Интеграционные процессы вокруг России перейдут в новое измерение
В Минске проходит заседание Высшего евразийского экономического совета ЕАЭС и Совета руководителей стран СНГ. В это же время в Таджикистане пройдет сразу несколько военных учений стран — участниц Организации договора коллективной безопасности (ОДКБ). В ОДКБ не скрывают, что причина этой беспрецедентной активности — ситуация в Афганистане, откуда ушли войска США, а власть захватило движение «Талибан» (запрещенная в России террористическая организация — прим. RuBaltic.Ru). О том, как Афганистан повлияет на интеграционные проекты в Евразии, каковы перспективы ОДКБ, ЕАЭС и других интеграционных проектов на постсоветском пространстве, аналитическому порталу RuBaltic.Ru рассказал заместитель главного редактора журнала «Эксперт», редактор отдела «Политика» Петр СКОРОБОГАТЫЙ.
— Г-н Скоробогатый, как Вы оцениваете последствия того, что произошло в Афганистане, для Евразии: бегство американцев, приход «Талибана»? Прошло уже полтора месяца после взятия Кабула 15 августа, сбылись ли самые апокалиптические прогнозы?
— Мы, наверное, должны подождать еще хотя бы полгода. Честно говоря, предчувствия и у меня, и у очень многих моих коллег, которые не торопятся, скажем так, с оценками, не сказать чтобы катастрофичные — они в принципе мрачные. Потому что многое из того, что происходит, ожидалось.
Очень хочется поторопиться и произнести громкую фразу: «Ну вот, посмотрите, единственная, последняя империя показала, что уже не способна на крупные поступки, не способна регулировать взаимоотношения не на своем континенте». По всей видимости, это так и есть. Просто хочется еще немножко подождать и увидеть.
Самый главный результат, который мы видим: что бы мы ни говорили про «Талибан», как бы мы сейчас ни искали возможность для того, чтобы его подковырнуть, сказать: а вот здесь права женщин, а вот здесь расстреляли оппозиционеров, а вот здесь еще что-то, факт остается фактом.
Только с «Талибаном» можно вести дело в отношении дальнейшего обустройства даже не Афганистана, а всей Средней Азии.
У всех заинтересованных стран просто нет иной альтернативы, будь это западные страны, будь это страны Востока, будь это страны Азии — все остались с этим «Талибаном».
— То есть Россия и другие должны признать «Талибан»?
— Признают они его или не признают, будут они на него давить или не будут, будут они поддерживать кого-то из оппозиции оружием или не будут — им все равно придется договариваться с «Талибаном». То есть с движением, которое не очень-то приглядное для всех, даже для Ирана, который тоже для многих считается неприглядным.
Несмотря на то, что обычно мы всех радикальных исламистов записываем скопом — иранцев, афганцев и так далее, — они все, естественно, очень разные. Но даже радикальные исламисты к «Талибану» относятся с большим… пренебрежением, что ли? Для них всех «Талибан» — это действительно очень необразованные ребята, которые волей случая взяли власть в Афганистане.
— К каким результатам могут привести нас, Россию, переговоры с талибами (запрещены в России — прим. RuBaltic.Ru)?
— Мы, Россия замерли, мы ждем. По всей видимости, мы очень долго готовились к этой ситуации, может быть, лет пять-шесть. Судя по всему, мы накачивали южную границу оружием, мы проводили очень серьезные учения с узбеками и даже с Туркменистаном, хотя все это закрыто и считается, что мы с Туркменистаном не общаемся; так вот, даже с ними.
То есть по всей границе мы очень долго готовились к тому, что нам придется защищаться.
Видимо, у нас есть партнерские договоренности с Китаем о том, что в случае чего мы тоже вместе с ними держим общую границу.
Соответственно, мы туда не лезем, лезть туда и не можем — мы боимся, все боятся лезть в Афганистан, естественно, после того что случилось после ухода американцев. Все занимаются только защитой.
— Как ситуация в Афганистане повлияет на проекты «Большой Евразии»? ЕАЭС, ОДКБ?
— Это большой вопрос, и вообще нужно стараться очень аккуратно сейчас говорить о больших проектах, о больших интеграционных силах, таких как Евросоюз или ЕАЭС.
В последнее время мы очень часто произносили эту фразу — мир фрагментируется. Так вот, мир уже атомизируется. Да, мы привыкли мыслить категориями Евразии, но даже на уровне пространства СНГ, прости Господи, если оно еще существует, в рамках ОДКБ и так далее связи не рвутся — они истончаются, ничто их не укрепляет. Экономические связи становятся более тонкими, более ненадежными. Сейчас коронавирус эти процессы интенсифицировал, а так они уже давно идут. Мир регионализируется, то есть делится на регионы и так далее.
Мы как Россия пытаемся еще играть в старую игру — игру региональной державы, которая действительно имеет видение в отношении того, как должен развиваться этот клочок Земли. А, соответственно, американцы или европейцы тоже пытаются делать вид, что у них тоже есть какие-то планы, какие-то мысли в этом отношении и так далее.
По факту общая деградация экспертного круга вместе с деградацией экономического поля привела к тому, что никто не может спрогнозировать, как поведет себя та или иная большая часть света.
И уж тем более мы не способны для себя спрогнозировать, каким образом нужно вести себя тем самым региональным державам.
Все очень хаотизируется, все очень зависит от отдельных дипломатов, которые приезжают в ту или иную страну. А самое страшное, что за этим дипломатом уже никого нет. Ни институтов, ни языковедов, ни страноведов, которые занимаются конкретным регионом.
То есть сохраняется какой-то университет (очень условно, я просто с этим сталкивался), например, в Брюсселе, который занимается, условно, Узбекистаном. И просто поэтому у них больше представления о том, как себя с ним вести.
А если нет у них университета, связанного, например, с Монголией, то и все на этом. Может быть, если б у них был университет, они бы туда лезли. Я просто привожу примеры, насколько все стихийно, насколько все хаотично, насколько случайным все становится. Эта случайность, конечно, напрягает.
— Если исходить из Вашей логики, то российские интеграционные проекты — и ЕАЭС, и ОДКБ — это уходящая натура?
— Сложно сказать. Дело не в том, что они уходящие, дело в том, что в их основу ложатся некие другие принципы. Почему мы сейчас часто вынуждены говорить о том, что очень большое количество процессов в СНГ базируется на личном отношении Владимира Путина с теми или иными лидерами стран? Это же архаика по большому счету.
Но так всегда раньше было, и очень многие привыкли именно так строить отношения.
Почему очень страшно отпустить товарища Лаврова с поста главы МИД? Потому что это вторая линия, на которой очень много личных связей строится в отношениях России и других стран.
Мы пытаемся, это видно за последние два-три года, перестраивать наши отношения и с союзниками, и с оппонентами, и со странами, которые просто территориально наши соседи, и мы обречены иметь с ними дело; скажем, с Грузией, с Украиной или с Литвой.
Хотя многим, может быть, хотелось бы просто закрыть на них глаза и больше не сталкиваться.
Да, мы пытаемся добиться большей прагматики, пытаемся очень многое пустить на уровень корпоративных связей, что тоже, наверное, не очень хорошо. Есть некоторая территориальная обреченность, обреченность в хорошем смысле слова, потому что мы рядом с этими людьми, с этими соседями, с этими экономиками.
Мы контактируем с ними, мы выстраиваем отношения, мы даже наращиваем товарооборот. Мы просто делаем это медленнее, чем если бы мы развивались 10–15 лет назад, когда было представление, что мир глобализируется, потоки интенсифицируются, нужно быстрее выстраивать связи и меньше строить у себя дома.
Да, сейчас этого становится меньше. Наверное, это примет какой-то другой вид. Мы в любом случае не закроемся в узких границах, такого не произойдет.
Просто эти интеграционные процессы перейдут на какое-то новое измерение.
Очень интересно смотреть на то, как сейчас в Евросоюзе этим занимаются. Они, конечно, жутко инерционны, они жутко медленные, но они очень давно пытаются решить вопрос будущего такого большого интеграционного объединения.
Они явно давно понимают, что у них с этим очень большие проблемы, очень разное видение у стран, подходов и экономических, и миграционных, и демографических.
Очевидно, что предыдущая модель не работает, но европейцы не нашли ничего лучше.
И сейчас после ухода Меркель, конечно, нужно будет очень внимательно посмотреть: станет понятно, есть ли у них какой-то план «Б», есть ли у них какое-то ядрышко или несколько ядрышек, которые заставят страны притягиваться к единому центру, не к Брюсселю, а именно к политическим центрам. Была надежда, что это будет Франция, но нет, это не Франция. А вот кто еще, честно говоря, даже страшно подумать.