вышло, ну и ладно. Так и остался, как выражались раньше, крепким дворовым или уличным, а теперь… квартирным, ну и порой… офисным, что ли, гитаристом. Хотя гитар у меня девять штук, и акустических (одна – двенадцатиструнная), и электрических. Такой вот бзик, понимаешь. Но давай на музыкальную тему закругляться, а то если вовремя не остановить, я могу болтать долго.

– Ладно, давай. А теперь – о городе. Том самом, родном и любимом, меняющемся и неизменном. В котором с нами происходило всё, что может и не может произойти. Что для тебя наш город?

– Сань, – всё! И я в самом кошмарном сне не могу представить, что вдруг возьму и перееду жить в какой-то другой город, а тем паче страну, – это даже не обсуждается. Первые, почти младенческие фрагменты воспоминаний: фонтан у Помяловского спуска (там, на Правой Суконовке, бабушка с дедушкой жили), трамвай на проспекте Революции, ясли где-то за Телеграфом, родной «частный сектор» на Троицкой, с улочками, замощенными камнем еще в царские времена… Детство – это уже в памяти сидит крепко: т о т наш Воронеж, какой-то полупатриархальный, действительно провинциальный, еще не изгаженный архитектурно и зеленый-зеленый… Разумеется – река, заливные луга – трава по пояс, с озерцами, протоками, ручейками (а там – дикие утки, выхухоли, нутрии, ондатры) и морем полевых цветов. А помнишь, на левом берегу распускались колокольчики? Целые поля темно-фиолетовых колокольчиков, и мы с ребятами плавали туда за ними и возвращались с огромными душистыми букетами. Чудо же!..

И, конечно, рыбалка. Под нашими улицами на берегу была лодочная пристань от Механического завода, и с ее мостков клевало почему-то лучше, чем с берега. Правда, некоторые сторожа нас оттуда гоняли. А некоторые не гоняли, и мы назубок знали график дежурств сторожей и «добрых», и «злых».

Ну а уж «отрочество» и «юность», Сань, – это вообще целая необъятная Вселенная! Помимо их уже упоминавшейся «гитарной составляющей» – конечно же, школа, друзья-приятели, никуда не денешься – «улица» со всеми ее и плюсами, и минусами, чтение запоем, походы в кино, на концерты кумиров ВИА, ну и первые влюбленности, первые (разумеется, романтические) свидания, да еще и самбо во дворце спорта «Динамо» несколько лет занимался… Так что жизнь была насыщеннейшая и удивительная. И как всё это можно забыть?!

Ну а потом, после армии, пошло уже «основное», взрослое, бытие – учеба в институте, работа и многое, многое, многое другое. Годы, десятилетия – и всё это здесь, в нашем – моем и твоем – любимом и дорогом Воронеже. Городе, в котором, как ты выразился, с нами происходило всё, что может и не может произойти. А самое главное, Сань, что в этом удивительном городе произошли мы…

– Ты упомянул о чтении и книгах. Давай о них. Страшно интересно, что любишь читать и по сколько раз перечитываешь то, что тебе помогает. Как оно всё сочетается: к примеру, Достоевский и Клиффорд Саймак, Мураками и Солженицын, Ван Вэй и Роджер Желязны? Или кто-то еще? Мне вообще доставляет огромное удовольствие просто перечислять эти имена, как и многие другие. Уверенности прибавляется. Не находишь?

– Несомненно. Но помимо первого, второго и шестого «номеров», в моем условном лонг-листе доминируют как раз «другие». Очень-очень многие «другие». Тема чтения и книг, согласись, неисчерпаема, однако постараюсь быть максимально лаконичным. Но сначала пару слов о «номерах» третьем, четвертом и пятом.

С великим стыдом признаюсь, что в своих литературных пристрастиях я, увы, глубоко… не знаю даже, как выразиться… Да нет, не «европо», а, наверное, «европеоидоцентричен». Ну всё, всё понимаю – великая китайская, великая японская литературы (а есть же еще и прочая Азия, Австралия с Океанией, Африка)… Конфуцианская литература, поэзия, проза эпохи феодализма, знаменитые «Речные заводи» и масса прекрасных авторов разных веков, Лао Шэ, Лу Синь, многие-многие другие. И, конечно, Ван Вэй: удивительный художник, тончайший лирик и даже философ-идеалист – мечтатель о справедливом, идеальном государстве… И, естественно, японцы – от собраний мифов и исторических преданий VIII века нашей эры до тех же Акутагавы Рюноскэ, Кобо Абэ, извиняюсь, так называемой «физиологической литературы» и, наконец, всемирно популярного ныне Мураками…

Ну вот, Сань, понимаю – всё. Умом. А сердцем – нет. Почти полное равнодушие, словно я с ними на разных частотах существую. Какой-то, каюсь, «литературный расизм», что ли, но ничего поделать с собой не могу. Хотя вот великие латиноамериканцы: Маркес, Борхес, Кортасар, Амаду и некоторые другие – это да, моё. Может, потому, что, невзирая на «индейскую метисацию», это, конечно же, «европеоидная» литература.

Теперь насчет Солженицына. Еще раз повинюсь, но как прозаик (кроме разве что ранних вещей) он мне не интересен. Диссидент, потрясатель основ, борец, общественный деятель, властитель определенного числа умов и их дум, конечно, патриот и т.д., и т.п., но – фигура, на мой взгляд, в первую очередь социально-политического, а не литературного контента. А вот Достоевский, Саймак, Желязны – однозначно моё. Но далеко не только они. Давай попробую пробежаться коротенько, прямо с детства.

Ну, малышовая классика – это понятно, даже не стану перечислять. Плюс Лагин, Николай Носов, Томин (который «Шел по городу волшебник»), десятки других отечественных авторов, включая наших замечательных земляков Юрия Третьякова, Владимира Добрякова и Евгения Титаренко. Конечно же, мировая приключенческая литература: Фенимор Купер, Жюль Верн, Майн Рид, Буссенар, Эмар, Рони-Старший, Стивенсон и прочие, прочие, прочие. На вершине того моего детского пьедестала – великий Александр Дюма, а были же еще и Хаггард, и Конан Дойл, и Сабатини, и Уэллс, и наши Александр Беляев, Рыбаков, Обручев, Ефремов, Мартынов… да снова десятки, если не сотни имен.

И то начальное (и уже «запойное») чтение стало для меня каким-то фундаментом – не только литературным, а и историческим, и географическим, и даже зоологическим и палеонтологическим (к примеру, Майн Рид-то с Рони-Старшим, Обручевым и Ефремовым, да?). Ну а уже на этот фундамент…

Мне, Сань, несказанно повезло! В 1966 или 67 году родители подписались на БВЛ – 200-томную Библиотеку всемирной литературы. И вот начали приходить эти волшебные тома в суперобложках – первым мы получили «Илиаду» с «Одиссеей» Гомера, и… И, будучи уже подкован «Мифами Древней Греции» Куна и прозаическими пересказами Тудоровской «Троянская война и ее герои» и «Приключения Одиссея», я с головой погрузился в этот величественный «ахейско-троянский мир», да еще с богами-олимпийцами в придачу.

Вообще-то, Гомер для десятилетнего ребенка чтиво, конечно, все равно нелегкое (это сейчас, после истфака и штудирования многочисленных соответствующих монографий, плаваю в этом «море» более-менее осмысленно). Но тогда я был просто заворожен блистательными чеканными гекзаметрами и пленен чарами Древней Греции на всю оставшуюся жизнь.

И не только Греции. Пошли следующие тома, не по хронологии, вразброс: «Литература Древнего Востока» (Египет, Шумер, Аккад, Элам, Вавилон, Ассирия и др.), «Исландские саги», Низами, Фирдоуси, Руставели, арабская поэзия, утопический роман, великие «римляне и греки» и т.д., и т.д., и т.п. И таким вот образом в мою – безо всякого преувеличения – плоть и кровь навсегда и абсолютно на равных вошли две главных любови – История и Литература. (И, кстати, вышедшая по областной программе книгоиздания в конце прошлого года книга «Возвращение к Клио» как раз и есть мое признание в любви к чудесной науке Истории.)

– Но, Юр, наверное, не только же БВЛ?

– Конечно, не только. Продолжал зачитываться фантастикой, детективами, историческими романами, пошла уже и классика, плюс научно-популярная литература (история, география, биология, археология, палеонтология). Всеяден я был, Сань, жутко.

– Послушай, но я вот вспомнил сейчас твою «Луну…», которая «Солнце мертвых»… А ведь к такой «Луне…» надо было как-то прийти. Не на пустом же месте она родилась?

– Да не на пустом. Кроме того, что уже назвал и не назвал, меня с детства страшно тянуло к литературе мистического, «ужастикового», таинственно-зловещего плана. Началось это, наверное, еще с «Черной курицы» Погорельского, «Тима Талера» Джеймса Крюса; далее – «Вий», «Страшная месть» и тому подобные вещи Гоголя, «Упырь», «Семья вурдалака» А.К.Толстого… А тут – опять БВЛ! Получаем мы, Сань, толстенный том Гофмана. Ты понимаешь?! Я до того только «Щелкунчика», кажется, читал, а здесь – и «Золотой горшок», и «Крошка Цахес», и еще много чего, но главное… Меня просто околдовал «Песочный человек». Перечитывал много раз, в том числе и с фонариком под одеялом (родители выключали свет, чтобы засыпал наконец). И те детские впечатления и эмоции – гулкие шаги «Песочного человека» и особенно вопли: «Глаз!.. Отдай глаз!..» – помню до сих пор и до сих пор чуть-чуть ёжусь.

Ну а следом за Гофманом «пришли» Эдгар По, «Портрет Дориана Грея» Оскара Уайльда… Да красота же, Сань!.. Попозже (уже не из БВЛ) открыл для себя Вашингтона Ирвинга, Натаниэля Готорна (это который – «Алая буква»), Анну Радклиф, Чарлза Мэтьюрина; в армии – библиотека в части была замечательная – Шервуда Андерсона… Ну а в конце 80-х – начале 90-х, помнишь сам, подобная (по жанрам, хотя, увы, не качеству) переводная литература хлынула к нам настоящим потоком… Да, чуть не забыл – Стендаль, Бальзак, Мериме, Диккенс. У них же есть классные вещи «из этой оперы». Особенно обожаю Мериме, и не только за «Венеру Илльскую», «Души чистилища» или «Локис». Он один из самых любимых моих писателей – я в «Кольце Изокарона» даже, так сказать, творческий поклон в его сторону с величайшим почтением отвесил.

Ну и вообще, Сань, кого еще только я не читал! Вергилий, Данте, Томас Мор, Кампанелла, Рабле, Шекспир, Мильтон, Вольтер, Гюго, Золя, Марк Твен, Драйзер, братья Манны, Ремарк, Фейхтвангер, Шоу – и Бернард, и Ирвин, Толкиен (в 70-е потихоньку начали его у нас переводить), Чапек, Гашек… Русская классика от Пушкина до Мережковского, советская от Есенина с Маяковским до Шолохова, Ильфа-Петрова и Булгакова. Перечислить всех невозможно, да и ни к чему. И, конечно, опять – фантастика, детективы… Плюс, разумеется, чтение «по работе», 35 лет уже.

– А давай теперь вспомним, хотя бы основное, знаковое, что же ты написал. Хронологически. Как писалось? Что помогало? Что мешало? Что из написанного тебе самому нравится? Перечитываешь сам себя?

– Первой моей пробой пера стала, как я ее гораздо позже окрестил, «литературная фантазия» «Утро гения». Я уже рассказывал где-то: взял и настучал на машинке году в 86-м полсотни страниц начала, как думал, повести о Железной Маске, а потом листы те забросил и к теме остыл. Только лет через 25 наткнулся в своих бумажных завалах на тот текст и (не пропадать же добру) дописал начало и концовку и включил в седьмой том Избранных произведений.

Наверное, знаковыми же в определенном смысле можно назвать и те четыре юморески, о которых уже говорил, и тоже четыре первых рассказа о «Звёздном Волке», которые вышли в 1991 году в коллективном сборнике «Молодая проза Черноземья». Знаковыми – потому, что это были две первые, пусть и не «сольные», книжные публикации моих прозаических вещей.

Признаюсь, Сань: есть у меня – правда, не очень много, того, что вряд ли когда-нибудь увидит свет. Это – либо что-то начатое и брошенное (то самое «остыл»), либо тоже брошенное, но не столько из-за остывания, сколько из-за того, что я вдруг точно утратил какую-то нить, какой-то стержень, а по большому счету – смысл доведения до конца данных текстов. А еще было несколько рассказов, машинопись которых я элементарно потерял лет 20 назад. Ну, знать, не судьба. Хотя…

Хотя об одном из них жалею. Герой – тот же «Звёздный Волк», которому по сюжету начальство дает задание: на энной планете выполнять распоряжения местного царька. А там уровень развития и в целом антураж – как в земной Древней Греции. Ну и вот получает наш орел от местного базилевса Эврисфейдера (уже улыбаешься?), словно какой-нибудь Геракл, приказ – убить Пещерного Льва и принести его шкуру в качестве вещественного доказательства выполнения задания. Герой находит нужную пещеру, начинает тыкать внутрь нее копьем, и… И оказывается, что живет в пещере не страшный зверь, а… святой отшельник, Лев Пещерник, интеллигентнейший и обаятельнейший внешне человечек, который по неким идеологическим причинам впал в немилость к коварному Эврисфейдеру, потому тот и натравил на него нашего наивного героя. Между ними происходит задушевная беседа философско-нравственного плана, но бедняге-то без Львиной шкуры возвращаться нельзя, и отшельник смущенно предлагает ему снять шкуру с… собственного брата-близнеца, тоже отшельника, живущего в соседней пещере… Концовку рассказывать не буду, вдруг когда-нибудь попробую его восстановить, хотя восстанавливать с нуля…

И в целом, Саш, конец 80-х – начало 90-х – это у меня, можно сказать, эпоха «Звёздного Волка». До 1996 года об этом персонаже я написал девять рассказов и небольших повестей, которые вошли в мою первую, как раз 96-го года, книгу. Десятую же повесть – «Жапирианские хроники» – я довольно неожиданно для себя очень быстро накатал в 1999-м, когда вроде бы со «Звёздным Волком» окончательно распрощался. И эти «Хроники» были напечатаны только в 2010-м, в первом томе моего Собрания…

– Давай задержимся в 1996 году. Твоя первая книга. «Приключения Звёздного Волка» и…

– «Луна – Солнце мертвых» плюс рассказ «Комната под башней».

– Вот. Давай еще о «Луне…» . Я услышал про Гоголя и Гофмана, но все равно – как тебе такое в голову пришло?! И, помня литературные вкусы тогдашнего руководства Центрально-Черноземного издательства, удивительно, что оно вообще дало добро на эту книгу. Ведьмы, вампиры, оборотни…

– И мне, Сань, сначала было удивительно, тем более что инициативу проявил вдруг сам директор издательства. Но оказалось, что тут я должен благодарить Славу Дёгтева. Ты помнишь, он недолго, месяца три-четыре, был главным редактором журнала «Подъём». И в первом- втором номерах 96-го взял и напечатал «Луну…». Зашел как-то к Свиридову и рассказал, что в библиотеках на номера эти читатели в очередь записываются, чего, мол, ждете, надо книгу издавать. Вот тогда Свиридов мне и предложил. А я под это дело ещё и «Звёздного Волка» в неё воткнул, хотя фантастика и юмор, как, впрочем, и «мистика», директору были абсолютно до лампочки. Короче, «Луна…» стала для «Звёздного Волка» «паровозом», и я после нее сделал читателям (чтоб заранее знали) в книге такое предупреждение: «Приключения Звёздного Волка не имеют к волкам Волчьего замка ни малейшего отношения. Всё нижеследующее написано хотя и тем же самым автором, но совершенно другим человеком».

– Это да. Вещи действительно очень разные. Так что, получается, и впрямь в «Луне…» сработал «эффект» Гоголя, Гофмана, Вашингтона Ирвинга и иже с ними?

– Получается, сработал. Но знаешь, всё вышло как-то случайно. Ты, может, заметил по «Звёздному Волку», что присутствует у меня некоторая склонность к пародии. В «Волке» я, в разных объемах и пропорциях, порезвился на почве текстов многих любимых авторов – от Гомера до Стругацких. И вот стукнуло как-то в голову написать рассказ а-ля «Пересолил» Чехова, однако в, так сказать, «хорроровских» декорациях. Ну и начал. Планировал уложиться страниц в пятнадцать - двадцать, но… Но в некий момент «Остапа понесло»: сюжет выскочил из-под контроля. Ладно, думаю, пускай будет страниц на сорок0. Через неделю решил: ну, не больше ста. Но куда там! И действие, и герои уже зажили собственной жизнью, и в итоге вышло то, что вышло, а от Антона Павловича осталась лишь, извиняюсь, затравка. Плюс ко всему над этой вещью мне пришлось поработать и как дипломированному историку: покорпеть над средневековыми источниками, покопаться в «профильной» литературе и проч. Ну и в результате – и мистика, и хоррор, и детектив, и капелька пародии в одном флаконе (правда, микроскопическую пародийность там видят далеко не все). Вдобавок – стилизация языка под «ту эпоху». Точку в «Луне…» поставил в конце 1989 года.

– И какой же была реакция «окружающих» на этот роман?

– О том, что в «Воронежском курьере» его назвали ужасным во всех смыслах, я упоминал. Однако подавляющее большинство знакомых читателей книги говорили: старик, прости, конечно, но «Звёздный Волк» – ерунда какая-то, а вот «Луна..» – это нормально. Мама моя до сих пор считает ее эталонной вещью из всего, что я написал. Правда, не с фактурной, а литературной точки зрения: сюжетопостроение, язык, стиль и прочее. Фактура-то «Луны…» ее как раз привлекает не шибко. А еще мне знаешь, какой запомнился случай. Году в 2000-м в стенах некоего высокого учреждения (того самого, которое в итоге и угробило государственное ЦЧКИ) заместитель руководителя, вызвав начальницу какого-то отдела, представил меня ей, и… И у нее округлились глаза: «Кургузов?..» «Ну да», – киваю. «Луна – Солнце мертвых»?.. Вы… из Воронежа?!» «Из Воронежа, – говорю. – А почему вы удивились?» Она: «В Воронеже так не пишут…»

Вот какой, Сань, был казус. И хотя в Воронеже и некоторые другие «так», думаю, писали, свет тогда увидела только моя «Луна…».

Да, кстати, в году еще, кажется, 98-м в Интернете появилась сделанная по «подъёмовской» публикации ?