Действительно, зацепило…

Хотя это, по правде говоря, было давно. И, скажем так, не со мной. Вот совсем. И даже не здесь, не в Москве. А в одной очень культурной столице теперь уже сопредельной страны, тоже очень культурной.

Более того, сейчас уже никто не может в точности поручиться, где тут истинная быль, а где позднейший вымысел.

Но всё равно – цепляет…

Некий писатель однажды ехал из Риги на Взморье на электричке. Против него в вагоне сидел старый, спокойный и мрачный латыш. А писатель, так уж случилось, хорошо говорил по-латышски. Бог весть, с чего начался их разговор. Но в итоге старик рассказал одну историю…

«

— Я живу на окраине Риги, – так начал он свой рассказ. – Перед войной (Великой Отечественной – А.Н.) рядом с моим домом поселился какой-то человек. Очень плохой. Я бы даже сказал, бесчестный и злой. Он занимался спекуляцией. А у таких людей, нет ни сердца, ни чести.

Некоторые говорят, что спекуляция — это просто обогащение. Но на чём? На человеческом горе, на слезах детей и реже всего — на нашей жадности. А ещё он спекулировал вместе со своей женой. Да…

И вот немцы заняли Ригу и согнали всех евреев в гетто с тем, чтобы часть убить, а часть уморить с голоду. Это гетто было оцеплено, и выйти оттуда не могла даже кошка. Кто изнутри приближался хотя бы на пятьдесят шагов к часовым, того убивали на месте. Евреи, особенно дети, умирали каждый день.

И вот тогда у моего соседа появилась удачная мысль — нагрузить фуру картошкой, «дать в руку» немецкому часовому, проехать в гетто и там обменять картошку на драгоценности. Их, говорили, много еще осталось на руках у тамошних евреев. Так он и сделал.

Перед отъездом он встретил меня на улице, и вы только послушайте, что он сказал.
– Я буду, — сказал он, — менять картошку только тем женщинам, у которых есть дети.
— Почему? — спросил я.
— А потому, что они ради детей готовы на все и я на этом заработаю втрое больше.

Я промолчал, но так сжал зубами свою трубку, что сломал и её, и два своих зуба. Говорят, что кровь бросается в голову. Не знаю. Мне кровь бросилась не в голову, а в руки, в кулаки. Они стали такие тяжелые, будто их налили железом. И если бы он тотчас же не ушёл, то я убил бы его одним ударом. Он, кажется, догадался об этом, потому что отскочил от меня и оскалился, как хорёк…

Ночью он нагрузил свою фуру мешками с картошкой и поехал в Ригу в гетто. Часовой остановил его. Но дурные люди понимают друг друга с одного взгляда. Он дал часовому взятку, и тот сказал ему: «Ты глупец. Проезжай, но у них ничего не осталось, кроме пустых животов. И ты уедешь обратно со своей гнилой картошкой. Могу поспорить».

В гетто он заехал во двор большого дома. Женщины и дети окружили его фуру с картошкой. Они молча смотрели, как он развязывает первый мешок. Одна женщина стояла с мёртвым мальчиком на руках и протягивала на ладони разбитые золотые часы.

«Сумасшедшая! — вдруг закричал этот человек. — Зачем тебе картошка, когда он у тебя уже мёртвый? Отойди!»

Он сам рассказывал потом, что не знает, как это с ним тогда случилось. Он стиснул зубы, начал рвать завязки у мешков и высыпать картошку на землю. «Скорей! — закричал он женщинам. — Давайте детей. Я вывезу их. Но только пусть не шевелятся и молчат. Скорей!» Матери, торопясь, начали прятать испуганных детей в мешки, а он крепко завязывал их. Вы понимаете, у женщин не было времени, чтобы даже поцеловать детей. А они ведь знали, что больше их не увидят. Он нагрузил полную фуру мешками с детьми, по сторонам оставил несколько мешков с картошкой и поехал. Женщины целовали грязные колёса его фуры, а он ехал, не оглядываясь. Он во весь голос понукал лошадей, боялся, что кто-нибудь из детей заплачет и выдаст всех. Но те молчали.

Знакомый часовой заметил его издали и крикнул: «Ну что? Я же тебе говорил, что ты глупец. Выкатывайся со своей вонючей картошкой, пока не пришёл лейтенант».

Он проехал мимо часового, ругая последними словами этих нищих евреев и их проклятых детей. Он не заезжал домой, а прямо поехал по глухим просёлочным дорогам в леса за Тукумсом, где стояли наши партизаны, сдал им детей, и партизаны спрятали их в безопасное место. Жене он сказал, что немцы отобрали у него картошку и продержали под арестом двое суток. Когда окончилась война, он развелся с женой и уехал из Риги.

Старый латыш помолчал…
— Теперь я думаю, — сказал он и впервые улыбнулся, — что было бы плохо, если бы я не сдержался и убил бы его кулаком (с)

»

.
Но почему же этот спекулянт после войны всё же развёлся с женой? Из-за детей?