В каждом возрасте свои прелести
Светлана Крючкова: «Я успела поработать во МХАТе с Ефремовым, Эфросом, Виктюком, Васильевым, в БДТ – с Сергеем Юрским, затем – с Товстоноговым»
Мужчины всегда от неё теряли голову, а режиссёры сдували с неё пылинки. Великий Товстоногов называл её актрисой без амплуа, давал самые непростые, разноплановые роли. Любовные сцены вообще с ней не репетировал. Знал, что Крючкова даже крохотный эпизод превратит в маленький шедевр. Тем временем «доброжелатели» писали на её двери слово «сука». Она расстраивалась, недоумевала, за что? Товстоногов объяснял: «Вы получаете главные роли и прекрасно их играете. И хотите, чтобы вас за это любили?»
Но порой цена успеха была слишком высокой. Крючкова пережила несколько страшных операций, клиническую смерть. Трижды возвращалась с того света! Но выходила на сцену и в кадр – как ни в чём не бывало. «Главное в работе – профессионализм!» – один из её железных законов ещё со времён Школы-студии МХАТ. Поэтому никогда не берегла себя. Во время работы над фильмом «Похороните меня за плинтусом» – попала в реанимацию. «Три картины отказались от меня, побоявшись, как бы я не отбросила коньки на съёмках», признавалась актриса после вручения «Ники» – за лучшую женскую роль в этой ленте. В конце 2015 года врачи вынесли ещё один страшный диагноз: онкология.
…Когда журналист «Совершенно секретно» Андрей Колобаев позвонил накануне открытия нового театрального сезона, Светлана Николаевна комментировать болезнь и своё самочувствие отказалась наотрез. «О чём вы спрашиваете? У меня «Васса Железнова», «Игрок» по Достоевскому – на сцене БДТ. Репетиции, поэтические вечера, поездки, гастроли, планы… До Нового года в рабочем графике нет секунды свободной. Когда мне болеть?!»
Детский сад КГБ
– Светлана Николаевна, вам что-нибудь известно о своём происхождении, своих корнях?
– Очень мало. Я родилась в то время, когда в нашей стране прошлое лучше было не бередить, чтобы не нарваться на неприятности. Поэтому я не говорила с родителями об этом. А то, что знаю, это – весьма случайные сведения.
– Например?
– С предками по линии папы всё более-менее ясно – они белорусы, крестьяне, всегда жили на одном месте. Я с детства запомнила: Гомельская область, Жлобинский район, село Эрштермай, что в переводе с белорусского означает «Первомай». А вот о маминых родственниках мне было не известно почти ничего. Я только недавно узнала, что мой дедушка Александр Васильевич Чичерин родом из крохотного городка Никольска, что рядом с Архангельском. Мама родилась в Северодвинске… Моя двоюродная сестра Лариса, которая живёт в Кемерове, утверждает, что моя бабушка по маме Клавдия Михайловна Некрасова – сводная сестра писателя Виктора Платоновича Некрасова. Любопытно, правда?
Кстати, мне на 60-летие подарили «генеалогическое дерево» из какого-то синтетического материала – красивое, настольное. Я посмеялась, хотела кому-то отдать… А теперь решила его оставить для своего первого внука – пятилетнего Антона-Юрия (как я его называю – Антошки), который с родителями живёт во Франции. Пусть знает о своих русских корнях.
– Ваши родители воевали в Великую Отечественную, и познакомились на фронте. Рассказывали, как это произошло?
– Вообще романтическая история была у моих родителей. Моя мама любила другого человека. У неё даже татуировка была на руке – «Миша». Миша потом погиб… Она сама в 17 лет пошла на фронт, служила в штабе фронта. И сражалась, судя по всему, героически. Несколько лет назад мне на Лубянке выдали подлинник её наградного листа: её наградили медалью «За отвагу», которую, понятное дело, просто так не дают… На фронте её встретил и полюбил папа. Так вот в один «прекрасный» момент, когда нависла угроза над мамой, он, майор СМЕРШа, серьёзный человек, посадил её на коня, как в сказке, и просто увёз. Спас!
– Что ей грозило?
– Вероятно, хотели посадить, как многих в то время. Но до конца войны они были в действующей армии, принимали участие в Ясско-Кишинёвской операции, потом вернулись в Кишинёв. Там я и родилась.
– Согласитесь, по тем временам, если бы эта романтическая история «всплыла», вы вообще могли не появиться на свет?
– Да нет, я абсолютная фаталистка. Знаю: если суждено чему-то быть, оно случится. Я родилась, и, значит, так для чего-то было надо.
– Ваш отец после войны работал следователем КГБ. Вы ходили – «страшно» сказать – в детский сад КГБ. Интересно, во что вы там играли?
– Вы такой смешной человек… Уж точно не в шпионов! Играли в то, во что играют все дети: «Маленькой ёлочке холодно зимой…» Правда, тогда мы учили немножко другие стихи. Как-то я прочла Никите Сергеевичу Михалкову одно стихотворение, которое мы учили в детском саду, и он его взял в фильм «Утомлённые солнцем». Помните, пионеры там сидят, ножками болтают и читают:
«Я на вишенке сижу,
Не могу накушаться.
Дядя Сталин говорит:
«Надо маму слушаться».
Да, я ходила в детский садик КГБ, была приписана к поликлинике КГБ – карточка до сих пор у меня хранится. Но у нас всё было абсолютно как у всех советских детей. Правда, двор у нас в Кишинёве был совершенно чудесный, уникальный. Мы жили в маленьком закрытом дворике в одноэтажном доме, где комнаты шли анфиладой. Входишь – ворота, арка. Наш двор был очень интернациональный: одна украинская семья, четыре русские, семь – еврейских… Самое интересное, что весь мой двор теперь живёт в Израиле! Там всю русскую эмиграцию называют «ЧК» – Черновцы – Кишинёв. Однажды я туда приехала, и тут же, не успела войти в гостиницу, как посыпались звонки. Звонили те самые девочки, с кем я выросла в одном дворе. Там и учителя мои, и врачи, оказалось, масса знакомых…
Мы жили все очень дружно. Да и время было другое какое-то. Недавно закончилась война. Люди были добрее, ещё хорошо помнили горе – нам не зря говорили «только бы не было войны». Не делились – ты вот русский, а ты еврей. Помню, дядя Бука, Абрам Вертгейм, купил теннисный стол. Купил своим детям, но с утра до вечера в настольный теннис играл весь двор. Позже дядя Бука купил телевизор «КВН» с линзой. И поставил его на окно, но не к себе в дом экраном, а экраном во двор. Мы брали стулья, садились и смотрели телевизор всем двором. Дети вместе все играли – в казаков-разбойников, бегали по крышам – бабушка нас гоняла, потому что мы по крыше покрытого толью сарая бегали и без конца эту крышу ломали… У нас там даже был театр свой – мы делали какие-то спектакли и показывали их соседским ребятам. Даже выпускали дворовую стенгазету. Детство у меня было замечательное! Дни рождения, все праздники отмечались всем двором, часто гости собирались у нас за большим столом, мама брала семиструнную гитару и пела. Мама прекрасно танцевала, была весёлая, заводная.
– Это правда, что её солисткой в хор Пятницкого приглашали, но она отказалась?
– Не совсем так. Её папа не отпустил. Ревновал.
– Свою первую детскую роль помните?
– Не помню, что я играла во дворе. А вот в школе я записалась в кружок, где ставили кукольные спектакли. Когда распределяли роли для сказки «Репка», у девочки, которая играла Жучку, не получалось лаять. Я как гавкнула! Руководитель кружка обрадовалась: «Вот! Ты и будешь Жучкой». То есть, как я теперь понимаю, я эту девочку «подсидела». (Смеется.)
А ещё папа в детстве всегда ставил меня при гостях на стул, и я читала стихи, я их знала множество. Правда, я тогда их читала не потому, что мне так хотелось, а потому что ослушаться его было невозможно. Таким образом папа, который потом был категорически против моей профессии, того не ведая, сам меня туда подталкивал вот этими чтениями.
Светлана Крючкова и Олег Борисов. Сцена из спектакля «Тихий дон» (Театр БДТ), 1979
Фото: Максим Блохин/тасс
Поступила в Школу-студию МХАТ при помощи… топора
– После школы вы собирались поступать на филфак Кишинёвского университета. Как получилось, что в итоге стали поступать в московский театральный?
– Да случайно! Поскольку до экзаменов было ещё больше месяца, папа, который считал, что каждая советская школьница должна обязательно побывать в Москве, сделал мне подарок – послал меня в столицу нашей родины. И я поехала в Москву как на экскурсию. Но случайно оказалась около Щепкинского училища и как-то меня туда затянуло. В тот год конкурс был невероятный – 240 человек на место. Тем не менее я успешно прошла три тура. А на четвёртом, когда оставалось два человека на одно место, срезалась. В тот момент я подумала: если я обошла такое количество людей, значит, что-то же во мне есть?!
Я вернулась в Кишинёв, поступала на филфак (папа настоял!), где уже не я срезалась, а меня… Между прочим, любопытная история! Поскольку в Молдавии всегда была национальная политика сложная, на город Кишинёв было всего четыре места для русских, и все они естественно были забиты «блатными». После трёх пятёрок мне, чтобы поступить, достаточна была хотя бы тройка по английскому, который я хорошо знала на тот момент. Но мне, не слушая, поставили двойку. Папа пытался добиться правды, писал в Москву, Москва отправила документы на рассмотрение комиссии обратно в Кишинёв…
Я очень хорошо запомнила вот какой момент. Мой папа был человек жёсткий, я его боялась очень сильно и долго. Когда заседала комиссия, он просил только одного: просто чтобы меня ещё раз проэкзаменовали. Но они отказали. И папа… заплакал. У меня буквально вырвалось: «Не смей плакать перед этой сволочью. Пойдём отсюда!»
– Ничего себе! Не каждая советская комсомолка решилась бы в те годы сказать чиновникам в лицо такую фразу.
– Так нас же, советских школьников, они сами учили, что правду надо говорить в глаза, не врать. Нас не учили делать поправки на двойную-тройную мораль. Значит, я была хорошая ученица! Я им очень благодарна, что они тогда меня не взяли.
На следующий год я опять поехала в Москву, поступала в Щуку и снова в последнем туре провалилась. На этот раз я решила остаться – на любой черновой работе. Пока не поступлю. Несмотря то что папа сказал: «Если пойдёшь в артистки – прокляну!»
– Где же вы жили?
– Какое-то время мне просто негде было жить. Меня на вокзалах арестовывали, забирали в милицию… А я была девочка – во всех смыслах этого слова. Я не понимала, чего милиционеры хотят, что я такого сделала. Мне было нужно просто переночевать, я там на скамеечке тихонечко сидела, никому не мешала, а они, вероятно, подозревали меня в том, чем сейчас занимаются наши молодые барышни, приехавшие из провинции. А мне даже в голову такое прийти не могло.
Я запомнила на всю жизнь своё внутреннее состояние, когда утром я не знала, где я буду ночевать. Это ужасно! Я вообще была очень неопытная, конечно, потому что всё-таки жила с мамой, папой, с бабушкой… В ломбарде закладывала вещи – туфли новые, шубу какую-никакую. А потом, чтобы выкупить, устроилась слесарем-сборщиком на завод ЗИЛ. У меня была очень тяжёлая физическая работа, и я не выдержала. Нужно было таскать огромные подносы с подшипниками, наполненными маслом, собирать карданные валы – притом исключительно ночью. И спали мы тут же в красном уголке на заводе, здание всё тряслось, 30 человек в комнате – кто разговаривает, кто спит, кто читает. Мне это оказалось не по здоровью. Зато теперь я знаю, что такое ощущение чужого дома и бездомности, что такое голод, когда по нескольку дней нечего есть. Я знаю, что такое человеческая жестокость и людская доброта. Я тогда на заводе чуть не загнулась физически, и мне ничего не оставалось, как снова вернуться домой. А на третий год я поступила в Школу-студию МХАТ.
– Откуда такая одержимость? Несколько лет жизни, такие риски, проклятье папы…
– Однозначно трудно объяснить, но моя одержимость была просто сумасшедшей. Вот пример: в день решающего тура (а я жила тогда в коммуналке у знакомой девочки) мы вдруг с ужасом обнаружили, что соседи закрыли дверь на все замки, а ключей от всех замков у нас не было. Видимо, им не нравилось, что я живу на их территории, хотя я была тише воды, ниже травы. Мы с огромным трудом нашли топор (!) и эту дверь выломали практически – другого выхода не было. Помню, я еле-еле успела… А так могли подумать, что я поступила в другой театральный и вычеркнуть из списков.
– Вашим дебютом стала роль Нелли Леднёвой в ныне культовой ленте «Большая перемена». Чем запомнились съёмки?
– Режиссёр Алексей Коренев пригласил меня на пробы учительницы Светланы Афанасьевны, которую сыграла потом другая актриса. А её мужа Ганжу играл Александр Збруев. Задача была очень простая: Ганжа должен был меня втаскивать в комнату, а я любым способом помешать ему. А как? Стипендия – 28 рублей, мы бегали в закусочную и ели бесплатный хлеб с горчицей и солью, в школе-студии занимались с девяти утра до одиннадцати вечера, а ночью изучали систему Гратовского и ставили Камю… В общем, не спали, были дохлые, еле ноги волочили, а Збруев был известный, «навитаминенный», артист. В общем, когда он меня потащил, я поняла, что массой его не возьму. В этот момент я укусила его за палец – потекла кровь, и режиссёр сказал: «Спасибо». Я разревелась, подумала, что что-то не так сделала, и пошла домой. Не успела зайти в квартиру, как раздался звонок ассистента режиссёра: Алексей Александрович берёт меня в фильм, только предлагает мне роль Нелли Леднёвой. Так в моей жизни на самом деле произошла большая перемена: 30 апреля 1973 года я легла спать никому не известной студенткой четвёртого курса, а 1 мая проснулась знаменитой на всю страну актрисой.
– Вскоре вы снялись у Леонида Гайдая в комедии «Не может быть», в «Старшем сыне» по одноименной пьесе Александра Вампилова. Что кардинально изменилось? Жизнь стала легче?
– Конечно! Ещё Олег Янковский в своё время сказал фразу, а я запомнила: «У нас в стране надо быть либо очень богатым, либо очень знаменитым». Это – чистая правда! Богатой я никогда не была. А знаменитой… есть немножко.
Светлана Крючкова в роли Агафьи Тихоновны на съёмках кинофильма «Женитьба» по мотивам пьесы Гоголя (режиссёр Виталий Мельников), 1977
Фото: тасс
Сын долго ко мне обращался: «Папа!»
– Светлана Николаевна, ошибок, свойственных молодости, много натворили?
– Много. Я же была наивная фантазёрка! Начитавшись в детстве книг, сама себе придумала, что любовь должна быть одна на всю жизнь, идеальная. Встретила – и… Или он – или смерть. И в этом заблуждении я долго находилась. Была влюбчивая, легкомысленная, необязательная. То мне этот кажется замечательным, то другой распрекрасным… Первый мой муж учился на четвертом курсе, я – на первом. Он говорил, что я страшная, как печка, и бездарная. Есть такой разряд людей, которые любят говорить гадости и обижать, чтобы человек потерял веру в себя и никуда не ушёл, уверенный в том, что он никому не нужен.
– А сам он был – гений?
– Он так считал. И я так считала тоже, конечно. Он был уверен, что будет великим писателем, а моё дело – стирать ему рубашки и подавать ему чай… Мы через четыре года разошлись. Ошибка молодости!
– Ради следующей «идеальной» любви вы бросили Москву, МХАТ и уехали в Ленинград…
– Где не было, между прочим, ни жилья, ни работы. Я уехала в никуда! К человеку просто. Это случай, что через три месяца меня пригласил в БДТ Товстоногов… На всю жизнь запомнила реакцию Олега Ефремова, когда я позвонила и сказала, что ухожу из МХАТа. Слышу в ответ: «Ты с ума сошла!» Я продолжаю: мол, выхожу замуж. В трубке звучит гневный вопрос: «Замуж? За кого?» Отвечаю: «За Векслера». Долгая пауза, затем голос Ефремова: «За Векслера? Выходи!» Олег Николаевич снимался у Юры в фильме «Здравствуй и прощай!» и знал его прекрасно.
Кстати, наш роман разворачивался во время съёмок фильма «Старший сын», который Юра снял, на мой взгляд, просто грандиозно – там каждый кадр имеет право быть размещённым как полноценная картина, допустим, в Русском музее. На пробах я увидела рыжего, лопоухого, веснушчатого оператора, к тому же ниже меня ростом. Бах – и всё! Влюбилась насмерть. Я ему позвонила в этот же день домой и сказала: «Хотите – я не поеду в Москву?» Он ответил: «Не торопитесь. Подождём съёмок». Нет, там было всё не так просто, потому что у него была другая женщина, и мы с ним жили месяц, а потом он мне сказал: «Я тебя не люблю». А я всё видела и ответила: «Нет, любишь, и будешь любить меня всю жизнь». Уехала в Кишинёв. Через месяц он мне позвонил: «Приезжай». Когда я приехала на озвучивание, мы с ним стали вместе жить. Мне было 25 лет. Ему – 35. Всё-таки браки совершаются на небесах!
– Что в нем было такого особенного, чтобы вот так резко всё бросить?
– Талант. Векслер необыкновенно умный был человек, очень образованный, прекрасно рисовал, великолепно разбирался в мировой живописи. Блатные песни знал, вообще был нетрадиционный еврей, прямо скажем. Водку пил, матерился, даже по фене ботал по полной программе. (Смеется.) И был гениальным оператором. Это он снял «Утиную охоту», «Зимнюю вишню», сериал о Шерлоке Холмсе…
– У вас были потрясающие партнёры в кино и на сцене и – ни одного романа с коллегами. Получается, актёры вообще не ваш случай?
– Да, да, как-то так сложилось… Нельзя говорить, что актёры плохие, что они не мужчины. Они такие же разные, как все мы. Вот, например, нынешний мой муж – как Джек Лондон: у него 150 профессий, но он реальный, приземлённый. Музыкант по образованию, работал матросом рыболовецкого флота, барменом-буфетчиком, реставратором музыкальных духовых инструментов. У него столько строительных специальностей – сварщик, паркетчик, кафель кладёт, стены, крышу делает – он очень рукастый. Меня можно с ним сбросить на парашюте на необитаемый остров, и он найдёт, из чего построить дом, найдёт еду, добудет одежду – с ним не страшно. И это при том, что он значительно моложе меня. Если назвать возраст и задуматься, то, не знаю, всякая ли женщина решилась бы. А я над этим не задумывалась – я сразу родила ему ребёнка. Мы живём уже 27 лет, нашему сыну – 26. Когда мы познакомились, мне было 39 лет. Тогда я думала, что после расставания с Векслером моя личная жизнь – кончена.
– Почему в загсе Центрального района Петербурга на вас заведено «юмористическое досье»?
– Дело в том, что я никогда не любила оформлять свои взаимоотношения с мужчинами, то есть официально замуж выходить я не люблю. С моим покойным мужем, оператором Юрием Векслером мы расписались, когда я была беременна, а он только оклемался после инфаркта. В загс приехал начальник киностудии «Ленфильм» и просил ускорить брак. Сотрудники загса пошутили: может, к ним сразу с урной приехать? И у нас было написано в заявлении: «Просим ускорить брак в связи с беременностью невесты». По тем временам, а шёл 1981 год, это ах-ах как звучало. Когда у нас с Сашей родился Саша-младший, мой муж официально был женат на другой женщине, поэтому мы не могли оформить наши отношения. Когда зарегистрировали Сашечку, Саша в отдельной книге подтвердил, что признает своё отцовство. И всё! Расписаться нас вынудили врачи гораздо позже – перед операцией, когда стоял вопрос о моей жизни и смерти буквально. Они мне сказали: «Вы, пожалуйста, свои дела оформите, потому что исход операции не известен».
Так что я расписывалась с мужчиной только в экстренных ситуациях. (Смеется.) На самом деле, если бы не имущественные дела, я бы этого никогда не делала. Считаю, что штамп обоюдно портит как мужчину, так и женщину.
– Вопрос жизни и смерти действительно стоял ребром?
– Солнышко, я уже три раза вернулась с того света! Перенесла кучу операций, две тяжелейшие черепно-мозговые травмы, инсульт, две пункции позвоночника. Мой младший ребёнок Алекс жил без меня до трёх лет, потому что когда ему было девять месяцев, я разбилась на машине. Я была так изуродована, что боялась показаться ребёнку на глаза и вообще долго была не в состоянии ходить… В результате первое слово Саша-маленький сказал: «Папа!» И ко мне долгое время обращался: «Папа!» Я ему говорю: «Какая же я тебе папа? Я мама!» Теперь я лучше всех знаю, что если человек здоров – всё остальное чепуха. Я живу в семье, и мне важно: до того, как я уйду из этой жизни, поставить на ноги детей, чтобы они были в этой жизни защищены. Это для меня сейчас задача номер один.
– Когда вы были беременны вторым сыном, врачи предупреждали: не рожайте – рискуете карьерой, внешностью, фигурой… Но вас это не остановило.
– Пришёл старый профессор: «Вы готовы лежать всю беременность на спине, не поворачиваясь?» Я говорю: «Готова». «Если что-нибудь случится, не станете вешаться и стреляться?» «Не буду». «Тогда лежите». И я так и лежала 8 месяцев. На гормонах 38 кг належала. Зато у меня есть второй сын! А внешность, фигура? Женщина не может всю жизнь быть молодой. Время берет своё. Надо к этому стараться относиться философски, спокойно – в каждом возрасте свои прелести. Только с возрастом как будто протирают стекла, и ты начинаешь видеть всё гораздо глубже, яснее. Приходит понимание многих вещей – оно не может прийти раньше, его надо выстрадать, до него надо дожить. И в этом есть наслаждение, и одновременно большая грусть в этом тоже присутствует.
– Для вас какой главный плюс вашего возраста?
– Я уже хочу стабильности, покоя, хочу видеть и любить внуков своих.
А внешность, фигура? Женщина не может всю жизнь быть молодой. Надо к этому стараться относиться философски, спокойно – в каждом возрасте свои прелести
Фото: Сергей Бертов/тасс
Сыграла девственницу в 46 лет
– У вас есть любимые роли?
– Я люблю очень Агафью Тихоновну из «Женитьбы». Играть неординарных людей всегда очень интересно, а у меня недостатка в характерных ролях, слава богу, никогда не было. Кого я только не играла: красавиц, уродин, цариц, сумасшедших… Я всю жизнь на сцене играла любовь. Товстоногов все любовные сцены мне отдавал на откуп – на импровизацию. Только сидел – так (показывает, как жадно затягиваются сигаретами): пф-ф-ф, пф-ф-ф! И всё – никаких замечаний.
– Многие не понимают: как Крючковой удаётся одинаково ярко играть и императриц, и простых русских баб с нелёгкой судьбой…» А вы понимаете?
– Я – понимаю! Это Школа-студия МХАТ. Это мои учителя, которые дали мне некий «ключ». Я не знаю, как этот «золотой ключик» выглядит, но он во мне уже есть. Даже будучи артисткой БДТ, я приезжала в Москву и каждый раз старалась увидеться со своим мастером курса – с Василием Петровичем Марковым. Он был совершенно удивительный педагог и человек! Потом в театре у меня тоже были чудесные учителя – я успела поработать во МХАТе с Ефремовым, Эфросом, Виктюком, Васильевым, в БДТ – с замечательным Сергеем Юрьевичем Юрским, затем – с Товстоноговым. Мне надо было просто слушать, слушаться их и много работать.
– Неужели таланта особенного не нужно? Учись прилежно, и всё.
– Естественно, предполагается дар. Но без труда ежедневного, без соприкосновения с мощными личностями он может так засохнуть и завянуть, что потом и следов не найдёшь. А сейчас иногда таких… берут в артисты, я смотрю и думаю: «Боже, как же он сможет выйти на сцену?!» Он стоит, и уже вызывает чувство неприязни. Так нельзя, с моей точки зрения.
Я всегда была солидарна с Никитой Михалковым, сказавшим, что рождение фильма похоже на интимные отношения между мужчиной и женщиной. Также и здесь – актёр должен возбуждать. В определённом возрасте, конечно. Нонна Мордюкова говорила: героя должна хотеть вся женская половина зала, а героиню – вся мужская. Это правильно. Мужчина должен быть Мужчиной, женщина – Женщиной.
– Есть такие режиссёры, которые ночью позвонят, и вы помчитесь сломя голову?
– Конечно! Поимённо не буду перечислять, но помчусь как сумасшедшая. Даже не буду задавать вопросов… Я очень люблю режиссёров, которые сильнее, умнее меня. Когда режиссёр сидит и не знает, что сказать, вынуждена говорить я – что ж делать? Того же Михалкова Никиту Сергеевича я всегда ощущала как мужчину – «папу». Вот он – босс, режиссёр, и я с ним рядом всегда чувствую себя маленькой девочкой. И я очень рада, что он за меня все знает, сам придумает, сам подскажет – я с ним обожаю работать. Могу честно сказать: профессию киноактрисы я особенно остро освоила и ощутила на его фильме «Родня». Или, помню, звонит мне Никита: «Будешь у меня девственницу играть?» (Речь шла о картине «Утомлённые солнцем».) А я ему: «Никита! Ты сошёл с ума! Мне же сорок шесть лет, у меня уже было три мужа и двое детей…» А он мне в ответ: «Ничего-ничего. В тебе так много нежного и трепетного».
– Ходят слухи, что характер у вас – не сахарный. Режиссёрам и партнёрам с вами тяжело?
– Враги распускают слухи. (Смеется.) А мы их опровергаем успешно своим поведением. Так говорят те, кто плохо меня знает, потому что я очень прямолинейная – говорю то, что думаю. «Отличница» у меня ещё кличка. Всегда знаю свой текст, чужой. А если у меня что-то не получается, настаиваю, чтобы эту сцену прошли несколько раз. Так что только завистники распространяют слухи о моем «сложном» характере.
– Съёмки фильма «Похороните меня за плинтусом» были самыми экстремальными в вашей жизни или бывало и потяжелее?
– Нет, эта работа была самой тяжёлой. Она отняла у меня несколько лет жизни, добавила седых волос. Разве так можно выжимать артиста? Разве можно после съёмки восьми (!) дублей смерти моей героини на следующее утро назначать съёмку? У меня была одна задача – не умереть прямо в кадре. Мы ещё не досняли картину, продюсер заявил: «Мы закрываем кино. Будем делать фильм из отснятого материала». Я пришла домой и плакала. Потом попала в реанимацию, и странно, что я вообще оклемалась… После этого я сказала: «Теперь буду сниматься в самых идиотских ситкомах, где угодно… лишь бы сохранить себя. Чтобы не умереть по дороге к счастью».
– Надеюсь, по поводу ситкомов – гипербола?
– Если жизнь заставит, то буду! Я же артистка, это единственное, что я умею.
– У вас два сына, оба рыжие и оба музыканты. У вас теперь большая интернациональная семья. Вы дружите?
– Конечно, мы в первую очередь друзья и единомышленники. Все мои родственники помогают мне: сын Митя с семьёй живут в городе Руане, знаменитом тем, что там сожгли Жанну Д’ Арк. Он прекрасный звукорежиссёр, записал мне все поэтические программы, его жена-француженка – талантливый художник, закончила Высшую школу искусств «Эсат» в Париже, она оформляет все мои диски. С младшим Сашей я выступаю на сцене на творческих вечерах. А муж в это время сидит за пультом как звукооператор. Зримо или нет, но мы всегда вместе.
– То есть ваша гастрольная жизнь продолжается?
– Она очень бурная, несмотря ни на что. Спектакли в БДТ, читаю программу «Два века русской поэзии», сделала ещё одну большую программу, посвящённую 125-летию Мандельштама. У меня бывают вечера в Театре «Школа современной пьесы», в Доме музыки в Москве. Есть ещё несколько масштабных проектов, подробности которых я пока не разглашаю.
– И последний вопрос. Того, что вы испытали, хватит на десять жизней…
– (Перебивает.) Или на жизнь одного артиста, потому что мы проживаем немножко другую жизнь, понимаете? И когда на нас сваливаются какие-то испытания, не надо говорить: за что это мне?! Не за что, а для чего это мне! А для того, чтобы понять больше, чем большинство из окружающих.
– И всё-таки… Что помогло всё это пережить, преодолеть?
– Никто, как Бог. Уверена, есть в этом какая-то божественная сила. Главное – самому не сдаваться.
Беседу вёл Андрей Колобаев
