Река Мая

Являясь уроженцем поселка Усть-Мая, не могу удержаться от соблазна познакомить вас с дорогой мне рекой — Мая. Об этой реке очень мало пишется и говорится в среде рыбаков, потому, что она в своем верхнем течении труднодоступна и на её берега десятилетьями не ступает нога человека. Именно поэтому, если Ваша душа требует романтики и увлекательного путешествия, то среди большого количества дальневосточных рек лучшим выбором является красавица Мая.
Река Мая несет свои воды с верховьев Юдомо-Майского нагорья, петляя среди гор и хребтов.

Верховья реки Мая

Учитывая её труднодоступность, удаленность от населенных пунктов, Мая сохранила свою первозданность. На всем участке сплава Вас ждет замечательная рыбалка. Здесь водится множество видов рыбы. Это и пятнистые красавцы ленки, и сияющие всеми цветами радуги хариусы. Здесь можно встретить и огромных трехпудовых тайменей — мечту любого рыбака, и сига-пыжьяна. В изобилии огромные окуни и вездесущие щуки средних размеров в 5-6 килограмм. Из диких животных можно встретить любого из обитателей дикой и нехоженой тайги, в том числе и медведя.

Итак, начнем...

Мая, как очень интересна в плане рыбалки, так и очень трудна в плане сплава. С верховьев до самого устья река является быстрой и стремительной. В верховьях много шивер и мощных сливов со стоячими волнами, что добавляет адреналина, и в то же время множество заломов, порой многолетних. Истоки реки, текущие полностью в лесной зоне, приносят достаточно воды, чтобы начать сплав на лодках или катамаранах с самого верха. Долина верхней Маи широкая и заболоченная. Вокруг поднимаются низкие, пологие, заросшие лесом сопки.

В двадцати километрах ниже слияния Левой и Правой Маи река входит в ущелье, которое заканчивается перед левым притоком Ядра. Это живописное место, к воде подступают крутые склоны, образуя прижимы.

Ниже Диринг-Юряха борта долины опять расходятся на несколько километров. За притоком Саха Мая разбивается на протоки, с которыми она почти не расстается до самого устья. Средний уклон русла до притока Мати составляет 1,3 м/км.

Верхнее течение реки не отличается комфортными условиями сплава. Берега лишь изредка прерываются участками твердого грунта. Такие участки являются оазисами среди марей. Обычно же берега представляют иловато-глинистые образования с мшистыми или торфяниковыми почвенными слоями.

Залом

Река, постоянно загроможденная наносным лесом и карчами, часто разбивается на целый ряд больших и малых проток. Протоки эти, преодолевая беспрестанно препятствия в виде зарослей деревьев, кустов, нанесенных карч, во многих местах сплошь загромождающих большинство отмелей, развиваются обыкновенно по всей речной долине, причем крайние протоки отходят иногда на расстояние десять и больше километров от главного русла. Часто река бьет в берег, обрушивая массы земли с деревьями, отчего изменяется русло.

Часты на этих многочисленных протоках встречи с истинными хозяевами тех мест — медведями.

В самой реке так же есть свой хозяин — таймень.

Таймень водится во всех притоках и в самой Мае на всем её протяжении, но больше всего встречается на участке между притоками Саха и Лима. Река Мати — первый левый крупный приток Маи. Следующий крупный приток, но уже правый — Чара. И так, чередуя друг-друга, идут справа и слева много-много притоков: Пилот, Искра, Бок, Ким, Сутам, Килегир, Нябалдя, Почкара, Урасалах, Тенкелях, Нудыми, Хомустах, Кадакчакан, Горбукан, Мурамня, Нельгесян, Иникан

Один из притоков

Вблизи впадения рек Мурамия и Иникан находятся традиционные стоянки оленеводов. Оленеводы это эвенки. Эвенки в отличие от якутов, не являются пришлыми; они жили здесь всегда. Эвенки до сих пор «непонятны» историкам и антропологам, как и дальневосточные айны. У этих эвенков безупречно белая кожа, волосы черные, встречаются и русоволосые. В чертах лица — характерный налет «монументальности», свойственной североамериканским индейцам.

Единственный наземный транспорт здешних мест

Далее следуют притоки: Беранья, Ариавкачан, Иотокан, большой приток Северный Уй и много других, перечисление которых займет пару страниц. В устьях всех этих рек прекрасно ловится крупный ленок.

Тихий плес

Ленок

Местами, в широкой долине реки, между марей, встречается совсем древняя, не тронутая пожарами тайга, где вы можете почувствовать себя в первобытном мире.

Там чудеса, там леший бродит...

Паводки на реке случаются регулярно, в том числе обязательные в конце июля — начале августа, в самый жаркий период лета. Случайные совпадения паводков на нескольких притоках сразу, создают наводнения, при которых уровень воды повышается иногда до 6 метров над меженью. Такие наводнения делают реку совершенно неузнаваемой — низкие илистые берега покрываются водою и контуры островов и берегов обозначаются лишь торчащими из воды деревьями.

Зимовье снесенное паводком в реку

Ниже устья реки Лима разрушительная деятельность реки снижается. Долина становится уже, к реке подступают отвесные обрывы. Берега живописны скоплением известняковых столбов.
Здесь река описывает огромную петлю, огибая Нельканские горы, подступающие к самой воде. В петлю слева впадают реки Игникан, Батомга, Маймакан.

В этой местности много красивых растений и съедобных грибов.

Можевельник

А там где много пищи, встречается и много животных. Вот таких симпатичных зверюшек вы встретите наверняка.

Зайчонок

Бурундук

Первым поселком на вашем пути окажется Нелькан. Село старое, с традициями.

Нелькан

Отсюда есть автомобильная дорога к Охотскому морю, а та часть реки Мая, что ниже по течению, являлось когда-то частью пути в Русскую Америку. Дорога эта имела романтическое название — «Дорога ста лун».

Места красивейшие! Вот что написал об этих местах в книге «Фрегат Паллада» (надеюсь, вы её читали) автор «Обломова» И. А. Гончаров: «Я целый день любовался на трех станциях природной каменной набережной из плитняка. Ежели б такая была в Петербурге или другой столице, искусству нечего было бы прибавлять, разве чугунную решетку».

Берега Маи утыканы здесь каменными столбами из древнейших на Земле выветривающихся гор. А вся эта горно-таежная страна относится к системе Джугджурского хребта.

Джугджур

Ниже села Нелькан на реке нет ни порогов, ни шивер. Но хватает мелких галечных перекатов. Река в широкой долине всегда имеет возможность проложить себе дорогу в легкоразмываемых слоях. Притоков все так же много, как по правому, так и по левому берегу.

Следующее селение на левом берегу называется Джигда. Там живут оленеводы и рыбаки.

Далее, на правом берегу Маи, чуть выше речки Ичас, на ключе Хахарь, известна стоянка древнего человека. А ниже устья правого притока Ляки, на том же правом берегу Маи, раньше была станция Цыпанда. За речкой Уэсе-Уона на протяжении 5 км тянутся скалистые береговые обнажения. Высота их достигает 150 м. Живописные скульптурные изваяния предстают перед сплавщиками.

Скалы известны давно как археологический памятник. Писанцы на скалах Кыллаха в излучине Маи между Цыпандой и Селендой находятся на широких ровных плоскостях желтовато-серых обрывов.

На левом берегу реки Маи, выше села Ципанда расположены памятники природы — карстовые пещеры Абагы-Дже, Онне, Намская. Вообще долина Маи это край неизученных пещер, входы и выходы которых замаскированы «плитняками». Редкие туристы иногда посещают Ципандинскую пещеру. Она огромна, но никто не знает насколько. Местные говорят, что выход из неё находится на 400 километров южнее на берегу реки Учур.

Ципандинская пещера

Есть в тех же местах и чудо-пещера, в которой, по преданиям местных жителей, «черт топит печку». На эвенкийском языке она так и называется «Абагы-дже» — «Чертово жилище». Название дано из-за особенности данной пещеры: и зимой и летом в ней держится одинаковая температура, а когда на улице минус 40-50, то из пещеры валит пар. Эвенки этот пар и принимали за дым, который якобы идет от печи самого черта.

От устья Ингили на реке встречаются несколько кривунов, которые она выписывает среди невысоких залесенных сопок.

На участке Аим-Юдома долина Маи узкая, сжатая подступающими горами.

Река же полноводна, широка. В устье Улахан-Крестяха также известна стоянка древнего человека, плейстоценового возраста.
С этих мест и ниже в реке ловится осетр.

Осетр

На этом участке реки уже встречаются моторные лодки с местными рыбаками, которые ловят в притоках все тех же тайменей.

Крупный приток

Местный рыбак с тайменем

Но лучшей рыбой все ж считают карася, который в изобилии водится в каждом пойменном озере.

Склоны гор покрыты хвойными лесами, березой, осиной, кедровым стлаником. В речных долинах растут также тополь, ива, разнообразные ягодные и другие кустарники. Осенью разнообразие растений создает невероятно красочные виды.

На последнем участке, ниже устья Юдомы, Мая течет в меридианальном направлении в широкой, заполненной озерами долине.
Климат долины настолько благоприятный, что там растет даже дикий виноград — охта.

Охта — дикий виноград.

Малина, любимое лакомство медведя.

Далее, слева впадает река Чабда, справа река У-Юрях. У Маи берега на этом участке крутые, заросшие непролазной тайгой.

Последний ориентир, перед тем как Мая вольет свои прозрачные воды в Алдан, вы увидите на правом берегу, это антенны дальней связи. Местечко это имеет название «Каир».

С реки их очень хорошо видно.

Еще 8 километров сплава, и устье. Против устья Маи расположен поселок Усть-Мая. К югу от него, в семи километрах, находятся самые старые в этих краях поселения Петропавловское на левом берегу Алдана и Троицкое — на правом.

Справка

Река Мая — крупнейший правый приток Алдана. Берет начало в Верхне-Майском массиве, от слияния Левой и Правой Маи. Заброска в верховья возможна только вертолетом из поселка Усть-Мая — около 280 км. Длина реки 1087 км, площадь бассейна 171 000 кв. км.

Населённые пункты на реке Мая:

• Нелькан;
• Джигда;
• Аим;
• Усть-Юдома.

Крупные притоки реки Мая:

• 179 км — река Юдома;
• 275 км — река Аим;
• 355 км — река Ингили;
• 407 км — река Ляки ;
• 479 км — река Маймакан;
• 522 км — река Батомга;
• 573 км — река Северный Уй;
• 822 км — река Нудыми;
• 914 км — река Мати.

Вот такая она, река Мая.

Традиционно, в завершении обзора небольшой рассказ.

1.

Этим летом мне удалось, наконец, съездить в П-к, заброшенный маленький поселок, с которым у меня связаны только радостные воспоминания, в котором я родился, научился говорить, читать и ловить рыбу. А после окончания мною третьего класса начальной школы, меня оттуда увезли. Через четыре года я еще раз побывал там во время летних каникул. Было это давно, в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году.

С замиранием сердца ступил я на перрон грунтового аэродрома некогда знакомого до последнего камушка, огляделся. Но перрон ничего не напоминал мне. Вот и аэропорт почти весь застроен заново. Редко встречалось знакомое здание. Я не узнавал сквера и спуска к реке. Изменился не только вид, но и сам тип поселка. У него теперь была другая, незнакомая мне душа.

Я ехал вспоминать. Мне хотелось пройти по своему прошлому, увидеть все таким, как в дни моего детства, но...

Миновав поселок, я вышел на крутой берег реки, стою, смотрю вперед и стараюсь вообразить, что сейчас тысяча девятьсот шестьдесят четвертый год, что мне десять лет, и я должен вечером поехать с отцом на рыбалку. Отчего-то очень меня тогда волновало ожидание рыбалки, я думал, что и как будет. Я ждал то ужасных несчастий, а вдруг отец передумает и не возьмет, то удивительных удач, если все же возьмет. Действительно, меня на той рыбалке ожидало много хорошего и плохого, только все оказалось совсем не похожим на то, чего я ждал. Вот и сейчас выходило так же — все не то.

Я старался зрительно представить себе мальчика, стоявшего тогда на этом же месте и не смог. Я знаю, каким я был, но не вижу себя. Был я щуплый паренек, невысокого роста, в старых, прохудившихся сапогах, в телогрейке и истрепанном картузе, в подкладку которого были воткнуты рыболовные крючки.
Я оглядел берег с замытыми в грунт останками ржавых барж, косыми сараюшками, мусором в распадке и тоска защемила мне сердце. Я приехал в убогий, нищий край.

Взвалив рюкзак и тубус со снастями на плечи, в райцентр по широкой грунтовой, сильно изъезженной дороге, я пошел пешком. За много лет автомобильные колеса в некоторых местах наворотили целые горы гравия, в других, наоборот, выбоины стали глубокими ямами, колеи превратились в канавы. Почва была глинистая, в ямах стояла белесая, мутная вода. Было пасмурно, но сухо. Там, где не было луж, глина высохла, затвердела. Хотя я почти не спал ночью, шагалось мне легко. Я шел узкой пешеходной тропинкой, протоптанной между дорогой и берегом реки, вдоль старых, с рваными ранами на коре, берез. Я думал о том, что меня ждет. Как меня встретит двоюродный брат? Что я буду делать, если у него не будет возможности забросить меня на нужную мне реку? Потом я решил, что размышлять нечего, все равно ничего изменить нельзя. Как должно быть, так и будет. По крайней мере, повидаю родственников и друзей детства.

Райцентр был деревянный. Кривая широкая улица мало изменилась за эти годы. Во дворах белели бесконечные поленницы дров. Доносился стук топоров. Осень заставляла пилить и колоть дрова. Сколько же тут их сжигали за зиму? Я представил себе трескучие морозы, улицы, заваленные сугробами, поскрипывание снега под ногами, одиноких прохожих, вечером тусклый свет за замерзшими окошечками. А в домах — жарко натопленные печи, половички на чисто вымытых полах, шестидесятиватные лампочки под потолками, старинные сундуки.

Миновал стадион, тоже деревянный, перешел на другую сторону улицы. Тротуары — деревянные мостки, в которых провалились многие доски, отделялись от проезжей части канавами. Проезжая часть это местами поросшая травой укатанная земля, в которой колеса наездили глубокие колеи.

Вот и нужный мне дом. Улица Первомайская, 12.

Я повернул кованое кольцо на калитке из плотно сбитых досок, звякнул засов и калитка легко, без скрипа распахнулась. Я очутился во дворе, где все было знакомо. У прислоненного к стенке сарая лодочного мотора, стоял Павел, худой высокий с продолговатым суровым лицом. Его жестковатый, крупный и плотно сомкнутый рот походил на прямую линию. Глубокая ложбинка разделяла надвое большой подбородок, коротко подстриженные волосы были чуток тронуты сединой. На лбу, возле уголков глаз и рта — морщины. Его тонкие брови тянулись к самым вискам.
- Ты почему не позвонил? Я жду, жду, а он на тебе, уже здесь! — Вытирая о ветошь руки, сказал брат и шагнул ко мне. — Ну, здорово!

2.

Через два дня наполненных встречами с давно мною забытыми людьми, воспоминаниями и застольями, мы, наконец, отбыли на речку. Когда я попросил Павла увезти меня на эту речку, он удивился.

— Зачем? Там и рыба не крупная, да и добраться до неё сейчас не просто, не лето, воды мало.

А я хотел именно туда, на реку, которую любил отец и на которой я никогда не бывал. Каждый раз, когда отец возвращался с этой реки, он рассказывал нам о приключениях с ним произошедших, а мы затаив дыхания и прижавшись к нему, мечтали о таких же или пусть совсем не больших, пусть самых маленьких приключениях. Как соли. Только щепотку. Для съедобности.

И вот мы едем, не на лодке, как мне думалось, а на вездеходном «Урале», по дороге когда-то, в годы интенсивной геологоразведки, проложенной к уже заброшенному базовому лагерю находящемуся километрах в двух от той реки.

Уже через пару часов езды нашу огромную машину всосала тайга, как косматый мох впитывает дождевую капельку — без следа. Едем. Лес вокруг смешанный. Ели тянут вниз мохнатые лапы, заботливо прикрывая себя до самой земли. В распадке, будто беззвучно трясутся в неуемном хохоте жизнерадостные и легкомысленные осины. На склонах, хмуро и отчужденно топорщат мягкую, готовую опасть, хвою лиственницы. Кое-где у полянок появлялись березки, словно девушки в белых платьях.
Под вечер миновали водораздел, скатились в тесную долину. Здесь над молодой порослью траурно чернели могучие ели. Стену черной хвои прорезали скорбно синеватые лиственницы, покрытые темными шишками. Наконец въехали на поляну, остановились, уткнувшись в ручей. Здесь стояла тишина. Огромные ели были неподвижны. Ни человека, ни зверя. Здесь не пели птицы, даже воздух был неподвижен и тих. Под елями виднелись уже поросшие мохом остатки каркасов каких-то строений. Ржавое железо торчало из травы. Два столба покосились и ушли в землю. Пахло прелью, сыростью, глухой, дикой, недосягаемой солнцу и ветру.
Выгрузили мои пожитки. Павел показывает рукой вниз, говорит:

— Тебе туда, вниз. Километра полтора до реки. Тропа есть, так что не заблудишься.

Мне становиться грустно, хочется, чтоб он еще что-то говорил, ведь через несколько минут я останусь совсем один в этом не очень приветливом месте. Но ему нужно спешить, ехать будет почти всю ночь, а завтра на работу — развозить хлеб по магазинам райцентра и поселкам вокруг. Хлеб он развозит уже двадцать лет, и думаю, будет развозить еще двадцать.

— Вот на тебе еще и это.

Павел вынимает из-за сидения машины ружье и патронташ набитый патронами.

— Не надо. — Говорю я.
— Нет, надо, — отвечает Павел и сует мне ружье в руки. — Так, на всякий случай.

И вот я один в тайге. Здесь тебе никто ничего не должен, и ты никому, за плечами ружье, в руках спиннинг, и зависишь ты от своей лишь удачи. Ты один, но это одиночество, которое не томит: в тайге нет одиночества.

Взвалил на спину мешок с лодкой, в одну руку взял тубус со снастями в другую ружье. Рюкзак, палатку и весла оставил на следующую ходку, а чтоб не было соблазна оставить до утра, не взял с собой ни кусочка хлеба, ни спичек.

Вот и река. Совсем обычная, она текла и жила, как положено жить не запятнанной индустрией северной реке: на перекатах мелко пускала круги хариузовая мелочь, иногда крупно плюхался ленок схвативший зазевавшуюся рыбку.

Второй ходкой перенес все. Вымотался. А еще этот пряный густой аромат тайги, вобравший в себя бескрайние просторы. Вдохнешь — замирает сердце, как перед прыжком в неизвестность. Даже когда придышишся и привыкнешь. У меня же, после долгого сидения в душном огромном городе, постоянно переворачивается что-то в груди.

Пока шел, стемнело. Не стал даже чай кипятить, запил холодной водичкой ужин, залез в спальник, замотался в палатку и уснул.

3.

Высунул голову из-под палатки и ахнул: небо было голубым, плыли по нему белые, как летние облака, а совсем рядом по всему берегу, на гальке лежал игольчатый иней. Вставало солнце, и видно было, как лучи его косыми широкими полосами проходят сквозь верхушки елей и падают на сверкающие белыми искрами камни.

Впереди у меня было четыре дня сплава, три по этой легендарной в нашей семье реке и день по главной реке до поселка. Что я хотел увидеть, что почувствовать здесь? Не знаю. Представить себя на месте отца? Но это невозможно. Он тогда был еще молодым человеком, а мне без года шестьдесят. Он здесь работал, охотясь и добывая рыбу для семьи, а что я? Хотелось бы найти его зимовье, но возможно ли это после стольких лет? Да и строили зимовья так, чтоб нелегко было его разглядеть с реки посторонним. Знал я только одну примету, что стояло оно на высоком берегу недалеко от устье ручья спадающего в реку небольшим водопадиком.
— Ну, вот и поищем. — сказал я себе, запрыгивая в видавшую виды резиновую лодку. Мальки, быстрые как стрелы, прыснули прочь от опустившихся в воду весел. Вперед!

Река петляет между каменных кос, обнимает протоками еловые острова. Весла давно брошены, и течение несет меня в неизвестность. Я, конечно, знаю, куда впадает эта река, но у меня с собой нет ни карты, ни навигатора, только вера в себя.

Шивера, крутой поворот, берег усыпанный топляком, где целые деревья с корнями и без них придавили друг друга ко дну. Отгреб к противоположенному берегу, и меня вынесло к косе. За косой, река образовала глубокий серо-зеленый затон. Течение почти нет, лодку тихонько несет по кругу. Приглядевшись к прозрачной воде, вижу стоящих против течения рыбин. Сначала одну, потом еще и еще. Различить их на фоне пестрого галечного дна не так-то просто, серо-зеленые хребты, пятнистая голова. Ленки!

Во мне мгновенно просыпается рыбак. Рыбачу с косы. Уже сделано шесть забросов, а рыба так и не соблазнилась на импортную приманку. Красная, с черными пятнами вертушка Blue Fox Vibrax очередной раз звякнула о береговую гальку, не принеся ничего. А меня уже заело, теперь не уйду отсюда пока не поймаю хоть одного из этих привередливых обитателей омута.

Обшитая шкуркой ондатры винная пробка, блеснув жалом якорька, плюхнулась у противоположенного берега. Начал потихоньку подматывать и «мышь» торопливо поплыла через глубокое улово. Она плыла к берегу, где кружился в воде мелкий таежный мусор. Лопата рыбьего хвоста ударила внезапно и утопила снасть. Я чуть выждал и резко подсек, почувствовав сразу дернувшуюся на другом конце шнура рыбину. Рыба заходила в глубине омута кругами, резала шнуром реку.
Я разглядывал ленка, и память услужливо переносила меня в детство. Именно таких красивых рыбин и привозил тогда отец с этой реки. Зимой, перед ужином, двух малосольных мерзлых ленков заносил он в дом, брал топор и рубил их прямо на пороге, каждого на три части. Шесть кусков, на шесть членов семьи. Мы ели их с вареной картошкой и ржаным хлебом.

Ночевал на пустынном, с одним единственным кустом, маленьком галечном острове. Ночь была теплая. Утро пасмурное.

Я всегда думал, что хорошо чувствую реку, зная, где дно плоское, где поток скатывается с порогов, а где закручивается вокруг топляков. Вот, например, здесь поток раздваивается, обвиваясь вокруг крохотного островка. Там закручивается лабиринтом мраморных струй. Здесь дно песчаное, там галечное, а тут рыжеватое от ила, значит рядом ручей. Вглядываюсь в прибрежные кусты и вижу тоненькую струйку почти пересохшего ручья.

Но эта река, словно оправдывая свое женское имя, оказалась коварной, по-бабьи хитрой, неугодливой и занесла меня в глухую протоку. В диком хаосе дыбилась над водой плотина завала из ошкуренных паводком стволов и коряг. Завал по берегу не обойти — чаща. Пришлось возвращаться вброд, таща лодку на веревке. В одном месте обходя лежащее в воде дерево, чуть не провалился в заиленную черную яму. Вспомнилось как на Оби, не зная коварности песчаных островков, провалился в зыбун у самой кромки воды. Тогда, уходя все глубже в холодную взвесь песка и воды, я подумал: «ну что ж, наверное, пришел мой черед. Жаль, что не успел дописать для внука историю нашей семьи... Но ведь всегда остаются какие-то незаконченные дела... А доделать их надо, и это дало какие-то непонятные силы — выполз.

Вечером ловил хариуса, рыбу осторожную и верткую. Но какой бы хариус не был осторожный, найти его не трудно, любит он холодную воду и всю мелкую живность, которая нечаянно попадает и водится в ней. Главное лакомство — ручейники, паучки-водоплавы и разные мелкие жучки, название которых мне не ведомо. Увидел ручей, впадающий в реку, кусты, свисающие над ним, значит, нашел и хариуса. На живую насадку ловить, конечно, лучше. Поймал, например, на себе паута, насадил на маленький крючок и бросаешь в воду так, чтобы паут все время оставался на плаву, и поклевка не заставит себя ждать. Но сейчас осень, паутов нет, и я ловлю на искусственную приманку — обычный красный кембрик натянутый на крючок, из-под которого торчат несколько коротких шерстинок неизвестного мне зверя. Течение несет приманку, вдруг раздается всплеск, а за ним удар. Удилище рвет из рук и тянет какая-то беспокойная сила. Подсекаешь и, в воздух взлетает темно-синий красавец, распустив свой огромный плавник, похожий на веер.

Ужинал печеным хариусом. Вкусно.

Спать не хочется. Сижу у костра. Неподвижное очарование заката нарушает лишь коршун, кружащий над берегом. Первая звездочка зажглась в небе, слабый ветерок прилетел с реки и принес посторонний звук. Прислушался. Собака лает! Достал из лодки ружье, патронташ, зарядил и отошел от костра за ближайший куст. Чуть ниже по течению на берег выскочила собака светлой масти и почти сразу один за другим два всадника на низкорослых якутских лошадках. Не останавливаясь, уверенно направили коней в воду, и быстро преодолев реку вброд, повернули коней к костру.

Собака легко обнаружила мое укрытие и, неотрывно глядя на куст, коротко взлаивала. Я вышел. Всадник спешились метрах в двадцати от костра, один, прихрамывая, направился в мою строну. Это был якут. Смуглое широкое приветливое лицо хранило на заметно выпирающих скулах отпечатки таежной жизни. Черные подвижные глаза смотрели весело и пытливо. Пока мы перекинулись несколькими словами, подошел и второй, вернее вторая — невысокая женщина севера, сравнительно широкая в плечах и немного узкая в бедрах.

Закон гостеприимства требует заварить чай для гостей. Крепкий, но не чифирь. Чифирь это уже не чай, это особенный сильно тонизирующий, рождающий эйфорию и изгоняющий сон напиток. Он не льется, а тянется, имеет горько-терпкий вкус и ни с чем несравнимый аромат. Охотники чифирь не пьют, знают, что он быстро убивает нервную систему.

Чай заваривается, мы разговариваем. Никто не спрашивает друг друга, куда и зачем направляемся, если кто захочет сказать, скажет сам.
Взглянув на тубус, гость спросил:
— Из города?
— Да, из Новосибирска.
— Рыбачишь?
— Немного, для еды.

В глазах его читаю вопрос: «так что же ты тогда тут делаешь?»
— В отпуске я, решил посетить места, где мой отец раньше охотился и рыбачил.
— А как звали его? — Спрашивает гость. — Я тут всех знал, кто и двадцать и тридцать лет назад охотился.
— Это было еще раньше, лет пятьдесят назад.
— Э-э, давно, однако.
— Давно. Но может быть найду какие никакие следы... Знаю, что зимовье у него тут было, возле ручья с водопадом.

Женщина что-то сказала на своем языке, показывая вниз по реке.

— Есть такой ручей, — говорит гость. — Рядом совсем. Ты почти на тропе остановился, которой мы ехали, а недалеко, ниже по правому берегу есть такой ручей.

Вкусный в тайге чай получается! То ли вода, то ли воздух в котором травы хорошо настаиваются, тому виною, не знаю.

После чая гости засобирались. Я предложил остаться, ночь — темно. Не согласились, сказали спешить нужно, да и луна уже поднялась — светло.

И снова тишина. Спать не хочется. Подбросил в костер пару толстых палок. Тьма отпрыгнула от костра, пугаясь искр и пламени.

Сидящий у огня всегда о чем-то думает. Вечная тайна тлеющих углей завораживает. Меня у костра одолевают воспоминания.

Мне было лет восемь, когда зимой начали копать ямы под свайный фундамент какого-то дома. Строители жгли костры, потом копали оттаявшую землю, и опять жгли. Вечером, над лабиринтом этих шурфов с тлеющими углями на дне, стоял плотный туман или дым подсвеченный пламенем и мы, глупые мальчишки, придумали себе занятие, лавируя в густом дыму между глубокими ямами, перебегать с одного конца свайного поля, на другой. Один раз я перебежал успешно, а в следующем забеге поскользнулся и полетел в яму. Мне повезло, в этой яме грунт вынули, а новый пожог не устроили, наверное, был конец рабочего дня. Я не сгорел и даже не задохнулся, потому что дым в яму не попадал совсем. Но вылезти самостоятельно не мог и не кричал сильно перепуганный. Когда я не вернулся из этого дыма, дружки поняли, что что-то случилась и кинулись к нам домой. Не знаю как среди четырех десятков ям, в дыму, отец сразу отыскал именно ту яму, в которой сидел я. Тогда я увидел его лицо над собой, и это было счастье, а человеку счастья отпущено не так уж много, чтоб забывать о нем.

Я почувствовал, что у меня по щеке ползет слеза.

— Это ничего. — Сказал я себе, или костру, — Как говориться, жар костра высушит и слезы горя, и слезы радости.

4.

Вот и водопад. Узкий ручей, журча, сбегает по ступенькам плитняка в реку. Все заросло кустами охты, не видно даже признаков тропы. Продираюсь вдоль ручья, осыпая листья и мусор с мелколесья. Слева вижу пень сплошь покрытый мхом, рядом другой. Значит, здесь много лет назад рубили для чего-то лес. Нет, это не деляна, рубили не все деревья подряд. Еще десяток шагов через сплошной хаос кустов и рухнувшего сухостоя и на левом берегу ручья, среди вековых елей увидел то, что когда-то было зимовьем.

Нашел!

Почерневшие от времени бревна. Низкий, чуть выше пояса, дверной проем. Провалившаяся некогда двухскатная крыша. Похоже, она держалась только благодаря толстому поперечному бревну, сплошь покрывшемуся белым грибком. Но и оно не выдержало. Тонкие бревнышки перекрытия рухнули внутрь, и теперь пробраться в зимовье можно только вдоль одной стены, и то согнувшись.
Пола нет и, наверное, не было никогда, трава внутри росла почти на метр от входа. Старые, насквозь сырые, обросшие бугристым мхом, валялись вдоль стены жерди, наверное, когда-то тут были нары. Пахло лесной сыростью.

Мусор, покрывавший пол давно превратился в труху. В нескольких местах я раскидал сапогом эту труху, но ничего интересного не нашел. Стал раскидывать сгнившие, разваливающиеся при прикосновении жерди и под ними что-то звякнуло. Я пошарил руками. Гильза. Вылез на свет. Да это очень старая латунная гильза шестнадцатого калибра. Обошел зимовье, отметил, что рублено оно в полбревна, между бревнами в пазах виднелись обрывки мха. Не найдя больше ничего, постоял с непокрытой головой возле входа и пошел обратно. Гильзу я забрал с собой, может быть, она принадлежала отцу, у него тоже было ружье шестнадцатого калибра.

Отец был хороший охотник, понимал, любил лес и как мог, учил нас. Однажды, когда пришло самое подходящее время ставить петли, когда еще не наступили спиртово-крепкие якутские морозы, но снег — чистый, как небо, и такой же голубоватый, уже лег, в субботний морозный солнечный день я отправился ставить петли.

Снег был так ослепительно ярок, что я постоянно жмурил глаза. До просеки, где собирался ставить петли на зайцев, нужно было идти через Митрохинский покос, потом по распадку прямо к молодым зарослям лиственницы. В распадке мельтешили узкие, жидкие тени. Слева трещала большеносая кедровка. Впереди будто дразнился маленький пестрый дятел. Отлетит, прильнет к коре, дождется меня и опять отлетит.

Вот и просека. Узкая и прямая прорезала она непроходимые заросли и упиралась в склон невысокой сопки. Я прошел просеку из конца в конец, но торных заячьих троп не нашел. Тогда пошел вдоль подножья сопки по краю зарослей. Дятел куда-то исчез, вокруг стояла тишина, и вдруг: «крук, кро-кро-кро». Я поднял глаза и увидел ворона, сидевшего на высоком дереве, росшем у подножья сопки.

«Только тебя мне не хватало, — подумал я, — сейчас накаркаешь чего-нибудь... Паразит!» Стянул с плеча одностволку и шагнул в сторону черной птицы. Ворон спокойно сидел, пока я не подошел к нему на выстрел. Словно зная чего можно ожидать от подростка, иссиня-черная птица крумкнув снялась с дерева, пролетела метров сто пятьдесят и уселась на другое высокое дерево.

«Ну погоди» — подумал я и пошел к ворону.
«Крук, крук» — разнеслось над лесом. Почудилось, будто ворон зовет меня.

Снег тихонько похрустывал оседая под ногами.

«Еще шагов десять и можно стре