Москва — (не) Третий Рим. История одной мифологемы

Говорят, теорию «Москва — Третий Рим, а Четвертому — не бывать» придумал псковский инок Филофей во времена князя Василия III. Но популярность формула обрела лишь при Александре II. А что она вообще значила?

Звучная формула «Москва — Третий Рим» регулярно появляется в современном инфополе. Ее, как какую-то странную мантру, то и дело повторяют в новостях и социальных сетях, упоминают политики и различные деятели науки и искусства. К ней обращаются, чтобы подчеркнуть роль России в мировой истории, ее особую миссию и уникальный статус, предполагающий наследование великим державам прошлого. Однако каждый раз, когда из уст общественного деятеля звучит фраза «Москва — Третий Рим» в мессианской трактовке, через века до нас доносится скрип зубов книжника Филофея, который писал совсем не о Риме. Или не совсем о нем. Да и не о Москве в привычном смысле. Стоит разобраться, о чем были послания псковского инока, что за мудреную теорию он выстраивал и как на его идеи реагировали современники. А заодно посмотрим, какие еще памятники древнерусской литературы ученые относят к концепции «Москва — Третий Рим» и что писали книжники в попытке доказать исключительность великих князей и их столицы на семи холмах.

Исследование русской политической идеологии XV–XVI веков имеет очень глубокую историографическую традицию. Не один десяток лет ученые потратили на то, чтобы разобраться в ее хитросплетениях. И хотя долгое время русскую общественность грели мысли о России — наследнице Византии, реалии позднего Средневековья оказались более суровыми. Критическое исследование источников, в которых нашли отражение идеи о новом царственном статусе Москвы и ее правителей, навело ученых на мысль, что такой концепции, как «Москва — Третий Рим», в ее цельном оформлении попросту не существовало. Сейчас в разговоре о ней будет иметься в виду целый комплекс источников, которые касались исторической преемственности Москвы по отношению к великим державам прошлого или царского величия ее правителей.

Стоит понимать, что политические проекты державного прошлого не появлялись на пустом месте. Конец XV века для Московского княжества — время значительных изменений в политическом и дипломатическом статусе. В 1472 году великий князь Иван III перестает платить дань Большой Орде, провоцируя конфликт с ее правителем — ханом Ахматом. В 1477 году появляется Московский великокняжеский летописный свод, декларирующий скорую победу над «восточными царями». Москва начинает позиционировать себя как независимая держава, чье подчинение «поганым» — лишь вопрос времени. В 1480 году это политическое «пророчество» закрепляется на практике после стояния на Угре. Примерно тогда же в московском титуле князя появляется «всея Руси», а в дипломатической переписке с иностранными державами нет-нет да и проскочит настоящий «царь».

Эпоха Ивана III существенно изменила политическую ориентацию Москвы, чьи правители начинают предъявлять претензии на земли, входившие ранее в состав единого Древнерусского государства.

И это не считая таких значимых для утверждения суверенного статуса Москвы событий, как женитьба Ивана III на племяннице последнего византийского императора Софье Палеолог, венчание на царство Дмитрия Внука в 1498 году и появление в московском церемониале двуглавого орла. Все эти нововведения не прошли мимо русской интеллектуальной элиты, представители которой по-разному реагировали на тот образ державы, который пытались выстраивать в Москве.

В конечном счете на свет появились памятники, связанные между собой идеями продления истории Московского государства, обоснованием царственного статуса ее правителей и церковной автокефалии. Именно они считаются обычно составляющими сложной умозрительной теории «Москва — Третий Рим».

Пасхалии митрополита Зосимы Брадатого и «новый град Константинов»

В 1492 году московский митрополит Зосима составил новую пасхалию на «осьмую тысячу лет». Значение новой пасхалии тесно связано с религиозными представлениями тех времен о восьмом тысячелетии от сотворения мира и цифрой 8 в целом. В данном случае внимание на себя обращает эсхатологическая трактовка «восьмого дня», то есть восьмого тысячелетия, как последнего перед вторым пришествием Христа.

Новой, заключительной исторической эпохе перед Страшным судом должна была, по мнению Зосимы, соответствовать и новая держава, способная встретить конец света в сиянии своей царственности. Неслучайно именно в пасхалиях на 1492 год впервые появляется образ Москвы как царственного града — «нового Константинополя». И хотя подобные именования для древнерусской литературы не были в новинку, именно это сравнение долгое время считалось фундаментом концепции «Москва — Третий Рим».

Говоря о Москве как «новом Константинополе», Зосима имел в виду нечто иное, нежели его многочисленные предшественники. Сравнение становится куда более глобальным, поскольку автор предлагает Москве «наследовать» не просто абстрактному Царьграду, который уже почти сорок лет находится под пятой османов, а непосредственно Иерусалиму — «святому граду Божьему».

Что, согласитесь, куда более почетно.

Исследователь Иван Тихонюк обратил внимание на те акценты, что расставлялись при составлении пасхалии. В одних Царьград-Константинополь определялся как «Новый Иерусалим», в других — Константинополь назывался «Новым Римом», наконец, в третьих происходило сравнение Ивана III с императором Константином I. При этом для русского книжника не было проблемой сравнить свой любимый город с Константинополем, а очередного доблестного князя с «царем Константином». Такого сравнения в свое время удостаивался, например, князь Владимир Святой за то, что принес христианство на Русь. Да и образ «града Иерусалима» в XVI веке тоже не считался особой «инновацией».

Еще в «Слове о законе и благодати» XI века автор — митрополит Иларион — просил князей и Бога уберечь Киев от судьбы разграбленного неверными Иерусалима.

В пасхалиях же митрополита Зосимы, спустя без малого почти 400 лет после Илариона, Иван III становится «новым царем Константином, новому граду Константину — Москве» совсем на иных основаниях, нежели Владимир Святой. Иван позиционируется как «новый Константин» по совокупности параметров, в которых объединяются и титул, и вера, и царствующий град Москва. Такое развитие образа московского князя вполне вписывалось в политические амбиции Ивана III, не ограничивая его одним идеальным образом. Свободная от «поганых монгольских царей» держава, новый титул, отражающий претензии на собирание русских земель, и борьба с ересями, которая удачно вписывается в образ идеального правителя-христианина. Чем не образцовый государь?

Послание Спиридона-Саввы и римские корни России

Другой памятник, причисленный к плеяде «третьеримных» источников, принадлежит стилу киевского митрополита Спиридона (в монашестве — Савва). Помимо других своих сочинений, Спиридон-Савва известен созданным в 1510-е годы посланием «О мономаховых дарах», в котором подробно расписывается преемственность правящего московского дома по отношению к древним царям и римским императорам. Именно ему принадлежит идея о продлении династии Рюриковичей вплоть до эпохи Октавиана Августа, которая позднее найдет отражение в «Сказании о князьях Владимирских». Конечно, до сих пор ведутся дискуссии о том, что появилось раньше — сказание или послание. Однако при любом раскладе высказанные в послании идеи в дальнейшем были успешно адаптированы русской политической мыслью. Их след можно увидеть в Хронографе редакции 1512 года, «Государеве родословце» и даже Степенной книге.

Само же послание Спиридона-Саввы представляет собой историю происхождения царской власти московских князей. И оригинальная легенда о ее истоках разворачивается сразу по двум направлениям — генеалогическом и политическом. При этом стоит понимать, что царский титул в России не был простым обозначением правителя высшего ранга.

Царь в русской политической традиции — это фигура, чья власть распространяется на весь мир, а носитель оказывается от своих подданных на таком же недосягаемом уровне, что и Бог от простых смертных. А потому обладать им «просто так» (или даже претендовать на него) правитель не мог — нужно было обоснование.

В нашем случае — через легенды.

В попытке продвинуть идеи царской власти, на которую правители Москвы имеют полное право претендовать, Спиридон-Савва разворачивает перед читателем историю, уходящую корнями во времена библейского Ноя. Искать в послании реальных исторических параллелей не стоит, ведь большинство персонажей вводятся сугубо для развития общего сюжета. Таким героем, например, является внезапный четвертый сын Ноя Арфаксад, а также отец и дочь Виз и Антия, якобы давшие название городу Византию.

Отдельно стоит обратить внимание на то, что легендарный Прус на данном этапе еще не является родственником Октавиана Августа, как будет представляться в дальнейшем. В послании Спиридона-Саввы он лишь один из полководцев, которому Август делегировал часть своей царской власти, отдав в подчинение земли по берегам реки Вислы. От Пруса же в конечном итоге и «происходит» Рюрик, призванный в Новгород со своими братьями — Синеусом и Трувором, а также… третьим родственником — Олегом.

Введение последнего в ряд полноправных Рюриковичей тоже неслучайно. Единая концепция передачи власти требовала неразрывного наследования по крови. От Олега оказывается гораздо проще всё считать, и особого внимания заслуживает лишь князь Владимир Всеволодович, которому византийский император Константин IX Мономах самолично передает царский венец и прочие инсигнии, признавая его первенство. Этот сюжетный твист происходит в послании на фоне ереси, разразившейся на Западе из-за папы Формоза.

По тексту памятника византийский император, будучи не в силах совладать с раздроблением веры, передает все царские полномочия киевскому князю, чтобы тот своим позитивным примером направлял христиан, хранил православие в чистоте и правил в «великой России».

Во Владимире Мономахе таким образом сходятся две линии преемственности царской власти. Первая — генеалогическая, от Пруса — утверждает само его право на царственный статус по крови. Вторая — политическая — демонстрирует передачу этой самой царской власти другим легитимным ее носителем — византийским императором. Двойная царственность в одних руках!

Послания инока Филофея и ожидание апокалипсиса

Два послания псковского монаха Филофея, созданные в 1520-х годах, должны были, по мнению многих ученых, придать завершенность всем высказанным до того идеям о преемственности власти и закрепить царский статус правителей Москвы. Однако на деле всё оказывается куда сложнее, ведь многие современные трактовки сочинения Филофея отказывают ему в малейшей оригинальности, утверждая, что автор просто провел параллель между Римом и Москвой. Это действительно так, однако значение, которое инок вкладывал в рассуждения о «Римах», относится вовсе не к конкретному городу.

Во-первых, произведения Филофея поднимают вопросы о преемственности Москвы по отношению к Риму и Константинополю как бы по касательной. Два известных послания инока, адресованных дьяку Михаилу Мунехину и Василию III, носят названия «О злых днех и часех» и «О исправлении крестного знамения и содомском блуде». Они сосредотачиваются на астрологии, исправлении церковных обрядов и мужеложстве. Одно лишь это должно навести на мысль, что концепция, автором которой считают Филофея, была высказана между строк. Однако решение московским князем этих важных, волнующих Филофея проблем и оказывается решающим доводом в пользу того, чтобы провести параллель межу Римом и Москвой.

Во-вторых, стоит понимать, что, говоря о Риме, Втором Риме и Москве, Филофей имеет в виду вовсе не города, а сами державы — Римскую империю, Византию и Россию. Подвох заключался в том, что Филофей, будучи детищем своей религиозной эпохи, попросту не мог требовать от Василия III полного «наследования» Римской империи и Византии. Всё же обе они пали, и наследовать таким державам, провалившимся как империи и православные государства, попросту бессмысленно:

Однако помимо трех «Римов», названных иноком, в тексте посланий неоднократно появляется подозрительное «Ромейское царство»:

Отождествить это царство с Византией, которая носила название Ромейской империи, не представляется возможным, поскольку она в посланиях именуется вполне традиционно — «царством Греческим», или же «вторым Римом». Однако историк Нина Синицына предложила оригинальную трактовку посланий Филофея с необычным объяснением феномена загадочного царства.

По ее мнению, в посланиях Филофея проглядывают метаисторические и метафорические образы «царственности» — особой духовной сущности, определяющей чистоту каждого из трех «Римов».

Состав этой субстанции определяется физической и духовной составляющими державы, от которых зависит, будет ли «Ромейское царство» пребывать в державе или нет. Само по себе это царство нерушимо, так как имеет символическое значение. Оно образ идеальной империи, зародившейся в античном прошлом с пришествием Христа и возникновением христианства. Более того, «Ромейское царство» не остается с державой просто так, а наоборот — требует от своего носителя выполнения определенных религиозных функций. В случае с Римской империей — это «служба Христову строению», то есть обязанность верить. С Новым Римом — Византией — это расширение и укрепление веры. С Москвой, то есть Россией, — ее сохранение.

Если страна теряет свою целостность по любому из параметров, «царственность» улетучивается и переходит к «наследнику». При таком раскладе причины падения первых двух «Римов» становятся более понятными:

• «Ветхий Рим», став жертвой ереси и отпав от истинного христианства, теряет все права на translatio imperii — «Ромейское царство» переходит к Византии;
• Византия не справляется со своей обязанностью распространять и укреплять веру, становясь жертвой турок, — «Ромейское царство» переходит к России.

Тут стоит заметить, что настоящей причиной падения византийской «царственности» у Филофея становится вовсе не Флорентийская уния. Она является лишь катализатором физического уничтожения империи. Это несколько выбивается из общего ряда, поскольку в древнерусской традиции после 1439 года взгляд на Византию серьезно изменился. И в течение XV–XVI веков она будет нередко выступать как антиидеал державы в разных ипостасях. Псковский книжник, однако, оказывается не так прост и не повторяет идей о связи унии с гибелью Византии от турок. Несмотря на то, что уния у него действительно становится поводом для Божьего гнева, потеря «Ромейского царства» Византией происходит лишь в 1453 году:

При этом философское значение «Ромейского царства» на этом не заканчивается. Во фразе «яко вся христианская царства приидоша в конец и снидошася во едино царство нашего государя» ученые зацепились за слово «снидошася», пытаясь разобраться, что книжник имел в виду. При переводе на современный русский язык его часто адаптируют как «объединятся» или же просто «сойдутся». Однако таким образом теряется изначальный смысл слова, образованного от «сънитися» (сойтись, соединиться) и «сънитие» (сошествие). Использовав именно это слово, Филофей имеет в виду, что все христианские царства не просто соединяются, но, что самое важное, сливаются воедино в державе Василия III, что и позволяет считать ее «последним Римом». Именно изучение данного оборота натолкнуло Синицыну на мысль, что идеи Филофея могут быть связаны с концепцией четырех мировых монархий, оригинально адаптированной для русской действительности.

Концепция четырех мировых монархий предполагает существование в истории четырех великих держав, последовательно сменяющих друг друга. Корни этой идеи можно обнаружить еще у античных авторов, однако в христианской традиции она связывается с Книгой Даниила, который выделяет Халдейское, Мидийское, Персидское и Греко-Македонское царства. Следующим после четвертого царства будет уже Царство Божье.

Основная проблема Филофея связана с тем, что у него не было подходящих мировых монархий, параллели с которыми можно провести. На это в свое время обращал внимание еще Хронограф 1512 года, перечисляя покоренные турками православные царства: «Греческое, Сербское, Басанское, Арбаназское и инии мнозии».

И действительно, православных держав к моменту написания посланий Филофея в мире осталось не очень-то много. А те немногие, что были, находились под угрозой уничтожения со стороны Османской империи.

Поставить же Московское государство на третье место в ряду великих держав Филофей не мог, ведь это означало бы, что на смену Москве придет кто-то более сильный и православный.

А такой подход был очевидно неприемлем. Поэтому у Филофея и появляется «Ромейское царство», выполняющее функцию четвертой мировой монархии. И раз уж оно сливается воедино с державой Василия III, то именно она становится той самой последней православной страной, которая будет стоять до самого конца света: «…третий стоит, а четвертому не быти».

Определить же причины «маргинальности» Филофея и невостребованности его идей в Москве довольно сложно. Дьяк Михаил Мунехин, к которому адресовано одно из посланий, в то время числился в «штате» при псковском наместнике и был одним из наиболее образованных людей своего времени.

Имея возможность обратиться к одному из первых лиц государства, Филофей мог пребывать в уверенности, что его прочтут и услышат. Однако концепция Филофея не была принята во внимание официальной политической теорией, поскольку на тот момент мессианское призвание России было не очень уместно.

Перед московскими князьями и царями XVI века стояли более насущные проблемы, связанные с возвращением земель бывшего Древнерусского государства, войнами с Польско-Литовском государством и, позднее, обоснованием своих прав на царский титул.

«Повесть о белом клобуке» и религиозный мистицизм

Последним в ряду памятников, упоминаемых в связи с утверждением в России концепции «Москва — Третий Рим», является «Повесть о белом клобуке», созданная в 1550-х годах. В ней рассказывается об обнаружении толмачом Дмитрием Греком в римских архивах некой «Повести о белом новгородском клобуке» — церемониальном головном уборе новгородских архиепископов — с пространной легендой о происхождении этой шапки и переносе ее в Новгород.

Император Константин, согласно тексту памятника, после своего крещения папой Сильвестром повелел ему сшить себе белый клобук, символизирующий церковное главенство. После этого Константин, не желая царствовать в том же месте, где правит наместник Божий, переносит свою столицу в Константинополь. Преемники Сильвестра с течением времени забывают благочестивую жизнь, в связи с чем символ своей власти должны переслать в Константинополь, что благополучно и делают спустя без малого тысячу лет. Однако константинопольскому патриарху Филофею во сне внезапно явился некий юноша и повелел отправить клобук в Новгород. Ведь именно там клобук не будет попран ересью, как в Риме, и будет спасен от мусульманского гнета, который ожидает Константинополь. После продолжительного «плача» патриарх всё же отправляет клобук в Новгород — архиепископу Василию, который, разумеется, воздает шапке всевозможные почести.

Истоки этой повести восходят к действительно существующей новгородской церемониальной шапке — клобуку XIV века, присланному из Константинополя архиепископу Василию Калике.

Высказывается предположение, что повесть имела своей целью обосновать независимость Русской церкви, ставшей автокефальной с 1448 года, от Константинопольского патриархата. Однако из-за утверждения приоритета духовной власти над светской, а также своего новгородского происхождения повесть не была признана в официальных церковных кругах. И это притом, что само символическое значение белого клобука сохранялось. В 1564 году Московский поместный собор принял «уложение» о праве московского митрополита носить белый клобук. А с установлением в России патриаршества белый клобук стали носить и патриархи.

В итоге именно «Повесть о белом клобуке» считается завершающей в цепочке памятников, в которых так или иначе утверждались основные положения концепции «Москва — Третий Рим». Она стала своеобразным мистическим и религиозным завершением, определяющим преемственность России, но уж никак не одной Москвы, по отношению к Римской и Византийской империям:

А был ли мальчик? «Третий Рим» в исторической перспективе

Несмотря на то, что в XV–XVI веках на свет появились памятники, в которых «Третий Рим» предстает во всем своем великолепии, говорить о непрерывном развитии концепции от одного источника к другому нельзя. Книжники эпохи высказывали свои политические идеи отдельно друг от друга, апеллируя зачастую к совершенно разным образам и сравнениям. Кто-то действительно пытался проводить параллели напрямую между городами, кто-то выстраивал сложные генеалогические цепочки в попытке доказать царственность правителей Москвы, кто-то был заинтересован в обосновании церковной автокефалии.

Псковский инок Филофей, которому приписывается создание концепции «Третьего Рима», на деле оказался лишь одним из книжников-интеллектуалов, которые высказывались на эту тему. Более того, именно идеи Филофея не будут адаптированы в России XVI века центральным историописанием. Несомненно, какие-то параллели обозначить можно, однако прямых заимствований в крупных памятниках эпохи замечено не было. Ни Степенная книга, ни Лицевой летописный свод, ни сам Иван IV в своих посланиях не будут обращать внимания на «Третий Рим», отдавая предпочтение другому.

Об идеях псковского инока вспомнят более чем через триста лет, после официальной публикации посланий в 1860-х годах. Тогда они действительно придутся очень кстати, и образ России как мессианской наследницы Византии со всеми ее обязанностями будет растиражирован в исторической науке, публицистике и литературе того времени.

И поднятый на щит усилиями ученых и писателей образ России как «защитницы всех православных народов» прочно закрепится не только в политике, но и в общественном сознании.

Сами же московские правители XV–XVI веков не видели себя наследниками римских и «греческих» царей, не претендовали на захват Проливов или защиту всех христианских народов. Однако если образ наследников Рима и Византии не прельщал великих князей и царей, то с оглядкой на кого выстраивались проекты державного прошлого? Ответ на этот вопрос требует обращения вовсе не к Филофею с его многострадальными посланиями, а к иным памятникам и образам. Однако это уже совсем другая история.

Что почитать еще

• Poe T. M. Moscow, the Third Rome: The Origins and Transformations of a «Pivotal Moment» // Jahrbucher fur Geschihte Osteuropas Neue Folge, 2001. Статья американского историка Маршалла По о развитии идеи «Третьего Рима» от первого упоминания в посланиях псковского монаха Филофея вплоть до сегодняшнего восприятия в обществе и о ее значении для истории России.
• Синицына Н. В. Итоги изучения концепции «Третьего Рима» и сборник «Идея Рима в Москве» // Римско-Константинопольское наследие на Руси: Идея власти и политическая практика, 1995. Статья российской исследовательницы политической идеологии России, где подводится итог многолетнему изучению концепции «Москва — Третий Рим» и посланий Филофея с оригинальной трактовкой сочинений с их эсхатологическими ожиданиями и образами «невидимых» царств.
• Ерусалимский К. Ю. Третий Рим: взлет и закат апокалиптического мифа // Mare nostrum. Выпуск 2: Море истории, 2021. Подробная и доступная статья современного исследователя Константина Ерусалимского с разбором историографических подходов к изучению посланий Филофея, допущенных отечественными исследователями ошибок и распространенных стереотипов, связанных с оценкой теории «Москва — Третий Рим».