Нина КОРОЛЁВА. ГРОМ ПОБЕД СМЕНИЛСЯ СЛОВОМ «ПЛОХО»

Замечательно сказал режиссёр В.Фурман о замысле фильма: «Мы пытались нащупать ощущение времени, которое двигало людей на поступки». И ещё – по мысли В.Аксёнова: «Эти события были, могли бы быть...» Первые серии этого фильма, как я уже сказала, меня разочаровали. В программе Малахова было очень приятно видеть людей, которых ленинградцы хорошо и давно знают – Екатерину Рождественскую, Зою Богуславскую, Андрея Дементьева, узнать, что в фильме Филипп Янковский играет Евтушенко, Чулпан Хаматова – Беллу Ахмадулину, Сергей Безруков – Высоцкого и т.д. Но – им пришлось играть не реальные характеры и произносить не глубокие отточенные реплики, а пустые не наполненные смыслом фразы...

После передачи Малахова я подумала, что едва ли будет написан сценарий и вряд ли будет когда-нибудь снят подобный фильм о «шестидесятниках» ленинградских. Посмотрев начало этого сериала, я думаю: кто может написать настоящий сценарий о «шестидесятниках» Ленинграда? Наверное, это ещё труднее, чем писать сценарий о Москве... Почему? Ленинград тогда и Санкт-Петербург сегодня был и остаётся городом закрытым. Колыбелью революции. Когда-то Борис Слуцкий, приезжая в Ленинград и встречаясь с нами, молодыми поэтами, задавал вопрос: «Вас никто не знает и никто не печатает. Почему и зачем вы пишете?» Постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград» 1946 года – это сугубо ленинградское постановление. История с моим якобы «монархическим» стихотворением о царской семье в Тобольске – это тоже типично ленинградская история...

И всё же, может быть, именно потому, что мне не понравился фильм, я решила вспомнить, кем же были для нас, ленинградцев, московские «шестидесятники».

В 2002 году я написала стихотворение «Воспоминание о конце 1950-х годов», посвящённое Андрею Вознесенскому. Оно было напечатано мной однажды, в книге «Одинокие звёзды в пространстве», изданной в Вологде в 2003 году тиражом 100 экземпляров. Не помню, показывала ли я его Зое Богуславской... Сейчас я его здесь приведу.

Хлебников, Бурлюк или Кручёных

Были далеки для нас, учёных

На Твардовском или на Суркове –

Песенном невыраженном слове.

Дети той войны, забыв о боли,

Строки «Хорошо!» учили в школе

И не понимали – век таковский! –

Как ушёл из жизни Маяковский...

Но когда тимпаны стали глуше,

Гром побед сменился словом: «Плохо», –

Начиналась «Треугольной грушей»

Новая поэзии эпоха.

Начиналась – Вашими стихами,

Говорила – Вашими устами!

В Ленинграде книгу мы листали,

Знали наизусть. Но ленинградцы

Подражать однако Вам не стали,

Просто повторяли, точно святцы,

Ваши строки чаще, чем другие,

Убеждаясь: велика держава,

Если в ней поэты дорогие –

Слуцкий, Вознесенский, Окуджава,

Леонид Мартынов и Корнилов...

Наши имена не назывались.

Нас ещё поэзии горнило

Плавило, и мы ещё рождались...

Белла Ахмадулина была кумиром многих ленинградских поэтов, с первых её стихов, с первой тоненькой книжки «Струна». Мы знали её стихи наизусть, некоторые поэтессы подражали её неповторимой торжественной манере неожиданного соединения слов. В рабочей тетради Анны Ахматовой 1964 года – запись предполагаемого состава участников выступлений в дни её торжеств – 50-летия издания книги «Чётки» в марте и 75-летия поэта – в июне. Среди имён, перечисленных Ахматовой – Ахмадулина.

Весной 1965 года Белле Ахмадулиной на адрес журнала «Юность» послала свои стихи ленинградская поэтесса Елена Иоффе. И получила ответ – 4 августа 1965 года:

«Дорогая Елена Владимировна!

Я очень виновата перед Вами, что так поздно отвечаю Вам.

Я всегда с робостью и неловкостью сужу о стихах, которые не в стороне существуют, а приближаются ко мне для оценки или разбирательства. У меня нет ощущения, что полномочна укорять их или им советовать. Так или иначе, а каждый поэт всё же будет не советам, а себе следовать, и будет прав.

Что касается Ваших стихов, они и вовсе правы: я уверена, что в их написании Вы исходите из главного, не из пустого увлечения руки – писать, а из глубокой истины Ваших ощущений, из острой нужды их высказать.

Предмет, который Вас занимает, весна, или печаль, или церковь, Вами не вымышлен, Вам не чужд, он в Вас, он подтверждён всей достоверностью Вашего организма, на него реагирующего. Это смутно мной объяснённое обстоятельство я очень и прежде всего ценю – и в Вас, и вообще в поэзии, и в тех моих стихах, которые мне кажутся более удачными. Как бы это лучше сказать, что я имею в виду? – не так писать, как выдумывают, а так, как звери идут к воде или как люди мёрзнут, ушибаются – правдой всей своей сути, всего тёмного знания, всего тела.

Но стихотворение достигает совершенства, если предмет, который Вы имеете в виду, и слово, которое Вы говорите, – полностью совпадают, если слово уже, как предмет, реально, существенно и непререкаемо. Вам, и мне, и многим это не всегда удаётся. Первые Ваши строчки беру: «Сбились дома в испуге перед чёрными клетками». Я понять это могу, но ощутить, увидеть, испугаться – нет. Просто слова, а не Слово – единственно точное, твёрдо имеющее за собой наглядное и смысловое значение. Если скоро и вульгарно говорить, все слова должны иметь золотое обеспечение точным, уместным смыслом. А так – многословие, пустота, инфляция, ничто, замаскированное бумажной рифмой.

Может быть, я узко, пристрастно, по себе сужу, но я – за жёсткую, точную форму, которая, как корсет, вначале тяжела для дыхания, но тренирует гибкость, красоту и свободу.

Боюсь, что всё это вздор. Но это я и себе говорю в такой же мере.

Уверена, что Вы всегда будете писать, и эта печаль всегда будет для Вас радостью. Дай Вам Бог.

Спасибо за доверие и до свидания.

Ваша Белла Ахмадулина».

Елена Иоффе получала немало писем из редакций, отвергающих её стихи, как «женскую лирику». Но это письмо было другим. Вот как она его потом прокомментировала: это было письмо «от человека, смущённого навязанной ему ролью судьи. Деликатного, не желающего обидеть. И при этом необычайная открытость и приобщение к своим размышлениям. Она не сделала мне комплиментов относительно моих стихов и была права. Но доверительный тон её письма много для меня значил».

Евгений Евтушенко в те годы не считался нами большим поэтом. Анна Ахматова причисляла его к «эстрадникам», правда, отмечая, что такие поэты собирают сейчас огромные залы, Лужники. Тут же оговаривалась: «Нам с Колей это бы и в голову не пришло...» Коля – Николай Степанович Гумилёв... Как-то в 1957 году, на встрече с Борисом Слуцким после выступления московских поэтов в Технологическом институте, где Евтушенко читал стихотворение о свадьбах в дни военные, кто-то из ленинградских молодых поэтов сказал, что это стихотворение плохое. «Вы не правы, – возразил Борис Абрамович. – Евтушенко написал: «Походочкой расслабленной, С чёлочкой на лбу, Вхожу, плясун прославленный, В гудящую избу». Плохой поэт написал бы: «И с чёлочкой на лбу». Хороший поэт не поставил «И», передав ритм пляски и приблатнённость «походочки расслабленной». И у меня, и у моих друзей были свои любимые стихи Евтушенко, которые мы знали наизусть. У меня – «Вальс на палубе» – «Спят на борту грузовики, спят краны. На палубе танцуют вальс бахилы, кеды. Все на Камчатку едут здесь, в край крайний. Никто не спросит вас – куда, лишь – кем вы...»

Роберта Рождественского мы ценили в основном как автора текстов песен. Гражданская громкая декларативность его стихов не трогала. Впрочем, огромная его слава среди молодёжи было бесспорной, и вот как я однажды с нею столкнулась. Я и первая жена Роберта, Елена Николаевна Рождественская, с которой он к этому времени давно расстался, работали пионервожатыми в лагере. У Елены Николаевны завязался лёгкий роман с неким пионервожатым, что глубоко возмутило пионеров, горячо поклоняющихся великому поэту Роберту Рождественскому. На дверях комнаты Елены Николаевны появилась гневная надпись: «Елена Николаевна – клизьма!» Надпись убрали, но она появлялась снова... Так оборачивалась в те годы в том числе и слава...

Что можно написать о «шестидесятниках» в дни показа игрового, – подчёркиваю – именно игрового, а не документального фильма? Однажды написать сценарий игрового фильма об Анне Ахматовой предложили Евгению Рейну. Он долго думал, советовался со мной, какие актрисы могли бы сыграть молодую, послеблокадную и старую Ахматову, – но потом от этой идеи отказался: «Я не могу писать реплики за Анну Ахматову!» Может быть, поэтому для меня сегодня так сильно звучит после игрового фильма В.Фурмана – документальный диалог Евгения Евтушенко и Соломона Волкова.

Нина КОРОЛЁВА