О том, как покупали и наряжали ёлку в начале ХХ века
О том, как покупали и наряжали ёлку в начале ХХ века
По указу Петра I, учреждавшему в России празднование Нового года, еловыми и сосновыми лапами полагалось украшать улицы, двери домов и ворота к 1 января, то есть на Новый год, а не на Рождество. Однако со временем ёлочная традиция претерпела изменения. Вспомним, как Юра Живаго с Тоней в рождественский вечер ездили на ёлку к Свентицким. Ёлка в домах стала появляться к Рождеству, подарки детям под неё клали именно в Рождественскую ночь. Когда через 5 дней после Рождества праздновали Новый год, ёлка несколько теряла новизну. Она уже не была главной героиней праздника и, хоть и не выносилась из дома совсем, но убиралась куда-нибудь подальше. «Новогодняя ёлка, подрезанная, переносимая из залы наверх, в комнату, через неделю после Рождества, к Новому году», – пишет Анастасия Цветаева в своих мемуарах. Впрочем, из-за чехарды с переходом на Григорианский календарь в 1918 году Новый год у нас опередил Рождество (которое по-прежнему празднуется по Юлианскому календарю) на целую неделю, и ёлка опять сделалась атрибутом Нового года. Впрочем, какая разница – важно, что ёлка радовала людей 100 лет назад так же, как сейчас. О том, как её покупали и наряжали в начале ХХ века, мы сегодня и вспомним…
Читаем у Ивана Шмелева:
«Перед Рождеством, дня за три, на рынках, на площадях, – лес ёлок. А какие ёлки! Этого добра в России сколько хочешь. … У нашей ёлки… как отогреется, расправит лапы, – чаща. На Театральной площади, бывало, – лес. Стоят, в снегу. А снег повалит, – потерял дорогу! Мужики, в тулупах, как в лесу. Народ гуляет, выбирает. Собаки в ёлках – будто волки, право. Костры горят, погреться. Дым столбом. Сбитенщики ходят, аукаются в ёлках: «Эй, сла-дкий сбитень! калачики горя-чи!» В самоварах, на долгих дужках, – сбитень. … С мёдом, с имбирем, – душисто, сладко. Стакан – копейка. Калачик мерзлый, стаканчик сбитню, толстенький такой, граненый, – пальцы жжет»…
Читаем у Гершензон-Чегодаевой:
«Рождество и подготовку к нему я помню с самых ранних лет. От этого времени вспоминается мне, как мы вместе с мамой делали серебряные и золотые картонажи из специальных покупных листов с тиснеными изображениями. … Больше всего мы клеили цепи из золотой, серебряной, а иногда и цветной бумаги. Длинные полосы, которые разрезались на одинаковые кусочки, из них склеивались вставленные одно в другое колечки. У меня, конечно, кольца получались неодинаковой ширины, были измазаны «Синдетиконом» и прилипали к пальцам. Клеили коробочки, разные картонажи; сами сочиняли штучки из спичечных коробочек, золотили орехи.
Ёлку мы иногда ходили выбирать вместе с мамой; чаще же она покупала её одна. Это бывало в Сочельник утром. После обеда елку вносили в столовую, и с той минуты нам уже не разрешалось входить туда. … Украшали елку папа, мама, Лили. Перед вечером приходили тетя Адя и еще кто-нибудь из родных, которые тоже принимали участие в работе по украшению. Мы сидели чаще всего на диване в маленькой комнате, в страшном напряжении и волнении. Скоро к нам присоединялись Поленька и Гриша. Из столовой доносились обрывки разговоров и звуки, сулившие несказанную радость. Так продолжалось два-три часа. Все родные проходили из передней прямо в столовую и оставались там. Мы никого не видели. Иногда только на минуту заходили к нам тетя Адя или дедушка. Наконец, двери открывались и мы входили в столовую. Первая минута была незабываемой. Столовая вся была праздничной, особенной, непривычной. Обеденный стол стоял в стороне. На его месте посереди комнаты стояла высокая, до потолка ёлка, сияющая огоньками разноцветных свечей. Всё, что было на ней, было так интересно, что мы долгое время не видели ничего другого, только ходили вокруг и разглядывали украшения и игрушки. Основная масса игрушек оставалась из года в год одна и та же, и мы каждый раз узнавали в них своих старых знакомых. Понемногу же мама всегда подкупала новых, с которыми мы с восхищением знакомились. Несколько игрушек чудом уцелело в течение всей моей жизни. Уже взрослой я иногда брала в руки эти вещички, когда-то полные волшебной силы, а теперь словно остывшие, как погасшие угольки.
Под ёлкой стоял старый, заслуженный Дед Мороз в красной шубе с ёлкой в руках, на вершине которой, воткнутая в подсвечник, горела свечка. Куда-нибудь на край стола прикрепляли пёстрый фонарик, медленно крутившийся от тепла зажженной внутри него свечки. … Где-нибудь в стороне на столе лежали приготовленные для нас подарки: книжки, настольные игры, писчебумажные принадлежности, какие-нибудь игрушки, все, что принесли родные. Любуясь на ёлку, разглядывая подарки, я время от времени вспоминала о том, что это не всё, что впереди меня ждет чулок, повешенный на ночь, и сердце замирало от предвкушения этого нового счастья. Мы очень любили бенгальские огни – серенькие палочки, которые горели трескучим сухим огнём, разбрасывая вокруг себя множество искр; брали их за кончики и крутили большими кругами. Хлопали хлопушки, внутри которых находили сюрпризики – крошечных куколок, или зверюшек, или цветные бумажные шапки. …
… Ёлка была самым интересным, таинственным, бесконечно уютным, казалась огромным счастьем. Без сомнения, это в значительной мере определялось красотой той легенды, которая была с ней связана. Может быть, некоторую роль играло и то, что ёлочные игрушки были тогда необыкновенно хороши, разнообразны и интересны. Во всяком случае, с того момента, как квартира наполнялась чудесным запахом ёлки, и до тех пор, пока ёлку, покрытую кусками оплывшего разноцветного стеарина и остатками золотых нитей, не выносили во двор, в душе цвело счастье и ни на минуту не прекращалось ощущение великого праздника».
Читаем у Анастасии Цветаевой:
«Не заменимая ничем – ёлка! … Внизу меж спальней, коридорчиком, чёрным ходом, девичьей и двустворчатыми дверями залы что-то несли, что-то шуршало тонким звуком картонных коробок, что-то протаскивали, и пахло неназываемыми запахами, шелестело проносимое и угадываемое – и Андрюша, успев увидеть, мчался к нам вверх по лестнице, удирая от гувернантки, захлебнувшись, шептал: «Принесли!..» Тогда мы, дети («так воспитанные?» – нет, так чувствовавшие! что никогда ни о чем не просили), туманно и жадно мечтали о том, что нам подарят, и это было счастьем дороже, чем то счастье обладания, которое, запутавшись, как ёлочная ветвь в нитях серебряного «дождя», в путанице благодарностей, застенчивостей, еле уловимых разочарований, наступало в разгар праздника. Бесконтрольность никому не ведомого вожделения, предвкушенья была слаще.
Часы в этот день тикали так медленно… Часовой и получасовой бой были оттянуты друг от друга, как на резинке. Как ужасно долго не смеркалось! Рот отказывался есть. Все чувства, как вскипевшее молоко, ушли через края – в слух. Но и это проходило. И когда уже ничего не хотелось как будто от страшной усталости непомерного дня, когда я, младшая, уже, думалось, засыпала, – снизу, где мы до того были только помехой, откуда мы весь день были изгнаны, – раздавался волшебный звук – звонок!
Как год назад, и как – два, и еще более далеко, еще дальше, когда ничего ещё не было, – звонок, которым зовут нас, только нас! только мы нужны там, внизу, нас ждут! …
Быстрые шаги вверх по лестнице уж который раз входящей к нам фрейлейн, наскоро, вновь и вновь поправляемые кружевные воротники, осмотр рук, расчесывание волос, уже спутавшихся, взлетающие на макушке бабочки лент – и под топот и летящих, и вдруг запинающихся шагов вниз по лестнице – нам навстречу распахиваются двустворчатые высокие двери… И во всю их сияющую широту, во всю высь вдруг взлетающей вверх залы, до самого ее потолка, несуществующего, – она! Та, которую тащили, рубили, качая, устанавливали на кресте, окутывая его зелёными небесами с золотыми бумажными ангелами и звёздами. Которую прятали от нас ровно с такой же страстью, с какой мы мечтали её увидеть.
Как я благодарна старшим за то, что, зная детское сердце, они не сливали двух торжеств в одно, а дарили их порознь: блеск украшенной незажжённой ели сперва, уже ослеплявшей. И затем – её таинственное превращение в ту, настоящую, всю в горящих свечах, сгоравшую от собственного сверкания, для которой уже не было ни голоса, ни дыхания и о которой нет слов.
До потолка залы высокая ёлка в серебряно-золотом дожде и цепях и – троллями в горе́ веток – сияющее волшебство шаров, голубых, синих, зеленых. Запахи: горячего воска (свечей), мандаринов и дедушкиной сигары. Но счастье начиналось с искры: звонка, приезда дедушки. Его же рукой зажжённый, бежал по белому фитилю с ветки на ветку, от свечи к свече – огонёк, пока вся ёлка не вспыхивала, как гроздь сирени росой».
Картины, написанные на сюжет Нового года и Рождества
Александр Бучкури. “Рождественский базар”. 1906 год
Вигго Юхансен. “Счастливое Рождество”. 1891 год
Александр Дудин. “Ёлка”. 1953 год
Егор Зайцев, “Рождественская елка”, 1996
Ирина Рыбакова “Рождественская елка”
Ольга Романова. “Новогоднее угощение”. 1891 год
Генри Мослер. “Рождественское утро”. 1916 годТ.
Ерёмина «Предновогодние хлопоты», 1953 г.
С.Досекин «Подготовка к Рождеству», 1896 г.
Н.Орешин «Ёлка», 1917 г.
Г. Манизер. Елочный торг 
Елена Хмелева, «Новый год»
Александр Мохов, "31 декабря"
Рыбакова Ирина, "Новый год"
Элизабет Форбс, "Рождество"
Сандра Кук, "Рождественский день"
Джек Соренсен, "Рождественская Лихорадка"
Тот Габор, "Мир игрушек"
Павел Еськов, "Новогодний натюрморт"
Евгений Лушпин, "Придя домой"
Конечно же, это малая часть. Несколько картин, авторов которых я не знаю.
Старая открытка с ароматом воспоминаний